«Для меня мастерская — это вся моя жизнь»

Новая серия наших публикаций в рубрике «Служение. Мастерские» рассказывает о людях, которые несут послушание в иконописной мастерской монастыря.

Иконописная мастерская началась с нескольких человек — прихожан Петро-Павловского собора, студентов-художников. Почти в одно время они пришли в храм, почти одновременно стали учиться иконописи у отца Игоря Латушко из кафедрального собора. Тогда еще не было монастыря, но была мечта: вот бы когда-нибудь вместе писать иконы! Через несколько лет эта мечта начала сбываться.

Первые иконописцы трудились в подвале психиатрической больницы. А первым заказом стал иконостас для строящегося Никольского храма монастыря. Сейчас мастерская находится в Доме трудолюбия в нескольких километрах от обители. В ней трудятся около 30 иконописцев. Они пишут иконы по старинным технологиям, а заказы доставляют по всему миру. Руководитель мастерской иерей Сергий Нежборт рассказал о радостях и трудностях своего послушания.

— Отец Сергий, Вы помните какой-то самый яркий момент из первых лет работы мастерской в подвале психиатрической больницы?

— Когда рядом с больницей началось строительство храма, решили начинать работу и над иконостасом. Зимой 1998 года были изготовлены огромные доски. Днем я учился в академии искусств, а по ночам приходил левкасить (левкас наносится очень тонкими слоями — по 10–15 на каждую доску).

Помню, весна была, на улице всё цветет, благоухает, поздний вечер, подвал, ты один. Положишь слой левкаса, он сохнет примерно полчаса, и ты это время спишь. Заводишь будильник через каждые 40 минут, просыпаешься и снова кладешь слой. Счастливое какое-то было время…

 

— Можно ли сказать, что Ваш путь к послушанию руководителя мастерской — это Промысл Божий?

— Скорее, чувствую, что Промысл Божий был в том, чтобы мне стать иконописцем. Однозначно, это была не просто случайность.

Дело в том, что я пришел к вере через икону. Лет до 13 я совсем не думал о религиозной жизни. А как-то просто зашел в церковь, увидел икону и через нее почувствовал удивительную встречу с Богом. Поэтому для меня икона стала мостиком в духовный мир. Я любил рисовать, учился в художественной школе, и мне сразу захотелось писать иконы. Тогда я об этом рассуждал немного по-детски, не совсем понимал и представлял, что такое иконопись, но мечта зародилась и до определенного момента, можно сказать, находилась под спудом: я ничего не делал, чтобы ее реализовать, просто жил с этой мечтой и всё.

Потом так промыслительно вышло, что я попал в иконописную мастерскую при кафедральном соборе в качестве подмастерья. Я учился в академии искусств, у меня было свободное время, и я приходил туда и делал самые простые работы, не связанные непосредственно с письмом: мыл полы, растирал краски. В подмастерьях я работал несколько лет — это меня подготовило к иконописи.

А когда строился Никольский храм (тогда еще и монастыря не было), возникла идея: может, нам и самим писать иконы? Так создалась иконописная мастерская. Весь этот процесс был незаметный, органичный, без каких-то особых усилий с моей стороны. Поэтому мне казалось и до сих пор кажется, что в этом был Промысл Божий.

А как о руководителе я о себе не очень хорошего мнения, чувствую, что во многом не справляюсь с этой обязанностью. Иногда мне кажется, что это случайность…

— Как сейчас Вы ответите на вопрос, что такое икона?

— Нового ответа у меня нет. Икона — это образ Божий. Это особое искусство, в котором есть тайна.

Есть ответы книжные, буквальные, но если заглядывать глубже, то всё, что есть в Церкви, — богослужения, песнопения, иконография — переплетено друг с другом, одно без другого по-настоящему не существует и открывается человеку в молитве через благодать. В благодатном состоянии человек это проживает бытийно.

— Что важнее в написании иконы — мастерство или молитва?

— Я не разделял бы эти вещи. Мастерство — это не только технические навыки, но и умение сосредоточиться, погрузиться в работу, пережить какой-то духовный опыт, который потом помогает в написании иконы, поэтому эти вещи неразделимые. Так же как молитва требует определенного мастерства.

Наверное, не только в иконе, но и во всем, что человек делает, проявляется его внутреннее состояние: как он готовит еду, как убирает свою квартиру, как одевается. Какие-то светлые благодатные периоды жизни отражаются на творчестве не только иконописца, но и любого творческого человека; и всё же у иконописца, наверное, связь внутреннего мира с результатом работы сильнее.

