«У нас будет монастырь!» (1 часть)

Накануне дня рождения монастыря, который еще по слову митрополита Филарета (Вахромеева) празднуется 22 августа, духовник нашей обители отец Андрей Лемешонок вместе с монашествующими и белыми сестрами вспоминают, с чего всё начиналось.

Отец Андрей Лемешонок: Создание монастыря для нас было очень неожиданным. Читая святоотеческую литературу, мы понимали, что монашество — это что-то неземное, превышающее все рамки мирской, повседневной жизни. И вдруг у нас совершается первый постриг! Мы ничего подобного не планировали. Я думал, что эти красивые, молодые девчонки хотят, конечно же, найти земных женихов, создать семью. А они говорили: «Нам здесь хорошо, и мы не хотим уходить домой». Многие из них тогда учились. Монахиня Тамара (Игнатович) окончила философский факультет, мать Тавифа (Бирюкова) — исторический. Монахиня Мария (Яковлева) училась на экономическом факультете, монахиня Марфа (Гуськова) — на математическом. А монахиня Евпраксия (Шиленкова) бросила филологический и пошла санитаркой в Новинки! И именно она позвала в Новинки нас.

Знаете, почему святой Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский для нас очень дорог? В том числе потому, что в период уныния, когда мать Евпраксия собиралась бросить свое послушание в Новинках…

Монахиня Евпраксия (Шиленкова): …монах из Оптиной пустыни посоветовал обратиться к святителю. Я почувствовала помощь свыше и осталась.

Отец Андрей Лемешонок: А потом и мы уже пришли помогать.

Монахиня Анфиса (Остапчук) на тот момент была молодым перспективным художником и уже работала. А мать Руфина (Филлипович) занимала высокий пост: трудилась на военном заводе, была членом коммунистической партии и секретарем комсомольской организации.

В 1999 году у нас совершился первый постриг, но сестры уже до этого жили в монастыре как трудницы. И вот так потихоньку у нас началась монашеская жизнь. Давайте вспомним, как всё начиналось.

Монахиня Марфа (Гуськова): Когда создавался монастырь, я трудилась в иконописной мастерской. В больничном корпусе в Новинках нам дали помещение, где разместилась иконописная мастерская, и сестры там же и ночевали. Между нами было такое единство, что, оставляя сестер даже ненадолго, я чувствовала, как много теряю. Чувствовала свою ущербность, что ли: очень было жаль, что я в этот «вагон» вместе с другими не попадаю. Но не находила сил принять окончательное решение остаться в монастыре. После очередной исповеди, когда я поделилась с батюшкой, что разрываюсь на две части, отец Андрей благословил меня собирать вещи.

Важно сказать, что мои родители были тогда сильно против моего ухода в монастырь. И я, в очередной раз нарушив благословение, сказала маме чуть раньше о своем решении, за что потом и пострадала. Но в итоге все-таки пришла в монастырь.

Свою жизнь до сестричества и монастыря я вообще почти не помню. А сестрическую и монашескую жизнь помню как отдельные кадры кинофильма, который был как будто не со мной. В памяти возникают 12-е отделение в Новинках; акафист перед иконой «Неупиваемая Чаша» в Петро-Павловском соборе; комната, где мы жили; кухня, где мы готовили; новый строящийся корпус; Державный храм… Иногда с удивлением думаешь: «Неужели и ты там был?»

Что я могу сказать, вспоминая первые годы в монастыре… Тогда я проживала чувство единства. И оно было не в действиях, не в словах, не в разговорах, а ощущалось на физическом уровне, как будто ты связан с другими сестрами единой нитью, несмотря на все тяжести и нашу неопытность, в том числе в общении друг с другом. Очень хочется вернуть это единство.

Отец Андрей Лемешонок: Тогда были совсем другие условия. И то состояние человека, которому открылся новый мир, и та свобода, с которой принимались важные решения, — всё это и делало нас едиными. В начале нас было всего 12 человек. Вот что-то в голову взбрело, например: «Едем за грибами!» — собираемся и вместе едем. Потом готовим что-то… Такая постоянная импровизация.

Все службы начинались в 4:00. Мы служили полунощницу, потом утреню, затем литургию, а потом и молебен. И после такой службы наши сестры еще должны были идти кто учиться, кто работать. Это было нереально. И когда я приходил на полунощницу, сестры на полу на коленях спали.

Монахиня Мария (Яковлева): Я помню свои мысли, когда была еще белой сестрой. Как и другие сестры, думала о монастыре и ближе к окончанию университета поняла, что монашество — это действительно мое. Но когда монастырь еще не возник и было только белое сестричество, я решила, что лучше не буду выходить замуж, а буду жить сестрой милосердия в миру, но не оставлю батюшку и сестер, потому что именно они — моя духовная семья.

