Александр Фурсов: «Слово имеет духовный вес»

«Если художник чист сердцем, в его произведениях начинают произрастать законы бытия», — считает поэт и журналист, член Союза писателей России, главный редактор альманаха «Духовно-нравственная культура», автор трехтомника «Книга всплесков. Духовное переживание культуры» Александр Фурсов. Недавно Александр Павлович приезжал в наш монастырь, чтобы принять участие в III «Елисаветинских чтениях» и встретиться с учениками школы «Ихвис». В интервью нашему сайту он рассказал о предельных ситуациях, в которых рождается поэзия, о том, как его позвала Оптина, и почему важно смотреть детям в глаза, когда читаешь им стихи.

— Александр Павлович, свою встречу с ребятами из школы «Ихвис» Вы посвятили поэту Николаю Лукьянову. Расскажите, почему именно ему?

— Я нашел его наследие волей Бога, и этот человек стал моим альтер эго. Стихи Николая Лукьянова ощущаю как свои, они мне очень дороги. За 30 лет я создал три книги о нем. Он был неизвестен, и таким образом случилось чудо воскресения. Об этом надо говорить ребятам. Приблизительно в их возрасте я обнаружил эти стихи, и они стали одной из тем моей жизни, хотя я развиваю и свое творчество.

— Что Вы открыли для себя в личности Николая Лукьянова? Чему он Вас научил, продолжает учить?

— Учит тому, что поэзия рождается в предельных ситуациях. Николай Лукьянов прожил короткую жизнь. Но она была «сгущенная»: в 22 года вместилось то, что у иного в 90 лет вмещается. Там было всё: любовь к девушке, любовь к родине, мечта о возвращении домой, понимание того, что слово весомо, что слово звучит, что мир прекрасен даже в самые тяжелые минуты. Всё это отразилось в стихах.

Николай Лукьянов погиб, его ветвь не продолжилась, но он продолжает жить в книгах о нем. Это красиво. Это плод.

— Вы чувствовали с героем духовную связь, когда работали над книгой?

— Да. Всё время чувствую. Постоянно приходит какое-то напоминание о нем. Я нашел место, где он погиб, его могилу. И это стало отправной точкой для того, чтобы поднять из забвения творчество Николая Лукьянова. Смерть стала отправной точкой для новой жизни в книгах, которые я выпустил. Эта история продолжается и в концертах, которые посвящены его творчеству. Позовет он меня — и я еще что-то сделаю.

Судьбы поэтов, погибших на войне, влияют на меня. Я писал также послесловие, предисловие, комментарии к книгам стихов поэтов-фронтовиков. Мне это всё очень дорого. Я рад тому, что мне Господь позволил разобрать духовно-поэтически их поэзию, их судьбы. С тех пор они мои друзья, мои братья.

— Какая военная история передается в Вашей семье?

— Мой отец воевал. Он родился в 1918 году. Совсем недавно на сайте «Подвиг народа» я нашел информацию о том, как папа получил орден Отечественной войны II степени. Он сотворил нечто подобное подвигу героя фильма «Живет такой парень» Василия Шукшина: когда загорелась машина с бензином, герой отвез ее подальше от людей, и она упала в овраг… Мой отец первым закрыл воспламенившиеся горючие материалы брезентом и спас солдат. Папа никогда об этом не рассказывал. Не любил вообще говорить о войне.

То, что в мою творческую судьбу вошел поэт Николай Лукьянов — это, возможно, что-то и от отца. Они были одного поколения.

— Как влюбить детей в поэзию?

— Очень трудно. Я всё время пытаюсь эту задачу решить, и она не всегда решаема. Самое главное — смотреть детям в глаза. Уметь выделять слова в текстах, которые читаешь. Может, кто-то один загорится, а от него и другие возгорятся, как от спички. Бывает, никто не загорается, поэтому ищешь слова, с чего начать, какой фразой первой поразить.

— О чем Вам было важно сказать школьникам?

— О вещах, которые дороги, которые помогают мне жить. Я поделился мыслями о том, как важно называть человека по имени, о весомости слова, о рождении человека как духовного плода, о смысле жизни.

— Помните, в какой момент у Вас родилась любовь к поэзии?

— Возвращаюсь из школы домой — и начинает звучать ритм. Он еще бессловесный, а потом появляются слова. Так происходит и сейчас. И это очень приятное чувство.

