Поэт, бунтарь и классик

Сложно поверить в то, что продукт Голливуда — легендарный марш империи из «Звездных войн» — был написан не просто по мотивам, но почти под кальку с марша из оперы «Любовь к трем апельсинам» русского композитора Сергея Прокофьева. Музыкальные критики единодушны во мнении, что в XX веке среди академических музыкантов у Прокофьева нет конкурентов по созданию запоминающихся мелодий.

 

Он родился на рубеже веков, весной 1891 года в Сонцовке (нынешняя Донецкая область) — имении, где его отец был управляющим. С музыкой Сережа Прокофьев познакомился еще до своего появления на свет — мать композитора всерьез занималась музицированием и в ожидании сына все дни напролет проводила за роялем. У мальчика оказались выдающиеся музыкальные способности и абсолютный слух. Видя очевидные успехи и увлеченность игрой на фортепиано маленького музыканта, родители и друзья семьи были единодушны во мнении: Сережа — вундеркинд. К поступлению в консерваторию его готовил Рейнгольд Глиэр в летние месяцы 1902 и 1903 годов. Под впечатлением от оперы «Фауст», услышанной в Большом театре, девятилетний Сережа Прокофьев написал свой первый опус. Партитура оперы «Великан» — именно так называлось произведение — даже «была переплетена в красное с золотом», как описывал позже сам композитор. В этом символическом названии — и вызов миру взрослых, и стремление к победе. С ранних лет и на всю жизнь Прокофьев оригинален, он идет впереди времени.

 

На вступительных экзаменах в Санкт-Петербургскую консерваторию тринадцатилетний Прокофьев демонстрирует комиссии несколько папок со своими произведениями: сонаты, симфонии, марши и вальсы рассматривают Римский-Корсаков, Сергей Танеев и Анатолий Лядов. Его зачисляют на первый курс. «Мне судьба очень часто навстречу идет, навстречу моим желаниям, да и во всем», — запишет в дневнике композитор. За крайне независимый характер и манеру держаться «как линейка» — прямо, гордо, идти по коридорам, никому не уступая дороги, — Прокофьеву дали прозвище Мотор. В юности ему был свойственен дух спортивного соперничества, приведший Сергея в Шахматное собрание. Здесь Прокофьев сыграет вничью с чемпионами мира Эмануэлем Ласкером и Хосе Раулем Капабланкой. Здесь наэлектризован воздух, напряжение зашкаливает и гораздо азартнее, чем в чопорной атмосфере консерватории, — это его стихия, стихия человека с математическим складом ума, логичного, стремящегося к тотальной систематизации.

 

Музыка и математика идут рука об руку от начала истории. Изобретение инструмента для точного построения музыкальных интервалов приписывается древнегреческому философу Пифагору. Он впервые зафиксировал математические объяснения музыкальной гармонии. Древние греки считали, что музыка является частью всеобщей гармонии мира, в основе которой лежат числа. Но где же всеобщая гармония в музыке нашего героя, если Первый фортепианный концерт прозвали «футбольным», а его автору приклеили ярлык «крайний модернист»? В восемнадцать лет Сергей окончил консерваторию по классу композиции, а спустя несколько лет и как пианист. На выпускных экзаменах он получает высшие баллы и награду лучшего выпускника — рояль Шредера. В 1914 году, после окончания консерватории, юный композитор впервые едет в Европу, его нисколько не волнуют предвоенные настроения в обществе, он поглощен сочинением, а главный центр притяжения в Европе — «Русские сезоны» Сергея Дягилева. После знакомства с балетами Стравинского Прокофьев настолько впечатлен, что дух соперничества подстегивает «написать не хуже, а может и лучше», он ищет новые формы выражения своих идей. Композитор почти никогда не прислушивался к советам, он был твердо уверен, что достаточно талантлив и образован для того, чтобы идти своим путем в искусстве, но авторитет великого импресарио стал исключением. Сергей Дягилев направлял талант молодого человека, работал с ним, как ювелир с драгоценным алмазом. Результатом этого совместного труда стали три балета для дягилевской антрепризы.

 

В начале Первой мировой войны Прокофьев озабочен вопросом, как избежать мобилизации. Он жаждет творчества и развития. События революции встречает со «странным спокойствием» — именно такую запись оставил он в дневнике. «Днем отправились с мамой посмотреть на революционный Петроград... <...> ...но в улицах происходило такое праздношатание, что оно меня стало раздражать. Я вернулся домой, к работе и окончил Третью сонату, набросал несколько пьес... <...> Итак, благодаря счастливому оптимизму моего характера я решил, что переворот протекает блестяще». Пока еще тяжкие мысли о судьбах Родины не посещают честолюбивого юношу, он молод, красив, впервые влюблен, и ничто не омрачает его жизнь. Чуть позже он отметит в дневнике: «...победа большевиков и их вандализм по всей России».