Для меня стало большой радостью и чудом, когда на одном из сестрических собраний батюшка вдруг объявил: «У нас будет монастырь!» Это был ответ от Бога на мой внутренний вопрос. К сожалению, со временем, по немощи и греховности, желание быть вместе и ощущение своей принадлежности ослабевает, но сейчас я действительно понимаю, как нужно благодарить Господа, что Он держит и оставляет в монастыре.

Монахиня Анфиса (Остапчук): Мне посчастливилось увидеть старца Илию в Оптиной пустыни. И сейчас у меня в голове постоянно звучит его фраза: «Господь — живой!»

И всё, что ты делаешь, на самом деле делает за тебя Господь. Каждый раз это понимаешь, проживаешь свою нищету, порой бывает трудно и тягостно на это смотреть, но у нас Господь живой! Это очень важно.

Я по себе смотрю: внутри всё соткано из противоречий. И сегодня вспоминаются эти дивные минуты, когда Господь прикоснулся к твоему сердцу, и ты сделал выбор. И вновь понимаешь: это было Божие прикосновение и Божия помощь. Я присоединяюсь к словам мать Марии: дай Бог эту минуту благодарности хранить и пронести ее до конца.

Монахиня Тавифа (Бирюкова): В 1999 году, после получения благословения основать обитель, нужно было подать десять заявлений от сестер на имя митрополита Филарета. И не хватало десятого заявления. Батюшка выловил меня на сестрическом собрании и спросил: «Ну что, будешь писать заявление?» Я просто остолбенела, потому что на тот момент у нас не возникало разговора на эту тему. Я тогда была совершенно «сырым» членом сестричества, что уж говорить про монашество. И, наверное, если бы меня спросили в другой обстановке, ответ прозвучал бы однозначный: «Нет, сейчас это невозможно». Но тогда было ощущение, что нужно шагнуть в некую «пропасть», чтобы произошло что-то немыслимое по человеческим меркам.  

Жить мы начинали фактически на стройке. Нам все говорили: «Неужели вы не можете подождать, пока будут готовы кельи, и поселиться в обители, когда уже всё будет построено?» А жили мы тогда в домике, который днем становился рабочим помещением, а вечером — нашей общей кельей: мы расстилали свои матрасики и ложились спать. По воскресеньям в этом же домике проходили занятия воскресной школы.

В монастырь я пришла в конце июня, и отец Андрей буквально через несколько дней ушел в отпуск. А через месяц вернулся и удивился: «Вы еще не разбежались?» Он был поражен, что мы смогли столько продержаться.

В сестричестве всё было предельно понятно и просто, такой ясный прямой путь. Конечно, со своими трудностями, но со стабильным внутренним состоянием и пониманием, что делаешь что-то нужное и важное. А этот период стал совершенной противоположностью. Казалось, что всё происходящее с нами — какой-то абсурд. Период испытания на доверие.

Столько было порой даже комичных ситуаций! Например, нас кормили вместе с рабочими, и повариха готовила неудобоваримую кашу — перловую вместе с горохом и зажаренным луком. И нас, молодых студенток, заставляли съедать огромную тарелищу, руководствуясь принципом послушания и смирения. Вообще, было много казусов в бытовых условиях, мы проходили своего рода проверку на прочность: выдержишь ты это или нет. Как вспоминала мать Марфа, часть сестер ночевала в подвале психиатрической больницы, где была иконописная мастерская. И наша матушка Евфросиния, чтобы успеть на полунощницу и сократить путь, просто перелазила через забор, за что получала большой нагоняй от первой настоятельницы (улыбается).

Через несколько месяцев такой жизни митрополит Филарет все-таки решился дать нам облачение. Помню, он сказал тогда такую фразу: «Берегите эти облачения от грязи, внешней и внутренней». Он знал о тех испытаниях, с которыми мы столкнемся. А мы, конечно, не понимали, что нас ждет впереди. Именно тогда он и сказал, что 22 августа — день рождения обители. Владыка всё внимательно осмотрел и спросил: «Почему у вас такая маленькая трапезная? Она должна быть намного больше». На тот момент нас было всего 12 человек, и мы не могли понять, о чем владыка говорит. Только спустя время стало ясно, что уже тогда он видел, как наш монастырь будет развиваться.

Такие этапы преодоления невозможного продолжаются до сих пор. Своеобразная проверка на прочность, которой уже не хватает. Не хватает и веры. Знаете, как говорят: сомнения — это те испытания, которым подвергает нас Господь. Поэтому я смотрю на наших белых сестер, и внутри — ясное ощущение, что мы смогли вместе жить и выжить только благодаря нашему сестричеству. Потому что труд белых сестер — это огромная благодать. Вместе они — такое единое большое сердце, возле которого можно согреться и устоять. Хочется поблагодарить наших белых сестер за их самоотверженный труд на протяжении многих лет. Не было бы сестричества — не было бы и монастыря.

