«Радость спасения доступна лишь тому, кто погибал»

Новая серия наших публикаций в рубрике «Служение. Мастерские» рассказывает о людях, которые несут послушание в просфорной монастыря.

Андрей Сосыгин прошел путь от смотрящего в камере до старосты церкви, от разбойника до просфорника. Дважды погибал: духовно — в тюрьме, физически — в своей квартире. И оба раза его вернула к жизни Иисусова молитва. Поэтому он знает, что такое радость спасения.

На полке возле рабочего стола Андрея стоит маленькая икона «Благоразумный разбойник».

— Святой близок мне по судьбе, — говорит Андрей, кивая на образок. — Тяжелая доля — пережитки 1990-х — привела меня в монастырь.

Я рос в благополучной семье, окончил училище, получил специальность автослесаря, отслужил в армии в разведбате. Но ведь дворовая жизнь у меня была с 15–16 лет. И улица всё же затянула. Хотелось быть круче — это казалось модным.

Кабаки, девочки, тусовки, бандитские группировки, рэкет, разбой, вымогательство — цепь темных обстоятельств привела Андрея в исправительную колонию. Раз, потом другой. Всего в местах лишения свободы он провел восемь лет. Когда второй раз попал в СИЗО, услышал, как Бог стучится в его сердце.

— Я был «смотрящим за хатой» — камерой. Водился с блатными, бандитами, умел принимать решения, совершать «пацанские» поступки. Смотрящий — это всегда человек сильный духом, дерзкий, смелый, наглый. И вот в «хату» зашел бухгалтер. Перекрестился. Зеки ему: «Шавка, че ты крестишься». Я им рты позатыкал.

Мне стало интересно, почему он так себя ведет. Мы много разговаривали — в тюремном дворике, в камере. Он рассказал о своей судьбе.

Этот человек был авторитетом в криминальных кругах Питера. Его там приговорили свои же: пытались убить, но не добили. Его, раненого, подобрал священник, выходил в деревне. Спасенный был у батюшки в послушании. Спустя два года «пропавший без вести» попросил священника осторожно сообщить его жене и детям о том, что он живой.

Бывший криминальный авторитет пришел к вере, служил пономарем, звонарем. Воссоединился с женой. В бандитском мире не принято спрашивать за одно дело дважды: промахнулись — сами виноваты. Его больше не трогали.

Устроился на фирму бухгалтером, а на него повесили недостачу. Светило лет семь, но сначала дали два года «химии», а потом вообще оправдали. Так что в СИЗО он оказался ни за что… Я увидел в нашей встрече Промысл Божий, проникся его историей, у меня стало меняться сознание.

Андрей постепенно отходил от дел «хаты» — они больше не вязались с его новым образом жизни. Он осенял себя крестным знамением, читал молитвослов, Библию и не мог, как прежде, относиться к своим «обязанностям»: делить «общак», назначать наказание и миловать.

— Трудно было через себя переступать, не зависеть от мнения окружающих. Кто-то, понятно, оскорблял. На рожон я не лез, но у меня хватало духа постоять за себя. В решении серьезных вопросов больше не участвовал. Сам объявил перед всеми, что больше не буду смотрящим.

Меня перевели в колонию в Ивацевичи, где на территории зоны недавно построили деревянную церковь. Я стал помогать в отделке. Читал православные книги, в том числе святых отцов.

Там меня окрестили. На освящение храма приехал архиепископ Стефан. Когда увидел его со священниками, показалось — они как в облаке. Возникло ощущение, будто сам Господь вошел с ними.

Тогда я впервые причастился. Через четыре месяца освободился церковный староста, брат Александр, и настоятель, отец Тарасий, благословил меня на это послушание. Когда вошел впервые в алтарь, непроизвольно упал на колени — такое благоговение испытал.

По выходным батюшка служил литургию. Я ежедневно читал утреннее и вечернее правило, акафист. Постоянных прихожан было человек десять, хотя наказание отбывали 3,5 тысячи.

Делая первые шаги в духовной жизни, Андрей просил Бога о ниспослании Иисусовой молитвы. И спустя какое-то время получил этот дар.

