«Иконописная мастерская — это другой мир»

Новая серия наших публикаций в рубрике «Служение. Мастерские» рассказывает о людях, которые несут послушание в иконописной мастерской монастыря.

Настя Рыбакова училась в академии искусств и всегда любила иконы. Вскоре эта любовь привела ее в Свято-Елисаветинский монастырь. О любимом деле, о радостях послушания и о том, как сделать образ «живым», она рассказала в интервью нашему сайту.

— Помните, в какой момент Вам пришла мысль стать иконописцем?

— Я тогда училась в академии искусств на кафедре графики, а до этого — четыре года в колледже искусств в родном Могилеве.

Я православная с детства, и мне всегда очень нравилась икона. Помню, когда еще училась в академии, слушала одного искусствоведа, который специализируется на современном искусстве, и он, хоть и не православный, сказал, что икона — это вершина изобразительного искусства. В иконе очень интересная композиция, символика, цветопередача, плюс смысловая нагрузка — ведь нужно изобразить то, что невозможно объяснить и представить. Это не Возрождение, где всё крутится вокруг человека и его красоты, — тут совсем другое. Икона передает красоту не в обычном человеческом понимании, а в божественном. Как изобразить не реальный, а духовный мир? Это сложно.

Эти слова меня зацепили. И после этого мне захотелось рисовать именно иконы. Я думаю, когда ты действительно чего-то хочешь, то найдешь, где можешь этим заниматься. А благое и хорошее желание — от Бога. Я спросила у одного священника из Свято-Духова кафедрального собора, где в Минске можно учиться писать иконы, и он мне посоветовал Свято-Елисаветинский монастырь. Монахиня в монастыре дала номер отца Сергия Нежборта, мы связались. Он заинтересован и принимает в мастерскую людей, которые хотят рисовать.

 

Я пришла в мастерскую еще когда училась в академии. Потом меня отправили в Гомель на отработку: два года преподавала в колледже искусств. После отработки я вернулась в мастерскую и тружусь здесь уже год.

Сначала в мастерской был период обучения. Отец Сергий давал делать прориси (контурный рисунок) на дому, потом я стала приходить в мастерскую. Был такой мягкий переход от обучения к труду, хотя иконописи ты учишься всю жизнь.

— У художника есть творческая свобода, у иконописца — определенные правила и каноны изображения. У Вас не было тут конфликта?

— Я не считаю, что иконопись загоняет художника в рамки и лишает его творческой индивидуальности. Если каждый начнет проявлять свою индивидуальность, то что это за икона получится? Думаю, можно проявлять индивидуальность, когда у тебя уже есть профессиональный опыт: ты от корки до корки знаешь другие великие иконописные произведения и перенял опыт великих мастеров.

 

Но никто не мешает параллельно с иконой заниматься своим творчеством: можно писать картины на религиозные темы, пейзажи, ведь природа — это тоже в каком-то смысле икона, образ Божиего мира.

Иконопись — это очень хорошая школа для художника. Школа рисунка, живописи в ее классическом понимании, композиции. Мне иконопись очень помогла в развитии усидчивости, аккуратности, понимании, как ложатся краски. Когда ты что-то рисуешь, всегда учишься и незаметно растешь, развиваешься как художник. Конечно, если ты просто бездумно копируешь, то твой рост остановится. Надо вкладывать душу в это дело.

— А что значит «вкладывать душу»?

— Для меня это добросовестно вложить в написание иконы всё свое умение, постараться сделать всё, что ты можешь и в техническом, и в духовном плане.

 

— В техническом я могу представить, а что значит в духовном плане?

— Отец Сергий всегда говорит, что в иконе, конечно, очень важна техника, но есть еще духовная составляющая. Мне кажется, любой человек это чувствует. Вот есть икона — она вроде красиво нарисована, технически всё верно, но она неживая. А бывает, что, даже если что-то не так нарисовано (все-таки это ручной труд), когда смотришь на икону, есть отклик в душе, теплота, перед ней хочется молиться. Икона — это не картина. Нужно понимать, что перед образом будет молиться человек, и от разговора с Богом его ничто не должно отвлекать.

