Служба на краю земли

Отец Артемий — «летающий батюшка» Заполярья. Его приход растянулся на сотни километров тундры, а паства разбросана по стойбищам и зимовкам. Он крестит в чумах, исповедует на метеостанциях и не боится пурги. Его история не о подвиге, а о долге, о том, как в бескрайних снежных просторах стирается грань между земным и небесным, а Бог становится таким же реальным, как полярное сияние. Это история о вере, которая не боится расстояний, одиночества и звенящей тишины, потому что в ней можно услышать голос Бога.

— Отец Артемий, как городской мальчик из Петербурга стал священником и оказался в заполярной тундре?

— Есть такое ощущение, что не ты выбираешь путь, а путь ждет тебя. Я учился в семинарии, мечтал о службе где-нибудь в старинном храме, а потом к нам приехал владыка из Нарьян-Марской епархии, рассказывал, показывал фотографии. Бескрайняя белая пустота, и на ее фоне — крошечная деревянная церквушка… И люди с такими глазами, в которых и суровость, и какая-то детская открытость.

Я подошел после лекции, спросил что-то, а он мне в ответ: «А ты сам не хочешь посмотреть?» Я поехал на летнюю практику и остался. Здесь всё по-другому, здесь нет городского фона, который отвлекает, здесь остается только небо, снег и Бог.

В его истории нет борьбы и надрыва, лишь тихое, уверенное следование, как будто его душа всегда знала, что ее настоящее место среди этой первозданной, безграничной тишины.

— В чем самая большая трудность Вашего служения? Предполагаю, что не в бытовых лишениях, хотя без них тут никак.

— Бытовые лишения — это ерунда. Промерзнешь, потом отогреешься, голодный останешься — потом наверстаешь.

Самое трудное — не иметь права на плохое настроение, потому что ты — священник. Ты прилетаешь к людям, которые ждут тебя месяц, а то и два. У оленеводов горе — падеж оленей, у рыбака — жена умерла, у метеорологов — депрессия от полярной ночи, и ты не можешь принести им свое уныние, свою усталость.

Иногда для этого нужно переступать через себя, забыть, что ты три часа трясся в санях по торосам, что у тебя замерзли пальцы, что ты сам устал до предела, — ты для них должен быть сосудом с чем-то светлым. В этом аскетизм. Не в посте, а в радости, которую ты обязан дать другим, даже когда ее нет внутри.

— Как выстраиваются взаимоотношения с вашей необычной паствой?

— Люди тундры — другие, не замусоренные цивилизацией, для них всё проще и сложнее одновременно.

Помню, приезжаю в стойбище, ко мне подбегает мальчик лет семи, ненец, смотрит на крест на моей груди и спрашивает на ломаном русском: «Ты кто?» Я говорю: «Батюшка». А он: «Ты к Богу летаешь?» Я растерялся: как «летаешь»? А он: «Ну, ты же с неба прилетел. Ты Богу от нас что-то передашь?»

Вот так. Они верят буквально. Для них небо — это не метафора, вертолет — это и есть ангел, а я — посланник. После этого начинаешь себя чувствовать ответственным за каждое слово.

Его служение — это диалог двух разных культур, но в рассказе отца Артемия нет превосходства, только огромное уважение к этой детской, чистой вере, которая и его самого заставляет взглянуть на всё иначе.

— Бывало ли, что Вы чувствовали себя по-настоящему одиноким или бессильным?

— Бывало. Однажды в пургу вертолет не мог забрать меня три дня, я был один на пустой метеостанции, кончилась еда, печь чуть теплилась. Тишина стояла такая, что в ушах звенело. И мысли лезли черные: «Кому всё это нужно? Кто меня слышит? Вот я здесь один, замерзаю, а Тебе безразлично?»

А потом я увидел в окно полярное сияние. Оно начиналось как тонкая зеленая ниточка, а потом разлилось по всему небу. И я понял: я не один, я в гостях у Того, Кому подвластно всё, и мое одиночество — это всего лишь мое неумение увидеть Бога в каждом мгновении. Его молчание порой громче любых слов.

— Что для Вас Бог в этом бескрайнем, нередко безжалостном пространстве?

— Здесь Бог — в горизонте, в этой бесконечной линии, где небо встречается с землей: ты всегда видишь ее и понимаешь, что твоя жизнь — это крошечная точка на этой линии, а Он — всё, что до нее и после. Бог — в дыхании ветра, в скрипе снега под полозьями, в теплом дыхании оленя, которое стелется паром на морозе. Он не «превыше всего», Он — во всем. Здесь всё лишнее отсекается, остается суть, и это очень честно.

В этих словах — опыт человека, который не рассуждает о Боге, а живет с Ним в одном доме под названием тундра, и этот дом огромен, суров и прекрасен. Его литургия — это не только служба в храме, но и каждый километр пути, каждое рукопожатие, каждое слово утешения, сказанное в промерзшей избушке. А его история напоминает о том, что самая сильная вера — не та, что поражает красотой обряда, а та, что способна затеплить свечу на ледяном ветру и не дать ей погаснуть.

Беседовала Ксения Синицкая

31.10.2025