 

В конце 1917 года Сергей Прокофьев решается: «Ехать в Америку! Конечно! Здесь — закисание, там — жизнь ключом, здесь — резня и дичь, там — культурная жизнь, здесь — жалкие концерты в Кисловодске, там — Нью-Йорк, Чикаго. Колебаний нет. Весной я еду». Однако советское правительство в лице первого наркома просвещения Анатолия Луначарского пристально заинтересовалось планами молодого композитора: «Зачем вам ехать в Америку? Оставайтесь!» На что наивный молодой человек со свойственной ему прямолинейностью ответил: «Я год проработал, а теперь хочу глотнуть свежего воздуха». «У нас в России много свежего воздуха», — парировал Луначарский, но все же документы для выезда за границу выдал. «Я и не верил, что прошел через все игольные уши, когда пароход отчалил. Прощайте, большевики! Прощайте, товарищи!»

 

Добравшись до вожделенного американского берега, Прокофьев был преисполнен надежд: «Вот я и добрался... Теперь надо победить эту Америку, и предчувствия хорошие». Но Нью-Йорк явил ему жизнь, к которой амбициозный молодой человек не был готов, хоть и говорил о том, что спокойно встретит два варианта развития событий: «и бешеный успех, и чистку с голоду сапог». Его радовал сам факт отъезда из России, вероятно, композитор был неплохо осведомлен о том, что творится на Родине. В Америке Прокофьева оценили и полюбили как исполнителя, но как композитора приняли довольно прохладно. Со временем у него появились деньги и популярность, его имя стало известно. «Любопытно, что вместо меня бешеный успех ждал Рахманинова, который так мрачно и так равнодушно приехал из своего Копенгагена. Неожиданно для себя Рахманинов нашел здесь такую популярность, которая ему и не снилась. И теперь битком набитые концерты и десятки тысяч долларов...» Отношения с Сергеем Рахманиновым были вполне уважительные, корректные, но музыку друг друга композиторы не любили.

 

Новое сочинение — оперу «Любовь к трем апельсинам» — публика не приняла, а про американскую критику композитор с ужасом записал: «Как будто стая собак сорвалась и порвала мне брюки». Он впервые с ностальгией вспоминал петербургских критиков, культурный уровень которых был несоразмерно выше. Американский период жизни композитора можно охарактеризовать как весьма успешный, но не счастливый.

 

В 1922 году композитор с матерью переезжает в Европу, поближе к Дягилеву, где продолжает работу его антреприза. Правда, Сергей Сергеевич теперь семьянин, он женился на одной из своих настойчивых поклонниц — красавице-испанке Лине Кодина. По заказу импресарио Прокофьев сочиняет балет «Стальной скок» о советской России — «большевистский», как выразился сам Дягилев. Премьера вызывает восторг у пресыщенной парижской публики, будоражит своей смелостью и новизной. У Дягилева Прокофьев работает рядом с такими мастерами, как Матисс, Пикассо, Стравинский, Гончарова, Бенуа — почти всеми художниками и музыкантами, какие есть в авангарде европейского искусства. Несомненно, что дягилевские заказы и вся творческая атмосфера «Русских сезонов» удерживают Прокофьева в Европе.

 

Уговоры вернуться на Родину начались с приглашения советским правительством на гастроли в Москву, Ленинград и Харьков в 1927 году. Главным условием своего согласия Прокофьев ставит гарантию возвращения в Европу. Композитор откровенно боится — он наслышан об ужасах СССР, — но жгучее желание снова покорить свою Родину сильнее страха. Все-таки в Европе больше ценят Стравинского и Рахманинова, а Сергей Прокофьев так и не стал первым. Уже в дороге, в поезде он думает: «Не повернуть ли обратно? Ехать ли в "большевизию"? А вдруг не выпустят?»