Это серьезная задача для иконописца. Как добиться этого? Это самый сложный вопрос. Я сама еще не знаю ответа. Когда смотришь на результат, можешь понять, получилось или нет. Наверное, Господь поможет. И надо молиться об этом.

— Что помогает Вам писать икону?

— Я считаю, когда рисуешь икону, нельзя слушать на фоне, например, какой-то фильм. Обязательно нужно молиться и, вообще, чтобы мысли были чистыми и светлыми. Нельзя мысленно кого-то осуждать, злиться, обижаться.

Молитва очень важна в любом деле, а в иконописи тем более. В мастерской мы молимся соборно в начале дня и индивидуально в течение дня. Написать икону — дело очень сложное и серьезное, без Бога ничего не получится.

Когда я рисую святого, параллельно слушаю его житие. Надо знать, кого пишешь. Молиться ему тоже полезно. Когда пишешь, чаще думаешь про этого святого, надеюсь, что при этом святой становится ближе.

Еще могу слушать проповедь священника или произведения русского писателя Достоевского, отец Сергий тоже любит его слушать. Но это уже на определенном этапе, более механическом. Когда я начинаю писать икону, мне лучше ничего не слушать, нужно сосредоточиться. В мастерской ты не один, а в наушниках не слышишь разговоры, концентрируешься на деле и спокойный монотонный голос настраивает на мирный лад.

 

— Мне кажется, спокойствие — то, что должна вызывать икона. В ней ведь не должно быть эмоциональности, чувственности…

— Да, но, с другой стороны, не должно быть и вялости. Это зависит от стиля: кто-то пишет более мягко, а я люблю, когда икона более четкая, емкая, чтобы линия в ней была уверенная, смелая; чтобы иконописец точно знал, что здесь пишется вот так. Лики в иконе нереалистичны, но знания академического рисунка помогают. Ты знаешь, как в реальности пишется, например, нос, сочетаешь это с правилами иконописи, и получается более профессиональный рисунок.

Важно, чтобы образ получился живой, чтобы человек, который молится, чувствовал связь с этим святым.

— Вы сказали, что с детства в Православии. То есть выросли в православной семье?

— Я выросла в христианской семье, баптистской. У меня все родственники — баптисты. Потом мы перешли в Православие. Моя семья крестилась, когда мне было девять лет.

 

— А как случился этот переход?

— У мамы была православная подруга, она стала нашей крестной. Мама очень любит читать, она очень умная, вдумчивая. Ее очень вдохновила история Царской семьи, императора Николая II, преподобномученицы Елиcаветы Феодоровны. И в какой-то момент они с папой поняли, что Православие — правильная христианская вера. Я не могу сказать, что баптисты плохие: они очень искренние, добрые, много читают Библию, но Православие — это истина.

Еще тогда были очень популярны проповеди отца Андрея Лемешонка, мои мама и папа слушали их на кассетах. Можно сказать, что во многом благодаря этим проповедям они перешли в истинную Церковь. А сейчас мы трудимся в монастыре — как будто замкнули цепь.

— Было осуждение со стороны вашей церкви?

— Было тяжело, это же шаг против системы. Верующие родственники переживали, плакали. Тогда, 20 лет назад, Православие для баптистов казалось безумием, иконы — поклонением идолам. А мы сейчас занимаемся иконописью.

— А помните момент Крещения?

— Да, конечно. Это был очень светлый и радостный день. Помню, что после Крещения нам подарили киндер-сюрприз.

— И Вы сразу вошли в церковную жизнь?

— Мы жили в Могилеве и ходили в Никольский женский монастырь, пели в хоре, с 9 лет с сестрой посещали воскресную школу. Вера сопровождала с детства, это для меня само собой разумеющееся и по-другому быть не может. Сейчас мне 28 лет.

— Когда вера родителей стала по-настоящему Вашей верой?

— Это произошло так гладко, что я даже не помню как. Конечно, как у думающего человека иногда у меня бывают какие-то сомнения — это нормально, но чтобы вообще не верить — нет, такого не было. Не было никогда ни бунта, ни протеста.

