«Эти окна есть только в моем городе»

Валерий Алексеев — журналист, драматург и жизнелюб. Спектакль-баллада «Серебряные крылья» по его пьесе ставился во многих театрах и любим зрителями.

В 25 лет Валерий потерял руку на производстве, но при этом он много путешествует, играет в футбол, учит детей и радуется жизни.

Валерий был гостем и одним из выступавших на I семейно-патриотическом форуме «Воспитаем патриотов — защитим Отечество!», который проходил в нашем монастыре 22–23 февраля. После выступления мы встретились с нашим гостем и поговорили о любви к родному городу, чувстве дома и о том, можно ли научить любить Родину.

— Валерий, в вашей пьесе «Серебряные крылья» есть разговор трех братьев: старший говорит, что объездил весь мир, но для него краше родного города нет, средний — что прямо сейчас отправился бы в путь, а младший — что никуда и не хочет, мол, где родился, там и пригодился. А вам какой из трех братьев ближе?

— По мере своего взросления я менялся: в разные годы был и старшим, и средним, и младшим братом. В юности я не хотел уезжать из родного Бобруйска даже на час, потому что тут живут мои друзья, моя любовь, это моя родина. А потом уже хотел посмотреть мир, себя показать. С моноспектаклем я выступал в разных странах, объездил почти весь мир. А сейчас куда-то уезжать из Бобруйска мне некогда — много обязательств, дел.

— А что для вас ценного в Бобруйске? Что вас тут держит?

— Вот ты едешь по городу на троллейбусе, проезжаешь большой микрорайон из хрущевок — это, может быть, самое невзрачное и неудобное архитектурное сооружение, это некрасиво. Но когда автобус заворачивает, за эти четыре секунды ты видишь окно четвертого этажа в предпоследнем подъезде, и в нем горит свет. А там живет Ира Гончаренко — моя первая любовь. И какая разница, в каком доме она живет — красивом или не очень? И так по всему городу есть какие-то окна, секреты, которые связаны с дорогими мне людьми. Во всем мире есть прекрасные красивые города, с такой архитектурой, которую я даже во сне не видел, а наш город… ну город и город. Но окна, в которые мне хочется заглянуть, есть только в моем городе. Я без этих окон уже не представляю свою жизнь, и надолго мне не хочется их оставлять. С могилами друзей то же самое.

— В спектакле по вашей пьесе в одном городе рождается мальчик с одним крылом и ему сложно найти себя в обществе. В какой-то момент он знакомится с девочкой, тоже с одним крылом, и они улетают вместе. Зная, что в 25 лет вы потеряли руку, я подумала, что вы писали пьесу о себе. Это так?

— Да нет. Вокруг немало особенных людей, которых не принимает общество. На этот спектакль приходит много инвалидов, они думают, что это — про них. Приходит художник и говорит, что это про него. Поэты приходят и думают, что про них. А на самом деле этот спектакль про каждого человека. И второе крыло — это Бог, вера. И если человек обретает второе крыло, то становится настоящим.

— А вы обрели это крыло?

— Да. Надеюсь.

— Когда вы его ощутили?

— Я родился в верующей семье. Это старообрядцы, которые бежали из России после реформы Русской Православной Церкви и нашли покой в Беларуси на берегу Березины, в деревне Углы. Они там жили лет двести-триста, все верили в Бога. И даже в советское время собирались по домам — по очереди в каждом доме — и молились всей деревней. И когда я проводил каникулы в деревне, удивлялся, как у абсолютно разных людей во время общей молитвы лица становятся похожими и радостными.

А когда мне было лет 40, я начал размышлять о том, почему они уехали, почему произошел раскол, почему их не принимали на родине. Я вышел из дома и пошел, сам не зная куда. Шел какой-то чумной, думал об этом и очнулся уже в православной церкви на окраине города. Почему я пришел туда? Не в центр города, а на окраину, в незнакомое место, где я никогда и не был… Я пришел и сказал настоятелю, что хочу быть вместе со всеми, что для меня раскол закончен.

— Это было ощущение, как будто вы вернулись домой?

— Именно такое ощущение и было. Это правда.

— Как изменилась ваша жизнь после прихода в православную церковь?

