«Надо рассчитывать на свои силы и просить, чтобы Господь укрепил»

В плацкартном вагоне поезда Минск — Санкт-Петербург я встретила свою давнишнюю знакомую. На тот момент в своих духовных исканиях я вошла в «мертвую петлю». Нина меня угощала, мы говорили о том о сем, и вдруг она сказала: «Знаешь, по вторникам в Петро-Павловском соборе отец Андрей Лемешонок проводит беседы. Сходи, не пожалеешь». С тех пор прошло 27 лет.

Нина Борисовна Кутлунина — прихожанка со стажем. Она была среди прихожан Петро-Павловского собора, которым тогда еще совсем молодой отец Андрей рассказывал о планах постройки монастыря. Она радовалась, когда в недостроенном храме начали служить литургию. Потом ездила с сестрами на выставки, ходила на богослужения.

В Минск Нина Борисовна приехала вместе с родителями из Северной российской столицы. И хотя папа был известным дирижером, в семье маленькую Нину не баловали.

— Моя бабушка была из Петербурга, из хорошей семьи. Мне очень жаль, что по неразумию я не спросила у нее подробности о ее детстве, родителях. Но она была интеллигенткой, тонкой натурой, поэтому я думаю, что она была хорошо образована. Мой дедушка учился на капельмейстера и был профессиональным трубачом. Я его знала только по фотографиям, и он мне казался человеком добрым и внимательным.

Бабушка Серафима и дедушка Михаил

 С глубокого детства я верила в Бога и не знаю, откуда это было. Обе мои бабушки молились, но это оставляли в тайне. 

Я мало знала своих родственников. В 30-е годы мой дедушка Михаил Петров был репрессирован. Он был комиссаром литовской границы. Его просто уничтожили: внезапно увезли в больницу, хотя он был здоров, а потом сказали, что он умер. Я пыталась найти какую-то информацию о дедушке, но сказали, что архивы сгорели.

Меня тайно крестили. Никто из нас, внуков, не знал, ходит ли бабушка в церковь, а, возможно, она боялась подвести моего папу или своего мужа, который был партийным. Но меня она всё же отвела. Я была в таком возрасте, что еще ничего не понимала, но я это помню. Она меня причастила. Это было единственный раз. Потом никто никогда не затрагивал тему религии, но семена были брошены. Будучи преподавателем педуниверситета, я надевала парик и шла в церковь: работа была такая, что, если бы меня увидели, были бы большие неприятности.

В храме я встретила отца Андрея, сначала в образе сторожа, потом — как молодого священника. Потом я ходила к батюшке в Петро-Павловский собор на исповедь, на Причастие, на беседы. Я тогда очень искала, где прочитать Библию, искала, кто трактует Библию. Тогда Священное Писание могла найти только у пятидесятников, ни у кого не было.

— Зачем Вам нужна была эта книга?

— Я начала ездить в Польшу, потому что одна растила двоих сыновей, а оклад в университете с моим старшим преподаванием был 20 долларов. У родителей я не привыкла что-то просить, а сами они мне ничего не предлагали. Я остановилась в польской семье. Там были молоденькие девчонки-подростки. Я пыталась выяснить, какие песни они знают. Я им напеваю, а они ничего не знают: ни польских композиторов, ни народных песен. А вот Библию они читали. Я люблю языки и быстро освоила польский, спросила: «Какие еще книжки вы читаете?»

 Они ответили, что достаточно одной Библии. Это основа, и эту одну книгу можно читать всю жизнь, больше ничего не надо. 

И я стала искать Библию. Потом у одного человека увидела, попросила почитать.

— Со временем Вы стали прихожанкой монастыря. Как это произошло?

— Я пошла за батюшкой. По вторникам на беседах батюшка нам рассказывал, что дали землю, что он подписал документы, какие работы начались. Моя подруга жила в частном секторе около монастыря, потому что ее муж был психиатром. Я к ней ездила и видела, как строился монастырь. Помню, как в Никольском храме стали проводить службы.

Сначала освятили Никольский храм, потом Елисаветинский, Державный.

Одно время я ездила с сестрой Лией, матушкой Сусанной и другими сестрами на выставки по разным городам. У меня к тому моменту был свой магазин. Почти всю выручку я отдавала на строительство монастыря. Душа меня звала. И было хорошо, потому что сестры все душевные, хорошо было с ними рядышком трудиться.

