«Ты же мне жизнь спас!»

Внук Героя Советского Союза, легендарного партизанского командира И. П. Кожара… Когда-то он жил в центре Минска, занимался спортом, рисовал, был архитектором, водил людей в турпоходы. Сегодня брат Сергий без ноги, живет на мужском подворье на Лысой горе и вспоминает послушание библиотекаря как золотое время. Он верит в дружбу, любит русский язык и благодарит Бога.

— Имел подтверждение, что Бог есть, уже на подворье, когда учился ходить на костылях. Самый большой страх — упасть навзничь. И недавно меня брат поймал, когда я падал с верхней ступеньки лестницы. Представляете, как повезло! Я говорю: «Ты же мне жизнь спас!»

Я постоянно имею такие подтверждения. Когда-то забрался на крыльцо перед храмом и сказал: «Уф, я забрался!» — и тут же упал.

Я десять лет живу без ноги и вижу одним глазом. Трудился в трапезной на чистке овощей и в библиотеке. Это был золотой период, я специально купил компьютер, 135 тысяч книг было у меня, все зарегистрированы, я знал, у кого какая книга, порядок был с видеофильмами, аудиозаписями. Мне пришлось по душе это послушание. Мать Ермиония (Застенская) была старшей, мы находили общий язык, это одна из умнейших монахинь. Поскольку я архитектор, под ее руководством спроектировал мебель. Потом что-то изменилось… Есть вещи для меня непонятные, но, как распоряжение, берешь под козырек и делаешь. После библиотеки некоторое время вязал четки, делал иконки, а при очередном переезде мне запретили работать в келье. Приставили к бригаде, убирающей территорию. Но что я могу? Нет свободных рук — заняты костылями, одна нога. Через несколько дней таких «трудов» и терзаний бригадира я пошел к мать Марфе и сказал: «Что я могу делать, подскажите? Каким образом я могу быть полезен?» Она сказала: «Если вам тяжело, тогда не делайте этого». Всё, с тех пор я лежу.

 

— И сколько вы так лежите?

— Может, года полтора.

Келья, в которой живет брат Сергий, многоместная, с узкими проходами, кровати двухъярусные, плотно стоят друг к другу. У кровати — окно. Виден храм в честь иконы Божией Матери «Неупиваемая Чаша», на тумбочке — нетронутая еда. В келью зашел брат, поздоровался и направился в свой закуток. Я думала, это помешает Сергию в его откровениях, но он не смутился, сказав, что секретов у него нет.

— Расскажите что-нибудь из своей жизни, что помнится ярко. Что-то же есть светлое?

— Да, есть. Озеро Нарочь помню с детства. Выезжала вся семья с бабушкой и близкой родней — детишки, взрослые. Может, это и подтолкнуло, что уже взрослым я работал внештатным инструктором по туризму на озере Нарочь, водил байдарочные, лодочные, пешие, велосипедные туры. Я люблю те места, сердце кровью обливается, когда к ним относятся небрежно.

 

— Кем были ваши родители?

— Отец — строительным инженером, мать — экономистом. Она закончила партшколу, которой руководил мой дед, была начитанной и продвинутой, потом поверила в Бога. Я, будучи неверующим, по просьбе матери печатал на ксероксе Библию крупным шрифтом, чтобы она могла читать.

— Вы верите в дружбу?

— Я верю в дружбу. У нас был сильный костяк в классе, и наш класс до сих пор собирается. Несколько лет назад школа отпраздновала сто лет.

У меня есть школьный друг, одноклассник, который приезжает ко мне десять лет ежемесячно, чтобы утешить.

— Чем вы увлекались в школьные годы?

— Спортом — бегал на лыжах. Нашу команду тренировал завкафедрой лыжного спорта, он советовал поступать в институт физкультуры. Но я так же хорошо рисовал, посещал архитектурный кружок, где мы делали макеты. И стал архитектором. По моим стопам пошла любимая племянница. Я помогал ей подняться в рисовании и немного готовил к поступлению в институт — гипсовые головы, розетки, натюрморты, учил основам по рисунку — штриховка, тональность, композиция…

 

— Вы пришли на подворье верующим?

— Неверующим. На каждой исповеди прошу: «Господи, укрепи мою веру». Эта фраза со мной десять лет. Вера то крепче, то слабее — в зависимости от обстоятельств.

— Как вы узнали про подворье?

— В больницу приходила сестра милосердия, рассказывала про подворье. Я тогда не знал, что окажусь выброшенным на улицу. Она и отвела меня к отцу Андрею.

— Вы почувствовали, что это ваш дом?

— Да, я отношусь к этому месту, как к своему дому. Огромная благодарность подворью и отцу Андрею лично за то, что оно есть.

 

— Сергей, что произошло с ногой?

— Атеросклероз, сейчас умирает левая нога, это когда сосуды забиваются шлаками. Началось с того, что поставили аорто-бедренный протез. Полтора месяца я мучился с трофическими язвами, пока не стало совсем плохо. И мне ее отрезали — гангрена началась. Но все десять лет я живу с болью — ноги нет, а болит пятка, это фантомная боль. Я встречался с людьми, у которых была отрезана нога, но через два года они ничего не чувствовали. А мне вот такое испытание Господь послал.

— Была борьба внутренняя — за что, почему?

— Нет, такого не было. Мне когда-то цыганка нагадала, что в шестьдесят лет будет стоп. Стоп-кадр. Она ошиблась с количеством лет, сегодня мне семьдесят два года.

