«Слезы твои радостью обернутся» (часть 1)

Татьяна Адаменко очень хотела ребенка, а когда забеременела, молодой человек оставил ее. Родилась дочка Катя, но, когда ей было три года, девочка серьезно заболела. Знакомая посоветовала Татьяне съездить на остров Залит к старцу Николаю Гурьянову. Брать благословение Татьяна поехала к отцу Андрею Лемешонку. Тот сказал ей: «Поезжай, слезы твои радостью обернутся».

Так и случится. У Татьяны будет и дом, и муж, и еще три дочери — Вера, Надежда и Любовь. Но до этого ей нужно будет пройти 18 лет борьбы с болезнью Кати, одиночеством, отчаянием и чувством богооставленности.

Историю о вере, надежде и любви читайте в нашем материале.

«Я люблю своего ребенка»

— Катин отец ушел от нас за несколько месяцев до ее рождения. Меня это не испугало, мне очень хотелось детей, и я была уверена, что справлюсь одна.

Когда Кате было три с половиной года, она заболела. Никто из врачей не мог поставить точный диагноз, лечения не было.

Общество не принимало таких детей. Чего я только не слышала от людей на улице! «Дебилов понарожают и ходят с ними». Когда мы с Катей выходили на улицу, мамы демонстративно забирали своих детей с площадки. Для меня это было очень болезненно. Катя никогда не обижала других детей. Она была спокойная, любила кататься на качелях, играть в песочнице, но, конечно, ей хотелось и общения со сверстниками. Со временем у меня выработался иммунитет на это неприятие, но на это ушли годы.

Даже мои родственники говорили: «Зачем тебе больная девочка? Сдай ее в интернат, устрой свою жизнь». Я ведь тогда была совсем молодая. Когда Катя заболела, мне исполнилось 23 года. Мне было больно это слушать. Я не могла представить: как это? Она же не виновата в том, что заболела. Почему нужно любить только здоровых? Почему больные не имеют права на родительскую любовь? Почему моя дочь должна жить в интернате? И как я при этом смогу спокойно жить, есть, спать?

 Я говорила родным, что они не могут понять одну простую вещь — я ее люблю. Я люблю своего ребенка, независимо от того, какой он. 

Я оглядываюсь назад и поражаюсь своим поступкам. Сама не понимаю, откуда во мне находились смелость, мужество, уверенность, способность идти вперед, несмотря на страх. Думаю, это всё было действие Божие.

«Молись Пантелеймону Целителю»

— Я скорбела душой, хотелось как-то помочь Кате.

Одна знакомая рассказала мне про старца Николая, который живет где-то на острове. Она не сказала ни его фамилию, ни как к нему добраться, но у меня появилось великое желание к нему поехать. Священник храма в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» сказал мне ехать до Пскова, «а там Господь доведет».

До поездки мне посоветовали съездить в Свято-Елисаветинский монастырь за благословением к отцу Андрею Лемешонку. Я не знала, кто это и как он выглядит. Тогда только строился Никольский храм, пол был земляной, лежали какие-то деревянные настилы. Шла служба. Из алтаря вышел священник — такой огромный! Мы пересеклись взглядом, и я поняла, что это тот, кто мне нужен. После Причастия я подошла к нему за благословением. Он взял мою руку в свою руку, подержал и сказал: «Поезжайте, потом все ваши слезы Вам в радость будут».

 

Несмотря на то, что я поехала в никуда, в поездке всё сложилось благополучно: таксист на вокзале Пскова знал, куда ехать, и взял за дорогу недорого. Когда я приехала в деревню Большие Толбы, катер уже отплывал. Я осталась на берегу одна. Расстроилась, открыла акафист святителю Николаю и стала молиться. Ко мне подошла еще какая-то женщина. И тут к нам на лодке приплыл какой-то старичок и спросил: «Вы к отцу Николаю?» Так он довез нас до острова.

А женщина повела меня к домику старца. Там уже стояла толпа народа. Вышла келейница и сказала, что батюшка сегодня не выйдет. Через нее я передала ему записочку, и он ответил на нее: «Молитесь Пантелеймону Целителю».

Я тогда только начинала свой путь в вере, и мне очень хотелось хотя бы просто посмотреть на старца. Когда сказали, что батюшка не выйдет, люди стали расходиться, возле его домика осталась пара человек. И вдруг батюшка вышел. Мы обомлели. Он помазал нас маслицем. Я стала возле заборчика, наблюдала за ним и про себя подумала: «Батюшка, я так рада вас видеть», а потом повторила еще раз «громче»: «Батюшка, я так рада вас видеть!» Он повернулся, посмотрел мне в глаза и «ответил» без слов так, что я услышала: «Не кричи. Я слышу».

 

Я у батюшки больше ничего не спрашивала, потому что он всё написал мне в записке. Потихоньку он пошел к себе, стал на крылечко, перекрестился и стал молиться. И это было настолько благоговейно, что я поняла — ему всё отверсто, он всё там видит. Это было молитвенное предстояние перед Богом. Я благодарила Бога, что Он дал мне увидеть такого человека, просто побыть с ним рядом какие-то минуты.