 

В дневнике появляется запись о том, что встречавшие его в Москве были одеты в валенки и тулупы — хрестоматийная декорация России, от которой приходят в ужас все иностранцы. Прокофьев откровенно не понимает, почему интеллигентные люди должны так страшно быть одеты. Триумф, овации лучших залов страны, радость и волнение — то, чего композитор даже не ожидал. В зале Ленинградской филармонии после концерта публика устроила такие овации, что композитор записал: «Успех, превзошедший все существовавшие... весь зал встает, публика орет, причем дико орет». К приезду Прокофьева Мариинский театр ставит «Любовь к трем апельсинам». Постановка роскошная, и советская публика намного лучше американской, понимает и чувствует тоньше. Он не ожидал такого оглушительного успеха, а когда вихрь триумфа закружил его, то задумался. Конечно же, во время гастролей ему не раз задавали вопрос, останется ли он в СССР, и в то же время тихо, на ухо, старые знакомые советовали: «Не оставайтесь, если устроились там, за границей, не возвращайтесь, здесь совсем нехорошо».

 

Во время этих гастролей композитор увидел, как его ценят и ждут, ему дают лучших музыкантов страны, уважают больше, чем на Западе. Раздумывает Прокофьев долго, только спустя девять лет, в 1936 году, он решается вместе с женой и двумя сыновьями вернуться на Родину. Этот шаг во многом объясняется тем, что композитор возвращался в страну лучших оркестров, которые были готовы исполнять его сочинения, лучших солистов, таких как Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс, Святослав Рихтер, Мстислав Ростропович. В этой стране было кому доверить свои партитуры, и они зазвучали в фантастическом исполнении. Надо сказать, что Прокофьев поверил Сталину по велению собственной души, а не по приказу, с удивительной искренностью поверил в светлую идею строительства коммунизма. И этот период жизни стал самым плодотворным, самым ярким и в то же время самым трагичным для композитора.

 

По приезде в Москву Сергей Сергеевич с семьей получает роскошную квартиру в центре, высокие гонорары, голубой «Форд», привезенный из Франции, катает его по столице, вызывая восторженные восклицания прохожих. Он тратит все время на сочинение музыки, а в СССР музыка нужна особенная. В 1937 году, в разгар репрессий, Прокофьев решается на рискованный шаг — написать настоящий гимн коммунизма. Он хочет обратиться ко всему советскому народу, напомнив о высоких идеях. И вот уже тексты Маркса, Ленина, Сталина звучат в кантате «20-летию Октября». А к 60-летию Сталина Прокофьев сочиняет удивительную по красоте мелодии «Здравицу», стилизовав текст под народные песни. Юбиляру «Здравица» понравилась.

 

Так за несколько лет происходит трансформация композитора в советского гражданина. С него сходит европейский лоск, костюмы лондонского денди сменяют наряды советской моды. Даже супругу-иностранку сменяет юная советская студентка-комсомолка Мира Мендельсон. Он влюблен и по совету «доброжелателей» из правительства регистрирует брак по советским законам, а венчаный брак с первой женой объявляется недействительным. По факту Сергей Сергеевич становится двоеженцем, однако его это мало заботит, он пишет в дневнике: «Я счастлив как никогда, я не думаю о прошлом, я не думаю о будущем». Есть мнение, что молоденькая пассия была подослана композитору, дабы исполнять роль надзирателя и докладывать куда надо обо всех вольнодумных устремлениях супруга. Теперь это сложно выяснить, однако с уверенностью можно сказать, что Мира полюбила Сергея Сергеевича и стала нежной и заботливой женой. В это же время Прокофьев переживает творческий подъем, он пишет балет «Ромео и Джульетта», ставший подлинным поэтическим шедевром, равным шекспировской драматургии.

Особый период творчества ознаменовался сотрудничеством с режиссером Сергеем Эйзенштейном. В лице Эйзенштейна Прокофьев обрел гениального соработника, эрудита и разносторонне развитого человека. Работа над картиной «Александр Невский» протекала довольно необычно, не композитор писал музыку для кино, а фильм снимали, подстраивая хронометраж под партитуру. Сцену Ледового побоища можно назвать первым клипом в истории; сцены были специально сняты и срежиссированы так, чтобы это максимально иллюстрировало музыку Прокофьева. Известно, что Эйзенштейну пришлось много монтировать и переделывать уже готовый материал для фильма. Сутками режиссер не выходил из студии. Он спал в подсобном помещении рядом с монтажной, когда на киностудию из Кремля поступил звонок — срочно предоставить отснятый материал. Сотрудники творческой группы «Александра Невского», перепугавшись, схватили уже готовые, по их мнению, пленки и отправили в просмотровый зал. Сталин посмотрел картину и отдал приказ: «Ничего больше не менять!» Фильм с черновым монтажом и технической фонограммой был немедленно утвержден к прокату и получил высочайшее одобрение. Эйзенштейна наградили Сталинской премией. Правда, после подписания пакта Молотова-Риббентропа картина надолго исчезла из проката.