— Вера в Бога не изменилась. Но я перестал быть душевным инвалидом.

— А что это значит?

— В старообрядческой церкви я был счастлив, чувствовал, что Бог рядом, но все-таки был инвалидом. Я чувствовал какой-то непокой. Слышали, как многие люди говорят, что Бог у них в душе? За них больше всего тревожно. Я не уверен, что у них Бог в душе, возможно, что-то другое. Так было и у меня, такая инвалидность. А в православной церкви я ощутил покой и радость. И до сих пор это чувство меня не покидает.

 

Свято-Иверский храм, город Бобруйск

— То есть чувство покоя и радости — показатель того, что человек находит дом?

— Абсолютно. Это чувство говорит о том, что ты дома. И еще дома постоянно происходят чудеса. Они на каждом шагу. Чудо — идти радостным после причастия и такими же видеть людей вокруг. Если ты с Богом — тебе всё интересно, начинается совсем другая жизнь. У меня всегда была насыщенная, интересная жизнь, но после того, как я вернулся в Православие, всё стало просто потрясающе.

У меня сбывается то, о чем я даже и не мечтал. Разве мальчик из спального района мог мечтать, что его спектакли будут ставить в разных странах? Что он будет играть в футбольном клубе с мастерами кожаного мяча? И что по его фантазиям в городе будут ставить памятники? Что он будет сниматься в кино? И самое главное, каких чудесных людей он встретит на своем пути? Об этом он не мечтал. Это ему даже в голову не приходило.

Премьера спектакля «Серебряные крылья», Беларусь, Россия

— А о чем мечтал мальчик из спального района?

— Меня вырастила улица в любви. В 70-х годах прошлого столетия двор был счастьем, мы друг друга воспитывали и домой приходили только поесть и поспать — так было интересно. Я мечтал, чтобы детство не кончалось. Сбылось (смеется).

— И как дальше этот мальчик выбирал свой путь?

— Меня отправили служить на Север, я был морским пехотинцем Северного флота. Хуже места на земле я не видел. Люди там не смотрят на небо, а только под ноги. Мне казалось, что там вообще нет Бога. Я вырос в городе, где все друг друга любили, а там было очень жестокое общество. Там было еще такое выражение «Я тебя научу Родину любить». И, чтобы я лучше любил Родину, нужно было мало спать, мало есть и постоянно получать тумаки. Когда после армии я приехал домой, мне казалось, что жизнь остановилась: я снова вернулся в детство, где меня все любят, все мне рады. Это было счастье.

 

Памятник Шуре Балаганову, Бобруйск

Когда служил, мама мне писала письма, чтобы я постарался остаться в Мурманске, выучиться, чтобы стать моряком торгового флота. И она писала: «Шинный от тебя никуда не уйдет». Мама хотела, чтобы я учился, развивался, а я воспринял ее слова как оскорбление рабочих, будто самая непрестижная работа — на Бобруйском шинном заводе. И из-за протеста пошел работать в подготовительный цех завода. Грязнее места в Беларуси нет, там совершается чудо: из сажи, мазута, каучука и растворителей получается резина.

— Не хотелось вернуться в Мурманск и быть моряком?

— Нет. Я был счастлив на заводе, уже постигал профессию, стал бригадиром, познакомился с чудесными людьми. Было так, что в десяти километрах от «шинного» я уже чувствовал, какие ингредиенты добавляют в резину в цеху.

Конечно, когда вокруг тебя летает сера, сажа и вся таблица Менделеева, в этом удовольствия мало, но в то же время это такой тяжелый мужской труд: мощные, огромные, как трехэтажный дом, станки. Всё движется, гудит, везде сажа, мазут, и ты участвуешь во всем этом.

После смены люди идут в душ и моются лентой, жесткой, как наждачная бумага, потому что все черные как смола. Я выходил с завода и от радости домой — бежал. Иногда меня даже милиция останавливала: думали, что я преступник и поэтому бегу. А я был счастлив.

 

Бобруйский шинный завод

— С вами на заводе произошла трагедия — когда вам было 25 лет, оторвало правую руку.

