Мое кино. Молчание Бога

Как быть, если вера утихает, а Бог молчит, и кажется, что смысла в жизни больше нет? Продолжать ли свое служение, когда думаешь, что оно не нужно ни тебе, ни окружающим? Ищем ответы в великих произведениях мирового кино.

Вечер пятницы, в видеозале «Ковчега» — очередной показ киноклуба «Мое кино». Свободных мест нет. Автор проекта отец Сергий Нежборт никогда не говорит заранее, какой будет фильм.

Когда перед началом показа отец Сергий выходит и садится перед залом, то сразу говорит, что не может назвать этот фильм любимым, его он, скорее, пугает, но это любимый фильм Андрея Тарковского. И добавляет, что картина — одна из немногих в проекте, где напрямую говорится о вере, Церкви и отношениях с Богом.

— Я надеюсь, что сюда приходят зрители не с клиповым мышлением, — настраивает батюшка на показ. — При просмотре фильма нужно проявить усердие, провести определенную душевную работу.

Отец Сергий цитирует «классификацию» одного кинокритика, где тот делит фильмы на четыре категории:

— где присутствие Бога говорит о Его присутствии;

— где присутствие Бога говорит о Его отсутствии;

— где отсутствие Бога говорит о Его отсутствии;

— где отсутствие Бога говорит о Его присутствии.

— Так вот, фильм, который мы будем смотреть, относится к четвертой категории, — говорит отец Сергий.

Выключается свет, и на экране появляется название фильма: «Зимний свет» (или «Причастие») Ингмара Бергмана.

Сюжет этой ленты построен на теме тяжелого духовного кризиса протестантского пастора Томаса Эриксона. Он не чувствует присутствие Бога, и все немногочисленные прихожане церкви — тоже. Когда прихожанка Марта спрашивает, что пастора беспокоит, тот отвечает:

— Тебе это неинтересно.

— Что неинтересно?

— Молчание Бога.

Пока смотрела фильм, всё думала о словах отца Сергия — что в этом фильме отсутствие Бога говорит о Его присутствии. Как это? И после показа у меня созрел ответ.

Так происходит, если в этом отсутствии мы видим нужду человека в присутствии Бога, то есть его беспокоит молчание Бога. Он страдает и мучается. Человек не переживает о том, чего у него нет, если он никогда этим не обладал. Разлука приносит страдание, потому что мы помним встречу. Холод одиночества мучителен, потому что мы помним теплоту объятий. Человек ощущает молчание, если до этого слышал голос и помнит, как он звучал. Тогда потеря этого голоса причиняет боль. Если его не знать, то и отсутствие безразлично. Это можно применить и к отношениям между людьми. Мы скучаем по человеку, если нам дорого общение с ним.

Блаженный Августин в «Исповеди» пишет: «Ты не искал бы Меня, если бы уже не нашел». То есть даже сам поиск означает присутствие Бога в жизни человека.

Фильм показывает нам один зимний день небольшого прихода. Почти все герои будто переживают духовную зиму, сон. Это похоже на сон учеников Христа в Гефсимании. И как в Евангелии они уснули после Тайной вечери, так и в фильме — после Причастия. И удивительно, что лента начинается именно с Причастия, которое принимают немногочисленные прихожане, но как будто никому на самом деле Бог не нужен: органист зевает и смотрит на часы, и вообще ему еще играть в масонской ложе, мальчик разглядывает потолок, прихожанка Марта на вопрос пастора: «Зачем ты причащалась, ведь ты не веришь в Бога?» — отвечает: «Это праздник любви».

Пастор болен физически, у него грипп, и он еле держится на ногах. К нему приходит рыбак, который хочет покончить с собой, и пастор вдруг ему «исповедуется»: когда умерла любимая жена, он тоже умер, но всё же продолжает жить. Однако эти слова никак не утешают рыбака, и он все-таки совершает задуманное.

А пастор едет на вечернюю службу в соседний приход, где его алтарник сообщает, что никого нет. Пастору нужно принять решение, служить ли ему в пустом храме, где есть только циничный органист и верная прихожанка Марта, которая поехала за пастором не из-за веры, а просто чтобы быть рядом.