Я окончил литинститут, но там не учат писать стихи. Там работают с талантливыми ребятами.

— О чем Ваша «Книга всплесков. Духовное переживание культуры»?

— Это моя главная книга — религиозно-философские эссе в трех томах. Всплески личной и религиозно-философской мысли. Прорыв сознания, когда ты что-то увидел в ином свете. Это может родиться при просмотре фильма, мультфильма, когда просто идешь по улице и что-то увидел. Или ты ничего не увидел, но внутри тебя что-то всколыхнулось через нечто очень близкое в культуре.

«Книга всплесков» — тоже поэзия, но по-другому. Я говорю о том, что произошло со мной внутри. В каждом эссе есть мои стихи. Каждый абзац написан не прозаиком, а поэтом.

Есть такой термин — «мыслительная проза». Поэзия неопределима. Как только начинаешь ее определять, она исчезает. А что такое «определить»? Это поставить точку, а конец — это смерть. Поэзия не связана со смертью, она связана с жизнью. В учебниках всё определено. Настоящее же всегда не определено. Там всегда три точки. Вот я и занимаюсь многоточием.

— Творчество — это всегда связь с Богом. Когда Вы почувствовали ее впервые?

— Это было очень интересно. Во мне родилось слово «Оптина». Я не знал, что есть монастырь Оптина пустынь. Это всплыло из глубин сознания и стало куда-то звать. Я работал во Владимире в областной газете. Епископ Евлогий возглавлял возрождение Оптиной пустыни. Я об этом узнал, пришел к нему, сказал, что хочу поехать в Оптину. Он написал для меня письмо, и я, ничего не зная о старцах, поехал. В третьем томе «Книги всплесков» это описано.

Я шел от шоссе через лес мимо огромных сосен. Меня приняли монахи. Закрыли в угловой башне, где была библиотека. «Работай», — говорят. Я впервые открыл Николая Лосского, Ивана Ильина, Павла Флоренского и других философов. А с внуком Лосского встретился через несколько лет в Париже.

Я не был крещен. В Оптиной встретил свою будущую крестную мать, русского философа Татьяну Горичеву. Татьяна Михайловна сказала: «Ты зачем приехал сюда? Ты приехал креститься». И она стала моей крестной. Когда я уезжал из Оптиной, почувствовал, что защищен: что бы ни происходило, Кто-то меня оберегает, направляет. Раньше такого не было. В стихотворении «Есть Оптина» я выразил благодарность Господу.

Чувство защищенности может проходить, но тогда ты живешь тем воспоминанием, что оно было, или воспоминанием воспоминания, если далеко отошел от священных алтарей. Нет ровной линии.

— Александр Павлович, Вы стали членом жюри на «Елисаветинских чтениях» в нашем монастыре. Какие впечатления у Вас от выступлений ребят?

— Важно, что всё звучит, а значит, отдается и остается в детях. Хотелось бы, чтобы школьники поняли: слово имеет духовный вес, оно живое. Необходимо понимать, что произнесенное тобой значимо, а для этого важна вера. Были дети, которые на интуитивном уровне это понимают. Они умеют выделить слово в предложении. Если понимаешь текст, чувствуешь, то будешь понимать жизнь. На конференции это происходит.

Иногда текст просто читается, он непрожитой. Не надо много текста. Много — это когда в глубине.

Посоветовал детям находить и записывать в каждом дне главные слова. Потом они соединятся и произведут на свет уже твою собственную строчку. Одни строчки зовут другие. И ты будешь расти от своих слов.

Previous Next

— Считаете, что нужно больше читать художественных текстов?

— Конечно. Важно обязательно читать классическую литературу. Люди того времени были чисты сердцем. Если художник чист сердцем, то в его произведениях начинают произрастать законы бытия, и ты их познаешь. Нужно читать русский фольклор, русские былины — там очень много красоты, образов. В эпосах народов мира в спрессованном виде дана мудрость народа.

Я люблю Сергея Есенина и Максима Богдановича, Николая Рубцова и японского поэта Исикава Такубоку. Когда мне бывает тяжело, открываю Симеона Нового Богослова. У него есть потрясающие страницы. Они о том, о чем мы говорили.

Беседовала Ольга Косякова

Фотографии Максима Черноголова и Никиты Провлоцкого

23.12.2025