— Давайте не будем называть это трагедией, лучше — произошел такой случай. Даже не так — произошло приключение.

— Вы с самого начала отнеслись к этому просто как к случаю?

— У меня был огромный восторг и радость. Мне 25, меня привезли в больницу, сделали операцию, я очнулся, а ко мне очередь — весь город. Чтобы собрать всех, нужно либо жениться, либо умереть. А тут ты живой и неженатый, и весь город идет к тебе. Я за день увидел всех друзей. И каждого нужно развеселить, потому что для них как раз произошла трагедия — любимый друг потерял руку. Я узнал, что ради того, чтобы сдать мне кровь, выстроилась километровая очередь. И когда заканчивался рабочий день и двери кабинета для приема крови закрывались, два последних человека спорили, кто из них зайдет. И у меня был такой восторг — что это за город такой?! Получается, что во мне течет кровь всего города. У нас теперь одно кровообращение.

— Но это больно физически, как пережить такую боль?

— Боль и сейчас ощущается. Это примерно как засунуть руку в трехлитровую банку с кипяченой водой, вытащить ее — кожа шипит, вздувается — и еще раз опустить ее в кипяток. И я всегда хожу с этой банкой. Для меня удивительно, что с болью можно жить, я к ней привык.

— А можно сказать, что эта боль помогает вам чувствовать сострадание к тем, кто тоже чувствует боль? Что она делает вас более чутким?

— Я не могу про себя говорить, что я более чуткий, чем другие люди. Это не так. Но какие-то чудики «пристают» ко мне. Когда мне встречаются люди с необычной судьбой, у меня что-то переключается, я врываюсь в их жизнь, а они в мою.

Вот Вова — он упал в армии и остался парализованным, дышит через трубочку, но может говорить. Ему было 25 лет, он жил и не знал, как повеситься. Мне позвонила его психолог и сказала, что уже использовала все методики и не знает, что с ним делать — он не хочет жить. А он увидел меня по телевизору, захотел познакомиться и попросил, чтобы меня нашли.

 

Я шел к нему мимо магазина, а у этого магазина постоянно сидел бывший зэк. Там его «пост», и он всегда ко мне приставал. И вот я шел, и он меня грязно обругал. На меня что-то нашло, я его ударил, и он упал. Я испугался, что убил его. Он лежал, я стоял над ним и думал: «У него же тоже мама есть, что я делаю?!» Я его год терпел, а теперь почти убил. Я заплакал. А он очнулся и говорит: «Батюшка, не убивай меня» (я волосатый же). А я ему говорю: «Чтоб завтра был в храме!» И он сказал: «Буду!» Я ему дал денег, извинился. И он потом ходил в храм, я его видел. Когда он меня встречает, всегда отчитывается, что прочитал столько-то молитв, что постится, какую духовную жизнь ведет…

Ну и я пришел к Вове, и первое, что он мне говорит: «Ты меня извини за мое положение, я не могу пошевелить ни ногами, ни руками». Я ему: «Вот что ты говоришь? Ты лежишь, напротив тебя на стене телевизор, тебя кормят, за тобой убирают, и ты смотришь телевизор — это мечта сорокалетнего мужчины, а ты еще жалуешься! И, в конце концов, я сегодня чуть человека не убил, а ты парализован — значит, никому горя не сделаешь». Потом психолог мне позвонила и сказала, что Вова просит, чтобы я пришел еще раз, что у него был самый счастливый день в жизни.

Вова мне рассказал, что у него в голове музыка, он хочет ее вытащить и не знает как. Я пригласил композитора, принесли инструменты, Вова диктовал музыку и так записал целый альбом. Это музыка техно. Я завез ее на музыкальный фестиваль «Ибица». И вот, представляете, тысячи людей танцевали под его музыку, двигали руками, ногами, а он может двигать только веками.

А сейчас Вова уже освоил компьютерные программы, управляет ими глазами вместо мышки, хорошо зарабатывает.

 

На плакате — диджей Владимир Лис

— Валерий, расскажите про ваше служение в церкви.

— Я вел театральный кружок, мы с детьми играли в футбол. В летнем лагере в воскресной школе я физрук. До этого я лет пять был вожатым старшего отряда в лагере «Мечта», это большой лагерь на 600 человек. И это были счастье и приключение. Эти дети — умницы, чудесные ребята.