Эта встреча мне запомнилась на всю жизнь. Когда мы плыли на лодке обратно, на озере была такая тишина, что воду можно было просто потрогать рукой, а на сердце стало очень спокойно.

На какое-то время всё умирилось. Появилась надежда на исцеление Кати, и я ею жила. Но, к сожалению, с годами дочери становилось всё хуже и хуже.

«Зачем мне идти в храм?»

— В церковь меня привела Катина болезнь. Мои родители Бога не отрицали, не хулили, но и не были церковными людьми. Я помню, когда Катя еще не болела, мама сказала мне, что недалеко от нашего дома строится храм, и предложила мне туда зайти. А я ответила: «Ой, мам, зачем мне идти в храм?»

Когда Катя заболела, я не сразу пошла в церковь, искала врачей, попадала к каким-то шарлатанам и целителям. Так попала и к женщине-экстрасенсу. Она мне сказала про особую энергетику в церкви и что дети отвечают за грехи родителей. Мы с ней договорились в определенный день встретиться возле кафедрального собора, чтобы вместе пойти на исповедь. В назначенное время я ждала эту женщину, но она так и не пришла. Я решила, что пойду без нее.

 

Я тогда одевалась броско, красиво, на мне было черное платье, красный плащ, и я так и пошла в храм. Как исповедоваться, я не знала, но мне попался очень доброжелательный священник, который меня не оттолкнул, объяснил какие-то вещи, расспросил, вежливо попросил в следующий раз одеваться скромнее, ведь в храме собираются люди для молитвы.

Я уже поняла, что к женщине-экстрасенсу не вернусь, а останусь в храме. После своей исповеди я привела в храм и Катю.

 Я вошла в церковь так, будто меня туда внесла река. Я сразу поняла, что мне надо быть здесь, церковь для меня стала всем. 

Так я каждые выходные стала ходить в храм в честь иконы Божьей Матери «Всех скорбящих Радость» — тот самый храм, в который я не хотела идти.

 

Первое время моя мама не принимала иконы в доме, мои молитвы. Бабушка решила, что я попала в какую-то секту. Я ей сказала, что если она хочет видеть меня живой, то должна принять такой, какая я есть.

Когда у меня было первое сознательное Причастие на Пасху, я вспомнила свое детское Причастие. Перед глазами всплыла картинка: я в храме, моя бабушка показывает на Чашу и говорит: «Иди туда, там тебе что-то вкусное и сладкое дадут». Я подхожу, и мне это Причастие кажется таким сладким! И вот, будучи взрослой, я вспомнила ту сладость детского Причастия.

«Первые сестры милосердия были как первопроходцы»

— Катя родилась в день памяти святителя Николая — 19 декабря. В детстве она иногда говорила такие вещи, что я понимала — она очень близка с духовным миром. После поездки на остров мы с ней вместе поехали в Питер на могилу Анны Вершининой. На ее могиле установлена большая статуя Христа. Катя сидела у меня на руках и громко повторяла: «Господи, благослови», «Господи, благослови». Или вот она придет из храма и четко говорит: «Христос. Спаситель мой». Или после Причастия в свои четыре года говорит: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу».

После поездки к отцу Николаю я молилась Пантелеймону Целителю. И как-то в храме Катя посмотрела в сторону алтаря, запрыгала, захлопала в ладоши: «Святый Пантелиимоне! Святый Пантелиимоне!» У меня было такое чувство, что она его видит.

 Мне несколько священников, которые не знают друг друга, сказали одну и ту же фразу: "Ваша Катя многих вымолит из вашего рода" 

Воцерковилась я в 1998 году, а в 1999-м пришла в сестричество монастыря. Через несколько месяцев после поездки к отцу Николаю я увидела на улицах Минска сестер милосердия со скарбонками, и мне очень захотелось прийти потрудиться в сестричество.

Катя стала ходить в садик в специализированную группу, у меня было около пяти часов свободного времени, в это время я могла быть на послушании. Мне хотелось послужить Богу и людям.

 

 

 Когда сам до глубины души переболеешь болью, то понимаешь, что есть люди, которым тяжело, и ты чувствуешь их боль. 

Сначала я стояла со скарбонкой в переходе возле «Октябрьской», а потом на Комаровке. Помню, как на Комаровке очень замерзла, руки околели, и я с трудом писала записки, а стоять еще несколько часов. С послушания уйти ты не можешь. Стоишь и ждешь, когда Господь пошлет утешение. Мимо меня шел какой-то парень и молча протянул стакан горячего чая. Я стояла и согревала руки этим стаканом. Сразу вспомнила евангельские слова: И кто напоит вас чашею воды во имя Мое, потому что вы Христовы, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мк. 9: 41). Я помолилась за него: «Господи, вознагради его за то, что он подал мне эту чашу воды».

 

Часто было так, что на послушании я чувствовала Божье действие. Например, ко мне подходил человек, мы начинали говорить, и я понимала, что в этом разговоре Бог отвечает мне на какой-то мой вопрос. Сама по себе я ничего не представляю, но Бог ради человека, который ко мне подходит, давал нужное слово.

