Тихий звон ожившего колокола

Как услышать боль металла? Как вернуть голос тому, кто молчал сто лет? Анна — реставратор колоколов. Ее руки возвращают к жизни не просто бронзу, а память. Молчаливые свидетели эпохи гонений, изувеченные, распиленные, сброшенные, они обретают голос в ее тихой мастерской.

— Анна, Ваша профессия — редчайшая. Как Вы пришли к тому, чтобы давать новую жизнь колоколам?

— Это не я пришла, это меня нашли, в прямом смысле. Я по образованию — искусствовед, работала в музее. Как-то раз нас позвали в заброшенную церковь под Вологдой — описывать утварь, а в притворе, под грудой дров, лежал он, колокол, небольшой, весь в трещинах, с отбитым краем. Я присела рядом, чтобы рассмотреть надпись, положила на него ладонь, и меня будто током ударило. Я вдруг ощутила его молчание как боль, как крик, запертый внутри на десятилетия… В тот миг я поняла, что не могу уйти и оставить его здесь, я должна вернуть ему голос.

Она не смотрит на меня, а смотрит на колокол, висящий на стапеле в центре мастерской. Ее история звучит не как выбор профессии, а как история призвания: не она искала это дело, оно нашло ее в пыльном притворе.

— Говорят, у каждого колокола своя душа и своя история. Вы это чувствуете?

— Конечно. Вот этот, наш вологодский, — смиренный, он принял свою участь, а бывают гневные, их лязг даже в молчании слышен. Один колокол привезли с Урала, его сбросили с колокольни, он распался на три части. Так вот, когда мы его сплавили, он запел не сразу, будто не доверял, боялся, что его голос снова предадут…

А еще по сколам и вмятинам читаешь историю. Вот это — от пули, это — от удара ломом, когда сбрасывали, а вот это (показывает почти невидимую царапину) — кажется, кто-то ножом вырезал, может, ребенок, прятавшийся здесь во время войны. Все колокола носят шрамы, как люди, и нельзя их просто залить металлом и отполировать до блеска. Шрамы нужно уважать…

Она говорит о колоколах как о живых существах, но в ее словах нет ни мистификации, ни сентиментальности, только уважение к чужой боли. Ее мастерская — это не цех, а своего рода лазарет, где лечат искалеченные души бронзовых исповедников.

— Случались ли моменты отчаяния, когда колокол не поддавался, не хотел «возрождаться»?

— Был один, очень старый, новгородский. Его не сбросили, его распилили, безжалостно, ровно пополам, как деревяшку. Я месяц билась над спайкой, металл не хотел сходиться — плавился, пузырился и снова расходился. Я плакала от бессилия. Мне казалось, я подвожу его, подвожу всех, кто когда-то его слышал. И тогда я просто села на пол мастерской и сказала: «Я больше не могу. Господи, если Ты хочешь, чтобы он зазвонил — помоги. Если нет — значит, так надо». Не молитва даже — капитуляция, полная сдача. И на следующее утро я поняла — не из книг, а просто узнала — нужно добавить в сплав немного серебра. И это сработало: шов получился тонким, как ниточка, не идеально ровным, но живым.

— Что для Вас значит сам процесс реставрации? Это техническая работа или нечто большее?

— Это исповедь, только наоборот. Обычно на исповеди ты рассказываешь о своих трещинах и грехах, а после молитвы батюшки твоя душа получает прощение и вновь обретает целостность. А здесь я слушаю исповедь колокола: он молчит, но я вижу все его раны. И моя задача — не столько запаять их, сколько дать ему понять, что эти шрамы — не позор, они — свидетельство, что его не сломили, что он выжил и что теперь его голос снова нужен. Это не ремонт, это — реабилитация после забвения.

В ее устах технический процесс обретает богословское звучание. Она не мастер, а врач души, только в роли пациента выступает колокол. Ее работа — это акт милосердия и примирения с прошлым.

— Что Вы слышите в первый момент, когда колокол, молчавший 80 лет, снова обретает голос?

— Вы думаете, гром? Медный гул? Нет. В первый миг, когда язык касается края, наступает абсолютная, оглушительная тишина, и в ней — всё: и голоса тех, кто звонил в него в последний раз перед тем, как его сбросили, и молитвы тех, кто под ним молился, и плач тех, кто его пилил, и радость тех, кто его нашел. А потом идет звук, но это не просто звук, это воскресение, не метафорическое, а самое что ни на есть настоящее. И ты понимаешь, что всё это — и твои слезы, и месяцы труда — было не зря, потому что Бог дал второй шанс этому голосу и немножко — тебе самой.

Мастерская Анны — это место, где время не линейно, а циклично, где прошлое не замазывают новой краской, а бережно спаивают с настоящим, чтобы явить будущему исцеленную память.

Чтобы быть святым, не обязательно уходить в пустыню, иногда достаточно остаться в пыльном ангаре на окраине города и услышать в трещине меди безмолвный крик и Божий призыв вернуть миру его утраченный голос.

Беседовала Ксения Синицкая

16.10.2025