— Вы тогда поверили?

— Поверил. Но я жив и до сих пор ползаю!

— У вас есть личные отношения со Христом? Даже когда вы сомневаетесь…

— Я внутренне стараюсь их выстраивать. Есть братья, которые всяческими силами подчеркивают свои отношения с Богом битьем головы об пол. Я, признаюсь, это осуждаю.

— Если бы вы встретили Бога, что бы Ему сказали?

— Я бы Ему сказал спасибо за то, что моя жизнь так растянулась. Были случаи, когда человеку отнимали ногу и через два года он сходил в могилу. А я, видите, продержался. Самое тяжелое, что было — это чистка овощей. Но и там я старался смиряться и не роптать. За библиотеку большая благодарность, за мать Ермионию и ее мудрое руководство. Кончилось всё печально.

— Вы не обижаетесь?

— Значит, что-то было, что нам не дано понять. Слава Богу, проводятся беседы с иеромонахом Лукой (он живет и служит на подворье) — с большим экраном, хорошим звуком. Братьев, правда, вмещается не больше пятнадцати человек.

 

Брат Сергий в продолжение разговора растирает место, где была нога. В какой-то момент его глаза наполнились слезами. Воспоминания о родителях, детстве, юности, неудавшейся семейной жизни, ему одному ведомой муки от потерь и боли отразились на лице беззащитностью.

— На сегодняшний день я верую, но сомневаюсь в некоторых вещах. Например, Царство Небесное для меня не конкретно.

— Оно тут, — показываю на сердце.

— Если оно внутри, то это я могу понять.

— Вы читаете святых отцов, толкование Евангелия?

— Мне хватает попыток понять Псалтырь.

— А вы унываете?

— Иногда поддаюсь унынию, несильно и недолго, потому что всё это как погода — погода так, погода этак. Допустим, болит нога, она всегда болит, я могу заставить себя пойти в магазин, что-нибудь купить. Когда, бывает, нахлынет печаль, тогда могу внутри себя сказать что-то, к Господу Богу относящееся.

— А бывает любовь к братьям? Посмо́трите на брата и видите в нем Христа?

— Я упомянул об одном брате, Саше, любовался, когда он начал беседку строить. Он работал один и сделал ее. Саша — это и есть тот человек, который меня за рубашку поймал, когда я падал с верхней ступеньки. Просто фантастика какая-то. Не фантастика — это быль.

 

— У вас нет страсти материться?

— Нет, у меня любовь к русскому языку.

— Это так красиво! Чувствуется по вашей речи. Вы, наверное, в юности читали много?

— Я много читал.

— Ваш любимый писатель?

— Курт Воннегут. Его произведения меня сильно заинтересовали еще в школьные годы. Сейчас я перечитываю четырехтомник Сергея Довлатова, у него много тонких наблюдений.

— А из классики?

— Из классики мне хотелось бы назвать Достоевского.

— Вы курите, Сергей?

— Да, курю. Мне уже говорили, что с таким диагнозом можно было бы бросить — три сигареты в день.

— А не пытались бросить?

— Нет, не хочу. Помню, где-то вычитал: бросать курить вреднее, чем курить, потому что сильный стресс ответом является. Если уже решил бросить, так навсегда. Но я не измеряю свою жизнь такими понятиями, как навсегда. Я говорю на исповеди: «Господи, дай мне прожить остаток дней, отпущенных Тобою, в терпении и смирении».

— Вы мечтаете?

— С трудом. Когда-то мне это помогало засыпать — я вспоминал Нарочь, речку Страча, которая вытекает из озера. И меня эти воспоминания — гребки веслом, вода — усыпляли. Сейчас есть антидепрессант, который не дает дойти до этой стадии, я его выпиваю и через десять минут можно закрывать глаза и спать спокойно до утра.

Иногда я вспоминаю тамошние места, Голубые озера (группа озер на территории Мядельского р-на — Ред.) — это фантастическая красота, особенно, если сверху снять. Когда приходилось бывать в тех местах инструктором, то суета и желание туристов сделать снимок на память отнимали внимание к видам вокруг. У японцев в противовес нашему есть такое состояние — созерцание. «А у нас, — там говорит экскурсовод, — по плану полтора часа созерцания Фудзиямы». У них культура совсем другая. Половина наших братьев скажет — что это такое вообще…

Вы, может быть, слышали название такое «Пятнадцатый камень сада Рёандзи». Был сотворен сад, и для меня уму непостижимо, как человек мог додуматься и осуществить такое. Там деревянная обходная галерея участка, на котором рассыпан щебень и лежат пятнадцать больших камней. И с любой точки этой обходной галереи ты видишь только четырнадцать — один обязательно прячется за другой. Смысл в том, что всегда есть что-то скрытое. Как дойти до такой мысли и так ее осуществить!

— Если бы Господь дал вам возможность что-то изменить?

— Я бы попросил удлинить свою жизнь с озером Нарочь…

 

На меня смотрят глаза человека, жизнь которого сузилась до размеров кельи. В них весь путь, с его вершинами и падениями, архитекторскими проектами и турпоходами, любовью к озеру Нарочь и грустью о потерянном послушании. Душа образованного и начитанного человека, которая не огрубела от боли и греха, в ней проблеск надежды и веры, желания жить.

Беседовала Ксения Синицкая

Фотографии Максима Черноголова

22.01.2025