Больничнинг

В приемном покое больницы меня спрашивают:

— Где вы работаете?

— Сестричество в честь преподобномученицы Великой княгини Елисаветы.

— А у вас там и больничные есть? — позже удивляются на посту в отделении.

«В основном справляемся молебнами о здравии», — шучу я про себя.

Чему уподоблю царствие больничное? Продленке в начальной школе, стоянию в углу за слово «дурак», лекции по философии в университете — бес-ко-неч-нос-ти. Время — вязкое, как манка на завтрак в жестяной тарелке, кисель в стакане, суп с перловкой на обед…

— Вот дома сколько ни варю кашу, она такой вкусной не получается!

— И что они сюда кладут?

— Особый рецепт.

— Как в детском саду. Такая каша только в больнице и в саду. И не повторить.

— У них специальные духовки, вот и всё. А омлет какой пышный, а запеканка!..

— Вот сколько ни варю, ну не получается…

Тихий час — не потому, что в отделении тихо, а потому, что час идет очень медленно, тихонько, как годовалый человечек: топ-топ-топ…

Люди в поисках смысла жизни за большие деньги ездят в ретриты, ждут инсайты, выбирают избинг (уехать в деревню подальше от суеты). Совершенно отдельное и не самое популярное решение — больничнинг: распорядок дня, еда на пару, измерение температуры, выполнение врачебных назначений, в 22:00 — сон. Но самое главное — тут совершенно бесплатно учат тому, какой же это дар — жить.

— Мне бы сейчас к моим перчикам!..

— Кур выпускает соседка, посмотрите, она прислала видео: вот черная, вот белая, вот с хохолком. Она несет такие яйца зеленые, ну, как стены в коридоре.

— А это мой внук Тимоша.

— Я так люблю свою работу! Тренирую детей по фехтованию. Я тут, а они на соревнованиях… Алло, ну как там? Как вели себя в поезде? Да, сегодня иду на операцию. Ну, удачи вам. С Богом!

— Я поняла, что у меня только одно желание — не потерять то, что у меня есть.

***

Довериться Богу учишься, когда ступаешь из лодки на воду морскую. Когда, ожидая, что тебя окликнут по фамилии, сидишь у операционной в белой ночнушке, которую накануне принесла санитарка, в белых бахилах, белом чепчике, будто ты снова младенец — уязвимый, зависимый, плачущий.

На столе тебя укрывают крест-накрест белой одноразовой простыней. И перед анестезией ты успеваешь подумать, что это похоже на пеленание или благословение крестом.

Как бы ты ни бодрился, когда за полчаса до операции санитарка называет тебя по фамилии, как в школе, когда зовут к доске, и призывает готовиться, ноги слабеют, как и вера. Резко хочется отпроситься домой или спрятаться под парту, потому что не выучил, не повторил, не готов. А всё, что ты можешь сделать, — успеть написать близким: «Прошу молитв».

Трудные моменты жизни сложно проходить в одиночку. Молитва — это протянуть руку ладонью вверх, чтобы другой положил на нее свою. И не так важно, будет ли молитва за тебя горяча и искренна, и даже, честно говоря, будет ли она вообще. Тебе самому очень нужно сейчас раскрыть свою руку, и, если на ней не будет другой руки, тогда Бог положит Свою.

В день моей выписки идет на операцию девушка, которая лежит со мной в одной палате. Помня этот животный страх перед комнатой со стерильной чистотой и ярким неестественным светом, я скажу ей, не зная, верующая ли она: «С Богом. Пока вы будете там, я буду молиться». И, стоя у окна палаты, буду бубнеть небу непрестанное «помилуй ее и сохрани».

А когда соседку привезут на каталке, между ее стоном боли и просьбой позвать медсестру, чтобы сделать укол, я услышу тихое: «Спасибо за поддержку». И подумаю, что не зря задерживаются с моими документами для выписки. Петр стал тонуть по дороге к Христу, потому что усомнился. Любая наша молитва (а это не только плетение словес, но и малейшее сжатие сердца сочувствием) — это шаг к любви. Только любовь побеждает страх. И только под ее светом мы можем идти по воде.

Когда идешь в операционную, нужно, чтобы кто-то «светил» тебе «фонариком», сказал: «Конечно, я помолюсь» — и ждал твоего возвращения.

Фотографии Татьяны Шидловской-Вашкевич и из личного архива автора

03.04.2025