Однажды мне было очень тяжело, на душе была такая скорбь из-за Кати, ей тогда было очень плохо, и ко мне подошли две женщины и сказали: «Ну сестра! Что Вы с таким выражением лица стоите?» Это было сказано с надмением, не с соучастием. А я подумала: «Как мне объяснить, что у меня тоже есть своя боль?»

В начале становления сестричества было много искушений, большинство людей сестер не принимало. Сейчас я не понимаю, как мы трудились. Но Бог давал силы. Теперь «точки» в тепле, а тогда сестры стояли на улице. Вам не рассказать, как я одевалась. На мне были валенки, теплые штаны, несколько носков, цигейковая шуба, которую мне пожертвовали, — ужасно тяжелая, но теплая. Сразу же надевалось облачение, потому что на улице было негде переодеваться. Несешь с собой иконы, свечи, идешь, обвешанная сумками, — это, конечно, было зрелище…

 На тот момент ходить по городу в облачении нужно было мужество. 

Время было атеистическое, люди только возвращались в церковь. Сестры в облачении на улице были для них чем-то странным и непонятным. На нас сразу обращали внимание. Никто не понимал, кто это — вроде монахини, а вроде и нет. Чего они тут стоят, зачем? Люди недоумевали, почему у нас такая одежда. Часто подходили и говорили грубости. Как-то подошел мужчина и сказал: «Чего ты тут стоишь? Надела на себя какой-то лохотрон! Возьми денег с этого ящика, купи себе нормальную шмотку!» И донимал меня так полчаса. А я молчала и молилась, тогда он ушел.

Сестер милосердия становилось всё больше, с годами к ним привыкли, но негатива всё равно было много. И косынки срывали с голов, и баллончиком с газом в лицо брызгали. Вы не представляете, что пережили первые сестры! Они были как первопроходцы. Это был подвиг.

Послушание давало мне силу. Как и храм, и сестрические собрания в монастыре. Бывало, что я доползала до собрания, а после него уже летела. Отец Андрей скажет слово — и ты оживаешь после всех своих скорбей.

 

Испытание веры

— Со скарбонкой я постояла года четыре. А потом Катя попала в реанимацию. Она была в таком состоянии, что я уже не могла водить ее в сад, она находилась дома. Отец Валерий Захаров каждую неделю приезжал к нам и причащал Катю на дому.

 

Чаще всего я была с Катей одна, мама жила отдельно. Мне всегда нужна была чья-то помощь. Когда ты один на один с болезнью и помочь тебе некому, это очень тяжело. Я не могла никуда выйти, мы с Катей были как в заточении. Одна сестра пошутила, что мы как две схимницы.

Спустя время болезнь стала прогрессировать. Кате меняли диагнозы, долго подбирали лекарства и никак не могли установить причины ее болезни. Начались странного характера судороги. Я прикладывала все силы, чтобы ей помочь. Врач мне говорила, что Катя живет благодаря тому, что она дома со мной, а не в интернате.

Лет в 11 у Кати был страшный рецидив — по шесть приступов за день каждые несколько часов. Вызову скорую, ей сделают укол, чтобы купировать приступ, и я остаюсь с ней одна. Я не понимала, почему так происходит. Вроде бы я поменяла свою жизнь, стараюсь жить по Божьим законам, почему же мне так трудно?

Однажды я взяла в руки икону Божьей Матери «Неопалимая Купина», обняла ее и просила: «Матерь Божья, просто спаси! У меня уже нет сил». Помочь дочери я не могла, и смотреть на ее страдания было невыносимо.

 

С больным ребенком от меня отвернулись все родственники, они даже не звонили и не спрашивали, как мы, за исключением маминой двоюродной сестры. Она жила в Киргизии, много нам помогала. Хотелось, наверное, сочувствия, помощи. Кате всё время были нужны памперсы, их было дорого покупать. Я платила стопроцентную квартирную плату. Моя мама мало зарабатывала (она работала в машинописном бюро), я получала небольшую пенсию по инвалидности ребенка, работать не могла. Денег было брать неоткуда.

У нас бывали такие моменты, когда вообще не было еды. Вот я знаю, что завтра у меня нечего есть, осталась какая-то крупа, чтобы сварить кашу, и всё, и где взять деньги, я не знаю. Мне и так люди столько раз помогали, что мне стыдно было у них что-то просить. Помню, иду по улице и думаю: «Господи, Ты же всё видишь и всё знаешь. Ладно я, а Катю чем мне покормить? Не оставь нас!»

 И вот на следующий день после этого пика отчаяния ко мне кто-то приехал и привез продукты, деньги. Господь до последнего меня испытывал: поверю я Ему или нет. 

И в жизни было много раз, что Господь испытывал мою веру. В особенно трудных ситуациях я как будто слышала: «Ну где твой Бог? Он оставил тебя, нет Его». А я на это мысленно отвечала: «Неправда. Бог не оставил меня». Самое главное в такие моменты — не поколебаться.

Продолжение следует…

Беседовала Ольга Демидюк

Фотографии Марии Котовой и из личного архива героини

29.11.2023