Алтарник — человек с кривой спиной, всю жизнь мучается от физической боли. Но, по-моему, из всех героев — единственный, кто обладает подлинной верой. Перед службой он решает поговорить с пастором. И этот разговор ощущается как вмешательство Бога в мучительный поиск ответов Томаса.

Алтарник говорит, что, страдая от бессонницы, читал Евангелие, как посоветовал ему пастор, и подумал, что Страсти Христа — это не только физические испытания. Ведь страдал Он хоть и страшно, но пару часов. Алтарник же страдает от боли спины всю жизнь и понимает, что не это — настоящее страдание. Самое страшное — Гефсимания Христа. Тогда Он остался один: ученики уснули и покинули Его. А когда пришла стража, и вовсе разбежались.

— Он остался один, они покинули Его, все до одного. Вот что должно быть больно осознать: тебя не понимают. Быть покинутым тогда, когда нужен кто-то, на кого можно положиться. Это должно быть мучительно больно. Но худшее из всего было еще впереди, когда Иисус был прибит к Кресту и висел там в мучениях, Он выкрикнул: «Бог мой, Бог, почему Ты оставил Меня?» Не это ли было для Иисуса наибольшей мукой — молчание Бога?

После этих слов лицо пастора меняется.

У кинорежиссера Ингмара Бергмана были сложные отношения и с родным отцом, и с Богом. Его отец, лютеранский пастор, воспитывал сына в строгости, применял физические наказания. Все фильмы Бергмана так или иначе посвящены поиску отца, как земного, так и небесного. Но в конце жизни с родным отцом он всё же примирился.

Когда Бергман снимал этот фильм, предложил уже старенькому, болеющему и слабому отцу поехать с ним, чтобы выбрать церковь для съемки. Так они попали в приход буквально перед началом службы. Местный пастор вышел и сказал, что очень болен, и служба будет сокращенной, без Причастия. Прихожане забеспокоились. Тогда отец Бергмана пошел за пастором, а через некоторое время торжественно вышел в облачении, седовласый, опираясь на палочку, повернулся к прихожанам и начал службу словами: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф». Он провел службу в полном объеме.

И тогда Бергман понял, как он закончит свой фильм — сценой, как Томас, у которого были все основания, чтобы отменить службу из-за болезни, выходит и начинает службу в пустой церкви словами «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф. Вся земля полна славы Его». А еще именно тогда режиссер усвоил урок: ты должен отслужить свою службу, несмотря ни на что.

Во время обсуждения фильма мнения людей разделились. Кто-то сказал: «С таким пастором и врагов не нужно». Кто-то обвинял его, а кто-то видел надежду в последних кадрах — вера к нему вернулась.

Одна девушка из зала тихо спросила: «Что бы сказали Вы, отец Сергий, человеку, который пришел бы на исповедь с вопросом: "Почему Бог молчит"?».

Отец Сергий ответил, что тут нет универсального ответа, он и сам испытывает похожие состояния, но надеется, что во время таинства случится чудо вмешательства Бога и придут слова, которые смогут поддержать конкретного человека.

Для меня хорошее кино тоже не дает универсальных ответов. Я думаю, что искусство — это диалог. И хороший режиссер никогда не говорит зрителю, как надо жить. Иначе это уже будет морализаторство и дидактика, герметичное высказывание, где нет места для размышлений и душевной работы. Он может показать свой путь и дать другому пространство для интерпретации. Поэтому каждый зритель в «Ковчеге» смотрел не фильм Бергмана, не «Мое кино» отца Сергия, а свое кино.

Для меня ответ — в финальной сцене, где пастор делает свой шаг к вере. Вера от слова «верность», когда ты выбираешь служить свою службу, несмотря ни на что. Даже если и сам не веришь, что это нужно, и никто не верит. Ты можешь сделать свой шаг и надеяться, что случится чудо. Чудо ощущения присутствия Бога. И тогда твою жизнь озарит пока еще тусклый зимний свет — отблеск будущей весны, пробуждения и Воскресения.

Фотографии из интернета

07.11.2025