За свое внутреннее состояние нужно всё время вести борьбу, потому что ты, как всякий человек, попадаешь в разные состояния: бывает уныние, раздражение, усталость и, приходя в мастерскую, нужно попытаться не подчиниться этим чувствам. У нас в академии искусств преподаватель по живописи говорил, что когда вы беретесь за ручку двери академии, то должны оставить на пороге всё, что мешает вам полностью отдаться живописи. Мне кажется, это применимо и для мастерской.

Внутреннее состояние зависит от того, как человек живет, ходит ли он на службу, молится ли он, как строит отношения с ближними. Это очень похоже на служение священника. Ему приходится иногда помимо своего желания участвовать в жизни других людей; ему надо говорить им какие-то слова; ему нужно утешить человека, разделить с ним скорбь, молиться и просить, чтобы Господь явно действовал в жизни других людей. В состоянии внутреннего подъема, с Божией помощью, это дается проще, но бывают такие ужасные состояния, когда тебе не то что трудно сказать человеку какие-то духовные вещи, а даже тяжело просто на него смотреть. Тем не менее ты преодолеваешь себя. У иконописцев происходит что-то похожее: нужно писать икону несмотря ни на что, и это очень помогает самому человеку не завязнуть в греховном болоте. Могу сказать по себе, что, если бы не работа, я бы мог сильно заунывать, а икона вытягивает из этого состояния, и это очень ценно.

— Какое Ваше любимое время дня в мастерской и почему?

— С годами я понял, что в силу своего характера мне очень важно побыть одному. Поэтому могу признаться, что в мастерской я люблю то время, когда я там один — это бывает или вечером, или утром. Я понимаю, что, если не побуду один, мне становится плохо на физическом уровне. Я могу потерпеть трудный рабочий день со множеством звонков, разговоров, беспокойств, зная, что впереди меня ждет передышка. Это время одиночества для меня ценно, оно собирает меня, дает силы, и я в нем очень нуждаюсь.

Конечно, мне так же дорого и важно время, когда мы вместе что-то делаем, когда мы справляемся с каким-то ответственным заказом и когда все погружены в этот труд. Тогда ты чувствуешь единство, что ты не один, сам по себе, а есть люди, которые вместе с тобой стремятся к результату; у них есть свои творческие задачи, которые тебе понятны и созвучны.

— Когда на своем послушании Вы чувствуете наибольшую радость?

— Наибольшую радость я чувствую, когда мы справляемся с какой-то сложной работой, которую делали длительное время. Тогда я вижу, что наши совместные усилия привели к какому-то результату. Мы приезжаем в храм, устанавливаем иконы и видим, как преображается храмовое пространство, как наполняется красотой, — это очень радует. Ты всё время ждешь этого результата, и когда он приходит — это очень укрепляет и вдохновляет.

 

— Что самое трудное для Вас на послушании? Как преодолеваете трудности?

— Трудных моментов очень много, они окружают практически со всех сторон. Несмотря на то что занимаюсь иконописью больше 25 лет, я всё время чувствую свою неготовность. Трудность в том, чтобы донести до других иконописцев ту задачу, которая стоит перед нами. Трудность в том, чтобы сказать человеку какие-то критические слова. Я всегда стараюсь подобрать нужные слова, и там, где можно было сказать проще, жестче, пытаюсь сказать добрее, приемлемее. Иногда от этого страдает результат нашей работы, и это тоже меня очень тревожит, оставляет неприятный осадок, ведь мне хотелось бы другого результата, а добиться его я не могу, и ощущение неудовлетворенности постоянно меня преследует.

Вообще, творческий человек всегда находится в колебании: то приходит вдохновение, появляются силы, желание, то сразу же за этим идет череда неудовлетворенности, отсутствия результата, чувство уныния, нежелание что-то делать. Помогают какие-то светлые моменты, утешение. Иногда Господь коснется Своей благодатью и то, что до этого виделось в темном свете, уже не так мрачно. И думаешь, что надо жить дальше, стараться, бороться, не сдаваться.

— Что делать, если послушание превращается в рутину?