— Иисусова молитва была во мне. Находясь в камере, я не чувствовал вони, не замечал ругани. Так продолжалось пару недель. Наверное, Господь дал мне такое пережить, чтобы потом в определенные моменты этот опыт подогревал мою веру.

Служение церковным старостой оказалось серьезным фундаментом становления во мне нового человека. Эти обязанности были для меня своего рода духовными костылями. Случались ведь разные состояния: и внутреннее охлаждение, и уныние, но у меня было послушание — я шел и служил.

После освобождения Андрей пытался жениться, но отец невесты узнал про судимость — свадьба не состоялась. Залечивать душевную травму отправился в Ляденский Свято-Благовещенский монастырь.

— Блатная романтика построена на гордости. Зона — это антимонастырь, где действуют законы антихриста: гордыня, страх, сила и справедливость без милосердия. Мне было тридцать лет, когда я решил побороть свои страсти, приобретенные за время хулиганской юности. Я был трудником на разных послушаниях, работал даже в лесу на заготовке дров.

храм

Но я из Минска, городской житель, и в деревенской глуши мне стало неуютно. Поехал к отцу Андрею Лемешонку, попросился трудиться в Свято-Елисаветинском монастыре. С 2008 по 2014 год нес послушание в охране, жил в вагончике, потом в келье. Хотел сам себя проверить: а готов ли я внутренне стать монахом? Но потом понял — нет.

В 2014 году батюшка благословил меня в просфорную. Опыта, конечно, не было. Учился всему с нуля на месте. Потом окончил специализированные двухнедельные курсы в Минске, так что я дипломированный пекарь-просфорник (улыбается). Работаю в монастыре, живу дома.

К былому окружению не тянет. Главное — внутри себя какие-то вещи побороть, а потом можно и в миру жить. Страсти никуда не деваются — это до конца. Но я не позволяю себе лишнего.

Считаю, что в ответ на критику надо стиснуть зубы и промолчать. Это непросто. Помогает самоукорение. Случаются периоды охлаждения, но держит то основание веры, которое сформировалось у меня в тюремном храме.

Я знаю, что без Бога, своими силами не могу себя побороть. Пришло иное осознание смысла жизни. Я существовал как растение: питался, спал. А теперь понимаю: цель для христианина — стремление к спасению и вечной жизни. Сейчас всё, что делаю, оцениваю через призму вечной жизни.

Полтора года назад Андрей шагнул за ее порог. Душа, вышедшая из тела, испытала запредельный испуг.

— В два часа ночи я проснулся от жгучей, давящей боли в груди. Вызвал скорую. Успел открыть дверь медикам. Лег на кровать, мне сделали электрокардиограмму, и я отключился.

Вижу себя лежащим, хотя у меня ощущение, что я сижу. Врач берет дефибриллятор. Слышу, как он говорит про клиническую смерть. Кричу им, что живой, но меня никто не слышит. Моя личность почувствовала панический ужас. Смерть — это когда отнимается воля, и ты уже ничего не можешь сделать. Но как-то автоматически мысленно, хоть и с трудом, я читал Иисусову молитву. Она была криком моей души.

Врачи «завели» сердце, я очнулся и сразу попытался сесть. Слышу: «Лежите, лежите». Меня вынесли на носилках и с мигалками повезли в больницу. Оказалось, оторвался тромб и вызвал обширный инфаркт. Мне сделали стентирование. Конечно, теперь пожизненно нужно принимать лекарства, хотя раньше я на сердце не жаловался, занимался спортом.

Пережив клиническую смерть, я на себе испытал, как страшно умирать неподготовленным. Когда поделился со священником, он сказал, что такой опыт редко кому дается. Получается, Бог дал мне второй шанс, время на покаяние.

— Что же происходило на тот момент в Вашей жизни?

— Пребывание при храме еще не делает человека особенным. Я старался держать себя в рамках, но где-то вдали от людей грешил, позволял себе гульнуть и занимался самоуспокоением. Бог показал, что о смерти я мало задумывался.