 

Началась Великая Отечественная война, Прокофьев вместе с коллегами по цеху: композиторами, дирижерами, музыкантами — едет в эвакуацию в Алма-Ату. Там они с Эйзенштейном продолжают работу уже над новой картиной «Иван Грозный». За первую серию режиссер и вся творческая группа получили Сталинскую премию, зато вторая часть фильма закончилась для Эйзенштейна инфарктом. На просмотре второй серии «Ивана Грозного» Сталин спросил режиссера: «Вы вообще какие-нибудь книжки по истории читали?» На что Эйзенштейн ответил: «Какие-нибудь читал...» А ведь полагалось промолчать. Фильм запретили. Тень сталинского гнева легла и на Прокофьева. Но работа не останавливается, он пишет оперу «Война и мир», столь же масштабную по замыслу, как и роман Толстого.

 

В 1948 году здоровье композитора пошатнулось. В самом начале года, в феврале, умирает его близкий друг Сергей Эйзенштейн. Сам Прокофьев страдает болезнью сердца и находится под постоянным контролем кремлевских врачей. Ему разрешают работать не более двух часов в день, отнимают нотную бумагу. Сергей Сергеевич все же работает больше отведенного ему времени, он исписывает нотами поля газет и коробочки из-под лекарств, это наброски его нового творения — оперы по «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого. Это произведение должно было стать гимном человеческому подвигу. Но в это время вышло постановление Политбюро ЦК ВКП «О формализме». Еще два года назад «порочными и антихудожественными» были названы произведения Ахматовой и Зощенко. Теперь же критикуют Шостаковича, Хачатуряна, в их числе оказался и Сергей Прокофьев — народный артист, лауреат Ленинской и пятикратный кавалер Сталинской премии. Слишком независимый характер и экстравагантное поведение привлекли внимание самого Сталина, видимо, «отец всех народов» решил наконец показать, что никто не имеет права чувствовать себя так вольготно и независимо. И никакие заслуги перед Отечеством, никакие премии не смогут защитить от «праведного гнева».

 

За «модернистический и антинародный характер» произведения Шостаковича и Прокофьева изымают из репертуара театров и филармоний, а через несколько дней арестовывают первую супругу композитора Лину Прокофьеву. Ее обвиняют в шпионаже и измене Родине, приговор — 20 лет лагерей. Более болезненного для Прокофьева удара и не придумать, ведь он оставил Лину Ивановну, мать его сыновей, эта женщина была им оскорблена, и теперь она же пострадала за его независимую позицию. Можно предположить, что в тот момент Прокофьев вдруг понял, что пришло время расплаты; как в гетевском «Фаусте», жизнь этого блистательного человека вдруг разрушилась в один миг. Жгучее чувство глубочайшей вины будет преследовать Сергея Сергеевича до конца его дней. Друзья и коллеги, как это было принято в советском обществе, перестают общаться с композитором-формалистом. Он был вынужден по настоянию супруги Миры написать покаянное письмо, в котором признавал «свои ошибки». Можно только догадываться, чего это ему стоило. Прокофьеву стало настолько душевно тяжело, что он отходит от дел, от участия в жизни этой страны. Его партитуры не издают, музыку не исполняют, его имя просто исчезло, он лишен всех гонораров и привилегий, нищета и забвение окружили его.

 

Через несколько лет запрет на музыку формалистов снимут, но Прокофьев от удара уже не оправится, прежняя энергия жизни, свобода полета уйдут навсегда. Ему был всего 61 год, когда он отошел в мир иной 5 марта 1953 года. По иронии судьбы Прокофьев умер в один день со Сталиным, и смерть его осталась почти незамеченной: ни торжественных похорон, ни венков, ни речей. Попрощаться с композитором пришли только самые близкие друзья. Вспоминают, что люди приносили цветы, срезанные с домашних растений, на улице была давка из-за траурной процессии, растянувшейся до самого Кремля, — столичный народ со слезами на глазах шел прощаться с «великим вождем». К дому композитора с трудом пробился армейский отряд, который с помощью тросов по крышам переправил гроб с телом Прокофьева подальше от людских толп. Однажды Сергей Сергеевич сказал: «Классический композитор — это безумец, сочиняющий вещи, непонятные для своего поколения». Что ж, прошло 125 лет со дня рождения гения — музыка Прокофьева вошла в золотой фонд мировой классики, напоминающей нам об общей гармонии мирозданья.

19.10.2017