— Настя, а что самое трудное для Вас в послушании?

— В самом начале мне было трудно в техническом плане: до этого я не писала такими красками, пигментами на яичном желтке; у меня была совсем другая техника, и мне было тяжело освоить именно технику. Сейчас уже легче, каких-то больших трудностей нет, слава Богу.

Пока мне не дают большие иконы, я пишу маленькие и средние. Пишу я быстро: за месяц обычно три небольшие иконы формата А3, А4. Скорость зависит от человека. Я и в академии быстро рисовала.

— Когда случаются недочеты, отец Сергий критикует?

— Да нет, отец Сергий очень добрый. Но он всегда говорит, если что-то не так. Я очень люблю критику — это движение вперед. Тем более отец Сергий — профессионал, у него очень большой стаж работы, хороший вкус, поэтому все его слова и замечания делают икону лучше. Так как мы учились в академии, у нас одна школа и я сразу понимаю, что он имеет в виду.

— А самая большая радость на послушании?

— Я просто очень люблю рисовать и очень люблю икону, поэтому для меня тут всё радостно. Мастерская, коллеги, отец Сергий — мне всё нравится. Радостно, когда заказчики говорят, что икона понравилась и что они будут заказывать еще.

 

— Для Вас это работа или служение?

— Икона — это все-таки служение. Когда пишешь икону, картину или делаешь любое другое дело, то, если будешь думать про деньги, вряд ли что-то получится. Без денег тоже тяжело прожить, мы не монахи, но если ты будешь рисовать и думать, что надо заработать побольше, это не приведет ни к чему хорошему. Надо всегда делать на совесть, понимать, что перед иконой будет молиться человек. У меня отец — художник, он сам так и живет, у него очень аккуратные работы, и он всегда мне говорил: «Неважно, сколько денег заплатят, нужно сделать на совесть, даже если заплатят мало». Если не устраивает цена, лучше уж вообще не браться, чем делать плохо.

— Я так понимаю, что у Вас любовь к рисованию от папы?

— Да, от папы передалось. Мы жили в творческой атмосфере. Папа не иконописец, он пейзажист, но очень рад, что мы с сестрой — иконописцы.

— У Вас был опыт работы в колледже. Есть разница работы в миру и в монастыре?

— Да, я работала в колледже искусств преподавателем. Это хороший колледж, у меня были хорошие студенты. Что касается моих коллег-преподавателей, я не могу про них сказать ничего плохого. Это очень хорошие люди, хоть они не все верующие. У нас с ними было много общего, многие из них тоже окончили академию, они начитанные, с ними было интересно. Я считаю, что если человек образован, читает хорошую литературу, то он как минимум в поиске Бога. Искусство в любом случае помогает найти Бога.

Я вспоминаю время работы в колледже с теплотой, но обратно не хочу. В мастерской все-таки все единомышленники, все верующие, совсем другие принципы жизни — как другой мир.

— Для Вас мастерская одним словом — это…

— Можно сказать, что семья. У нас есть общее дело, мы тут все художники, это очень сплачивает, мы разговариваем на одном языке.

— Какие Ваши любимые иконописцы, образы?

— Преподобный Андрей Рублев, Феофан Грек. Вообще, мне близка Православная Греческая Церковь: ее храмы, архитектура, интерьеры, экстерьеры, фрески. Владимирская икона Божией Матери — одна из моих любимых икон.

 

Мне близок русский стиль, еще византийский и греческий. Мне нравится тонкая манера письма. Леонардо да Винчи изобрел манеру сфумато, то есть мягкий край. Мне это нравится. Нравится минимализм в иконе, когда она не перегружена и не «замучена».

Когда смотришь на картины великих художников, понимаешь, что это очень просто написано, но это потому, что написано гениально. И чтобы самому к этому прийти, нужны годы, и то не факт, что получится.

— К чему Вы стремитесь в иконописи?

— К легкости, «незамученности».

Беседовала Ольга Демидюк

Фотографии Максима Черноголова

25.09.2024