После инфаркта появилась смертная память. Понимаю, что могу лечь спать и не проснуться. Пришло осознание: если умираешь без покаяния, участь посмертная ожидает страшная. Ужас, который моя душа испытала в клинической смерти, говорит о том, что я находился в неспокойном состоянии. Благочестивые христиане уходят мирно.

свечи в храме

— Как Вы изменились?

— Отношение у меня ко всему поменялось. Теперь происходящее еще больше оцениваю с точки зрения вечности. Думаю, стал снисходительнее к немощам других, терпимее ко всему.

Если раньше искал недостатки в окружающих, то теперь стараюсь смотреть внутрь себя. У каждого — свои слабости. Вопрос в том, как к ним относиться: не лелеешь ли ты их, не оправдываешь ли себя? Если признаешь, то это уже путь борьбы.

Как только я пришел к вере, были сильные угрызения совести. Пережил покаяние до слез. Когда Бог омыл, полегче всё вспоминаться стало. И лишь спустя какое-то время, достаточно долгое, меня отпустило.

Андрей считает, что на него повлияли и святые места, куда он ездил.

— Оптина пустынь, Свято-Троицкая лавра, монастырь моего небесного покровителя мученика Андрея Стратилата в Москве, Покровский монастырь, где пребывают мощи святой блаженной Матроны Московской… Бывал я и на месте упокоения блаженной Валентины Минской, у мощей преподобной Евфросинии Полоцкой, праведной Софии Слуцкой. В Жировичи есть возможность чаще ездить — у могилы митрополита Филарета душа спокойствием наполняется.

Конечно, это всё действует не как таблетка, которую ты выпил и выздоровел. Изменение — ежедневный труд над собой. Всё зависит от веры. Без Божиего Промысла человек не попадет в святые места. Там совершенно иначе себя ощущаешь.

просфорник

— Вы говорили, что много читали. Какие книги стали настольными?

— Евангелие. Книга «Отец Арсений» близка мне по содержанию, в ней идет речь про ГУЛАГ. Сейчас больше слушаю. В частности, профессора Осипова, священника Андрея Ткачева, архимандрита Савву (Мажуко).

— Встречи с какими священниками Вас особенно поддерживали?

— Тюремный храм стал для меня духовной колыбелью. Но там не было глубокого общения, духовного руководства. Батюшки просто направляли. А вот когда познакомился с отцом Андреем (Лемешонком – прим. Ред.), то с ним удавалось обсуждать более тонкие моменты. Была постоянная исповедь. Сложились доверительные отношения, и я открыл ему свои переживания, свой внутренний мир.

По благословению батюшки Андрей стал трудиться в просфорной монастыря. Оказалось, что пекарское дело — его призвание.

— Люблю работать с тестом. Я делаю самые большие просфоры — агничные, по полтора килограмма. Они идут на литию и литургию.

В просфорной я уже одиннадцать лет, и мне очень нравится моя работа, потому что понимаю ее результат. Осознаю, что по-человечески я не заслужил здесь трудиться. Бог поставил меня сюда промыслительным путем. Это Его милость.

Кто-то из отцов Церкви сказал: «Радость обретенного спасения доступна лишь тому, кто погибал». Когда я вспоминаю, какой жизнью жил, из какого болота меня Господь за уши вытащил, это меня приземляет, гордыня отступает. Бог меня омыл, очистил. Я бесконечно благодарен Ему.

В монастырском коллективе я обрел семью. Здесь мои единомышленники.

— Как близкие восприняли Ваше воцерковление?

— Они рады, что я изменил образ жизни.

Мне было 14 лет, когда развелись родители. Отец жил в Ярославле. Я приезжал к нему уже в новом качестве. Перед смертью папа начал носить крестик — внутренняя перемена в нем произошла.

В нашем роду пекарей не было. По маминой линии все музыканты, сестра — хореограф, отец — инженер. Все с высшим образованием, только я — без него… — вздыхает мой собеседник.

А ведь у него задача выше той, что ставит диплом о высшем образовании. Андрей делает агничную просфору, которая в таинстве Евхаристии претворяется в Тело Христово. Что может быть важнее?

монахиня с братьями