— Конечно, в нашей работе много суеты, будничности, которая утомляет, и это надо преодолевать. Но я бы сказал так: не то что послушание, а вся наша жизнь с определенного возраста превращается в рутину. Жизненная амплитуда человека сужается, ему уже всё знакомо, понятно. Что с этим делать? Всё время искать новые горизонты. Я думаю, что важно вдумчиво жить и пытаться вглядываться, вслушиваться и в себя, и в то, что происходит вокруг тебя. Для меня сейчас источником вдохновения стала русская классическая литература. В ней я для себя открываю удивительные глубины, которые раньше мне были непонятны, неблизки, а сейчас стали актуальны. И это очень помогает.

— Насколько важно на Вашем послушании доверие Богу?

— Доверие Богу — это ключевая задача, которая стоит перед каждым верующим человеком, независимо от его послушания, возраста. Без доверия Богу вообще сложно что-либо делать. Время от времени это доверие теряется и ты погружаешься в ощущение, что вокруг хаос. Потом это доверие возвращается и ты понимаешь, что даже в самых трудных ситуациях Господь был рядом. Я думаю, что доверие — это центральное понятие всей нашей жизни, за которое приходится бороться. Оно не становится вот так легко нормой жизни. Это задача, которую всё время нужно решать, нужно настраивать себя на это иногда с огромным усилием. Важно не довериться своему греховному видению, а оно, к сожалению, очень убедительно.

— Сколько сейчас человек трудится в иконописной мастерской, в какой технике вы работаете?

— В штате около 30 человек — это и реставраторы, и левкасчики, и растирщики красок, бухгалтер. Часть людей работают на дому. Тех, кто приходит в мастерскую, около 15 человек.

Мы пишем традиционную икону на доске минеральными красками, иногда пишем на холсте масляными красками. Традиционная техника — доска, левкас, минералы.

— Над какими заказами сейчас трудятся иконописцы? Как распределяются задачи между работниками?

— Сейчас в работе у нас несколько больших заказов — это иконостас для храма Воскресения Христова в Бресте, иконостас для храма в честь преподобномученика Афанасия Брестского в Гродно. Приступаем к исполнению иконостаса в наш минский кафедральный собор: у них реставрация иконостаса, мы будем переписывать иконы. Параллельно планируем иконостас в Астрахань и, кроме этого, пишем много маленьких икон, которые идут в частные руки.

Распределение задач происходит естественно. Есть задачи, с которыми лучше справляются одни иконописцы, им они даются легче, проще, у них есть в этом опыт. А другие справляются с тем, что им более созвучно. И вот мы пытаемся для каждого найти применение. Иногда человеку нужно повысить свою личную планку, поэтому ему приходится делать то, что сейчас кажется непосильным. Но если всё время делать то, что легко и просто, можно застыть в развитии, поэтому важно делать шаг навстречу неизвестности.

— Какие традиции есть в мастерской?

— Перед работой мы читаем канон преподобному Андрею Рублеву, чередуем его с каноном преподобному Алипию Иконописцу — это наша совместная молитва, через которую мы начинаем свой рабочий день. На большие праздники — Рождество Христово, Пасху — мы собираемся, устраиваем совместные чаепития с обсуждением наших текущих дел.

Когда мы переехали из мастерской в монастыре в Дом трудолюбия, началась новая история, думаю, потихонечку тут возникнут новые традиции.

 

— Как формировался особый, узнаваемый стиль Вашей мастерской? На какие примеры вы опирались?

— Никогда не думали, что нам нужен какой-то особый стиль, тем более узнаваемый. Когда мы начинали, это был конец 90-х. Мы просто пытались писать иконы. Постепенно наша мастерская действительно стала чуть-чуть отличаться, узнаваться. Но это, скорее, не потому, что было желание выделиться, а просто подобрались люди и те заказы, которые сформировали нас. То, как работают некоторые иконописцы, задает определенный тон, и остальные в мастерской стараются его придерживаться.

Мы учились там, где могли учиться. Спрашивали у тех, кто что-то знал в тот момент об иконописи. Нам очень помогал отец Игорь Латушко из кафедрального собора, скорее, даже не в техническом плане, а в духовном. Сейчас я понимаю, что его образ, слова об иконе дали нам первоначальное направление. В письме иконы он никогда не гнался за внешними эффектами, а всё внимание отдавал внутренней силе, красоте, содержанию образа.