— Знаю, что Вы учились у лучших педагогов Ленинграда.

— Я с родителями пять лет жила в Венгрии, а потом папа приехал в Ленинград, чтобы помочь своей племяннице поступить. Меня с собой взял, потому что я очень тосковала по Ленинграду. Моя двоюродная сестра по возрасту должна была поступать в музыкальное училище. Мой папа ее опекал, потому что ее родители погибли в автокатастрофе. Я была на два года младше сестры, но пошла с ней за компанию сдавать экзамены и тоже поступила. Меня взяли из-за абсолютного слуха. У меня и одежды не было с собой, всё осталось в Будапеште, но я осталась жить у бабушки, пошла на занятия.

 Обучение было такое: не спать, не есть, только учить, учить. 

— Полное погружение, отречение от всего…

— Я помню, что однажды, когда я пришла на гармонию, чего-то не могла ухватить, не понимала. Чувствую, что меня сейчас вызовут. Поднимаю руку, говорю: «Мне плохо, я хочу выйти». Меня отпустили. Я ушла с урока, но после этого засела за гармонию таким образом, что усвоила ее на всю жизнь.

— Нина Борисовна, Вы говорите, что в семье Вас не баловали. Почему? Ведь папа много зарабатывал, были связи…

— Дело в том, что у моих родителей была девочка, которая в конце войны умерла от менингита. Мама работала в госпитале с туберкулезными больными, и ребенку перешел туберкулезный менингит, она умерла в возрасте двух лет. Девочка была очень талантливая: она и пела, и плясала, до двух лет хорошо говорила и знала всю музыку, которую играл папа и его оркестр. В том же здании был театр оперетты — она знала все партии и их пела. Это был необыкновенный ребенок. Потом родилась я. Вместо светлокудрой куколки появилась смуглянка с длинными руками и ногами. Казалось, родители не могли смириться с подменой. Я никогда не слышала от них поддержки. Если какие-то вопросы возникали, я всегда была виновата. Я очень хорошо поняла, что мне никогда не дают того, что прошу, поэтому перестала просить.

— Тем не менее родители дали Вам прекрасное образование, Вы много где побывали.

— Я училась у лучшего педагога Ленинграда Кушнаревой. У нее был такой уровень, что она выбирала себе учеников за год до того, как их брала, и все знали, кто к ней пойдет. После семи лет обучения в школе в Огородниках ее ученики легко поступали в консерваторию. Они исполняли четырехголосные фуги Баха. И я тоже.

С родителями мы жили в Венгрии и ездили по всем городам. Я благодарна папе за то, что он брал меня с собой. Мы заходили во все храмы, в которые можно было зайти. Восхищала архитектура, убранство.

Отец Борис Михайлович Пенчук

— Можно сказать, что задолго до храма Вы знакомились с Православием через классическую музыку?

— Конечно. Когда я училась в консерватории, наш профессор был сыном священника и мы всё время пели церковные песнопения, а это ведь огромный пласт культуры.

— Вы были пианисткой, а стали дирижером. Как так?

— Меня приглашали работать в консерваторию, но не взяли, потому что я родила второго ребенка, напугав этим администрацию. В педагогическом университете мне было гораздо легче, потому что в консерватории у нас были партитуры на два-три хора с солистами, с инструментами, а здесь всё было проще. Я преподавала дирижирование, и у меня хорошо получалось. Мои ученики получали пятерки, и все, кто приходил в госкомиссию, отмечали их.

Я работала на две ставки и еще готовила банкеты. Я хорошо готовила, пекла торты. Вязала на заказ. Спать мне было некогда. Я с детства шила. Моя бабушка была портнихой, она после войны перелицовывала и перешивала вещи, и я от нее научилась. Сама себя обшивала всю училищную, консерваторскую жизнь. Моя мама что-то выбросит, я достану, покрашу и себе делаю новый наряд. Родители не стремились купить мне какую-то одежду.

Такая жизнь приучила меня к самостоятельности, к тому, что надо рассчитывать на свои силы и, конечно, просить, чтобы Господь дал эти силы, а еще укрепил и направил на путь истинный.

Беседовала Елена Романенкова

 Фотографии из личного архива Нины Кутлуниной

29.10.2024