— А как вы стали вожатым?

— В лагере был вожатым мой друг и рассказывал мне про него. Я не верил ему, слишком всё замечательно звучало. Я не верил, что дети могут быть лучше нас. И он сказал мне приезжать и посмотреть самому. Я поехал, и это стало моей родиной. Когда я думаю, что такое моя родина — это лагерь «Мечта», моя деревня Углы, футбольная команда «Белшина».

— Что давало это чувство родины в лагере?

— Там собираются люди, которые понимают друг друга с полуслова и радуются жизни. Мы с детьми и в футбол играли, и на сцене выступали, и в поход ходили, и рыбу ловили — и всё было в радость. Это был замечательный коллектив, где все — единомышленники.

И как-то в одном интервью я рассказал про лагерь. После этого ко мне подошел священник и спросил, могу ли я быть физруком. В лагере для детей физрук — это палач, потому что он поднимает их и заставляет делать зарядку. Но я делал наоборот. Православный физрук должен радоваться, что люди пришли на зарядку. И мне не важно, правильно ли они делают упражнения, моя задача — их немножко разбудить, пошутить с ними, чтобы их день прошел эффективно.

В лагере был мальчик Вова. Его родители умерли, он жил с сестрой. И вот мы с ним подружились, ему было 15 лет, а мне 30. Потом он поступил в институт, играл в КВН в Минске. Это был мой самый любимый человек на свете. На мой день рождения, когда мне исполнилось 50 лет, он погиб, в него врезался автомобиль. Вова Михайловский, замечательный парень был.

Вот вы спрашивали, более чуткий ли я, чем другие. Нет. Я не чуткий, я обычный. Просто в какие-то моменты мне становится за себя стыдно.

В нашем городе есть детский интернат. Я много раз проезжал мимо него, видел, что там дети живут за забором, но ничего не делал. Как-то я прочитал в интернете, что шестилетнего мальчика семь раз из интерната брали домой, чтобы усыновить, и возвращали назад. Ну как так можно? Мне стыдно, что я это знаю. Так у меня появился мальчик из детского дома, сейчас он учится в колледже.

 

— Вы в начале разговора сказали, что в армии вам говорили: «Я вас научу Родину любить!» А как научить ее любить, нужно ли учить?

— Мне кажется, если человек прожил здесь какое-то время, как он может не любить это место? Как можно родиться и не любить маму? Я ее сразу полюбил, хотя даже не знал, что это за человек. Так и с Родиной. Научить тут невозможно. Я не думаю, что белорус не любит свою страну. Можно не любить что-то отдельное в ней, а как можно небо не любить? Я не понимаю. И как можно этому научить? Думаю, что люди преувеличивают, когда говорят, что у нас мало патриотов. Вот я с детьми общаюсь, они лучше нас. Взрослые напрасно беспокоятся, дети нас научат любить.

Мне вот тоже не всё нравится в городе, я хочу, чтобы было лучше, красивее. Но я всё равно люблю место, где живут любимые мной люди.

Я знаю, почему нет рая на земле… Ответ есть… Погиб мой друг Вова Михайловский… Но пока живут в Бобруйске: дядька Концуб, владыка Серафим, Дима Капский, Александр Григорьевич Клютченя, Ирка Гончаренко, Димка Шнейдер, Сетрак Сетракович Эскузян, Игорь Альбертович Идиатулин, Колька Алфимов, Евгений Викторович Сысой, Эдик Градобоев, Саша Петруша, Андрей Хрипач, Людмила Кривошеева, Татьяна Васильевна Дорогобед, Олег Ткачёв, Олег Титов, Ира Ёжикова, Дима Растаев, Алесь Красавин, Вовка Лис, Артем Бурак, Лика Дубинчик, Андрей Татьянкин, Юрка Светлаков, Дима Козел, Владимир Борисович Акулич, Виктор Иванович Васильев, Саша Яковлев, Пашка Побежимов, Таня Удодова и моя мама — надежда есть.

Беседовала Ольга Демидюк

Фотографии из личного архива героя

14.03.2025