Монахиня Руфина (Филлипович): Для меня первые годы жизни в монастыре были очень непростые. Тяжело было не только мне, но и всем, кто находился рядом со мной — батюшке и матушке, всем сестрам. Даже само облачение мне было тяжело надевать. Казалось, что на меня надели скафандр, и мне нечем дышать. Я спрашивала себя: «Что ты наделала?» Как будто я лишила себя свободы.

Несколько лет у меня было благословение не выходить за территорию монастыря. Я была старше сестер, у меня был опыт жизни в миру, и я этот опыт принесла с собой. А когда на тебя вдруг сваливается такая благодать, ее трудно принять и понести. Ты не понимаешь, что с тобой происходит, адаптация идет болезненно. Иногда я выходила в поле возле больницы, смотрела на автобусы в сторону Минска и думала: «Всё, хватит». Единственное, что меня останавливало — это память смертная, которую давал Господь. Я на физическом уровне ощущала, что если сниму облачение и уйду из монастыря, то максимум дойду до дороги, а там меня собьет машина. Я понимала, что Господь меня любит настолько, что заберет в чине послушницы, но не позволит грешить в миру.

Правда, однажды я все-таки сняла облачение. Стояла уже в юбке и платке, ждала батюшку взять благословение уехать. Я тогда жила с мать Марией (Яковлевой), она за меня очень переживала. Помню, в трапезной мою посуду, идут строительные работы, кухни нет, а мать Мария приходит и читает мне вслух молитвы. А я думаю: «Как же мне всё это надоело!» И вот я жду батюшку, а на лавочке сидит мать Мария. Кажется, враг уже сделал свое дело, никакого страха смертного нет. И она мне говорит: «Когда я тебя увидела без облачения, у меня очень заболело сердце». И враг не смог перевести меня через сердце, которое заболело у мать Марии о моей дальнейшей судьбе. Сейчас я очень благодарна Богу, что осталась в монастыре.

Я согласна с мать Марфой, что вначале у нас было единство, а сейчас мы как будто отдалились друг от друга. Тогда Господь носил нас на руках. Я, честно говоря, даже физически чувствую: если ты у Бога на руках, тебе легко. И не потому, что тогда была моложе, а потому, что за тебя всё делал Господь. Сейчас тебя поставили на землю, и надо самому ходить. А тебе лень, тебе больно. В духовном смысле нужно преодолевать свои греховные привычки: осуждение, недоверие. А когда грех укоренился, всё это очень трудно делать. И ты говоришь: «Господи, возьми меня на ручки».

Но закончу на хорошем моменте. Батюшка вот упоминал, что молитва начиналась в 4 утра. А были эксперименты, когда и в 12 ночи сестры приходили на молитву. Я тогда еще жила в миру, но иногда приезжала. И представьте: идет стройка, храм святого Николая Чудотворца еще в котловане. Там стояла лестница, чтобы можно было спуститься вниз. И вот сестры пришли на молитву: все в белом, только одна игуменья в черном. Двое пьяных мужчин шли мимо стройки и спустились вниз по этой лестнице. Они онемели, когда увидели наших сестер. Сестры сначала немного испугались, а потом поставили для внезапных гостей стульчики. Мужчины сели. Служба идет до 5 утра! Сестры крестятся, мужчины тоже встают крестятся. Сестры делают поклоны, те — тоже! У них были такие лица — они не понимали, куда попали. Может, думали, что уже умерли и в Царствии Небесном. Когда служба закончилась и сестры их вывели, они были совершенно трезвые (смеется).

Монахиня Тамара (Игнатович): Сестры многое рассказали. Мне хотелось бы только добавить, что ничего у нас не было бы без отеческой заботы владыки Филарета. Отец Андрей часто вспоминает, что именно благодаря дерзновению владыки всё и случилось. Потому что по-человечески это действительно сплошное безумие. Я, например, в монастырь не собиралась. Мое решение было стремительное, быстрое, потому что, если бы долго думала, вряд ли бы решилась. В итоге в 22 года пришла в монастырь, а в 25 уже произошел монашеский постриг. Но у меня было абсолютное доверие духовнику. Я понимала, что всё происходит не по моим заслугам и не по моим подвигам, а как большой аванс на будущее, который ты еще и до сих пор не отработал.

В первый год монастыря мы по очереди дежурили на телефоне, так как часто вместо больницы звонили нам. И вот в один из дней, когда я дежурила, раздался звонок: «Это монастырь для душевнобольных?» Столько лет прошло, и сейчас я понимаю, что у нас действительно монастырь для душевнобольных — для людей, которых собрал Бог, чтобы из больной поврежденной души сделать красоту.

Сестры вспоминали сегодня, как всё начиналось, как была стройка, как все вместе жили в одном домике. А сейчас мы с вами сидим в большом светлом и красивом зале, вокруг нас везде — красота. Вот так и наша жизнь должна в конце концов стать красивой и теплой для кого-то. Иначе для чего тогда всё это когда-то начиналось?

Продолжение следует…

Материал подготовлен редакцией сайта obitel-minsk.ru

Смотреть видеозапись собрания>>

20.08.2025