Вначале мы опирались на древнерусские образцы. Главным ориентиром для нас было письмо преподобного Андрея Рублева, святого Дионисия. Ездили в Москву в Третьяковку вдохновляться, глядя на старинные иконы. По крупинкам собирали книги, репродукции, фотографии древних икон, мозаик, фресок. Ездили в Оптину пустынь, к отцу Зинону (Теодору), в Троице-Сергиеву лавру. Что-то заимствовали, а что-то оставалось как фактор для вдохновения. Сейчас мы ориентируемся и на современные образцы.

— Какие работы, созданные в мастерской, особенно дороги Вам?

— Когда занимаешься чем-то, ты погружаешься в эту работу, отдаешь ей какую-то часть своей жизни. И в этот момент она становится для тебя очень важной. Проходит какое-то время, что-то теряет такую актуальность, ты оглядываешься назад и понимаешь: может, это было не столь существенно. Наверное, каждая работа по-своему дорога, даже самая несовершенная или небольшая.

Первый иконостас мы написали для Никольского храма монастыря. Сейчас я смотрю на него и понимаю, что он очень далек от совершенства, но тем не менее я помню то время и то состояние души, когда мы делали эту работу и, конечно, этот период был очень важным, ценным для нас. Это было начало мастерской, наша первая любовь.

Так, каждая работа всегда связана с каким-то периодом твоей жизни. Когда пишешь иконы для иконостаса, иногда тратишь на это не месяц, не полгода, иногда даже не год, а еще больше. За это время в твоей жизни что-то происходит, и оно так или иначе запечатлевается в памяти, связывается с этой работой.

Были работы, которые ощущались как неудачи, они вызывают боль, определенное сожаление оттого, что не получилось выразить то, что хотелось. Но они от этого не стали менее дорогими.

— Для Вас как руководителя какую атмосферу важнее всего создать в коллективе? Какие отношения между работниками?

— Для меня как руководителя важна рабочая атмосфера. Но она невозможна без тонких внутренних связей между людьми. И, конечно, очень важно, когда мы заботимся друг о друге, переживаем друг за друга, когда можем разделить с человеком его радости и трудные минуты. К сожалению, не всегда это получается, но, когда получается, это всегда важно и дорого.

Для меня мастерская — это, по сути, вся моя жизнь. Могу сказать это без преувеличения. Я полностью погружен в то, что делаю. И те люди, с которыми мы вместе работаем, для меня и подчиненные, и братья, и собратья по труду. Конечно, иногда у нас бывают непонимания, непростые моменты, конфликты, но это, наверное, неизбежно.

Я очень люблю, когда во время работы вдруг ты чувствуешь, что в мастерской воцаряется тишина, но эта тишина не потому, что никого нет, а потому, что каждый погружается в свою работу. И ты чувствуешь, как в этом напряженном молчании сейчас происходит что-то важное, что-то созидается. Это и тебя настраивает на рабочий лад.

Вообще, мы друг от друга очень зависим: когда у кого-то что-то получается, это всегда вдохновляет, радует; когда, наоборот, у кого-то не клеится в работе, это ложится определенным грузом на всех остальных. Совсем отмежеваться, отделиться и жить самодостаточно у меня лично не получается. Поэтому атмосфера — это важная составляющая нашего рабочего процесса. Но я понимаю, что не всегда ее можно искусственно сконструировать. Это иногда происходит помимо меня и всех нас.

— Что для Вас означает слово «служение»?

— Это одно из ключевых слов церковной жизни, потому что в этом слове одновременно соединяются и определенная обязанность, и в то же время определенная честь. Священник является служителем Церкви. Иконописец, по моему представлению, тоже является служителем, он не просто сам по себе, он является составляющим звеном всего церковного организма, и это налагает определенную ответственность.

— Что Вы потеряете, если уйдете с этого послушания?

— Я не очень себе представляю подобную жизненную ситуацию. Это всё равно что моделировать нечто такое, что у тебя в голове не укладывается.

Рано или поздно наша жизнь меняется вне зависимости от того, хотели бы мы этого или нет, но я пытаюсь доверить свою жизнь Божиему Промыслу, пытаюсь понять, что Господь хочет от меня. Буду надеяться, что пока Господь меня держит в этом месте, в этом есть не только мой интерес и мое желание, но и Божия воля, а если это изменится, значит, Господь даст что-то другое и это надо будет принять, как бы ни было сложно.

Беседовала Ольга Демидюк

Фотографии Максима Черноголова

17.09.2024