Подать записку в монастырь
О здравии или упокоении
«Иди, просись в монастырь» (часть 1)
Каждая сестра приходит в монастырь своим уникальным и неповторимым путем. Кто-то принимает решение быстро, кто-то двигается долго, как марафонец на длинной дистанции. «Указатели» на этом пути — люди, встречи, события. Через них человек старается увидеть волю Божию о себе и проверяет свое решение, прежде чем переступить порог монашеской кельи. В обновленной рубрике мы продолжаем публиковать истории прихода в монашество и монастырь наших сестер. Сегодня рассказом о своем пути делится монахиня Василисса (Старенькая).
— Я родилась в городе Жодино, хотя всю жизнь прожила в Минске. Мама не была замужем, и папы я не знаю, даже никогда не видела его фотографии. А вот моей маме Вере я очень благодарна: всю свою жизнь она посвятила мне. Сейчас она сестра милосердия, трудится в монастыре.
Нам всё время помогала бабушка, моя любимая бабушка Анна. Жила она в деревне рядом с Жодино. Жизнь ее была сложной: муж пил, бил, она убегала из дома с двумя дочерьми — Надей и Верой. В итоге бабушка сама стала выпивать и иногда страдала запоями. Но когда я об этом говорю, то не чувствую сильного стыда, потому что ее запои были ответом на боль души. Она нигде не гуляла — просто тихо пила дома. Бывало, мы к ней приезжали, открывали дверь и гадали: а что за ней ждет? — блины, супчик и веселая бабушка, или беспорядок и бабушка пьяная спит. Очень часто мне было больно от этого. Я помню, как маленькая на коленях молилась за бабушку перед иконой Божией Матери «Неупиваемая Чаша».
То, что я с детства верующая, — это благодаря ей. Интересный факт: когда в Жодино строили храм Божией Матери «Избавительница», священник попросил двух женщин из деревни, мою бабушку и еще одну, уже в возрасте, ночевать в вагончике на стройке, охранять, чтобы по ночам не воровали. Ночью было слышно, как у бабушки срабатывал будильник (наверное, это было раннее утро, когда еще темно), и она вставала в храм. А я к ней: «Бабушка, ты куда? Я с тобой!» И вот мы шли в церковь, а все спали…
Помню, как ходили в храм, как я подходила к священнику, он что-то спрашивал. Но никаких «учений» от бабушки, мамы не было, мне никогда не говорилось: «А давай-ка становись молись». Всё было очень естественно. Может быть, так и надо.
Прихожанами монастыря мы стали через мамину сестру Надежду. Уже в зрелом возрасте она пришла к Богу — в жизни у нее накопилось много вопросов, и она искала ответы на них. Слава Богу, тетя нашла их в церкви через святую Ксению Петербургскую. Она ездила в командировку в Петербург, посетила Васильевский остров, Смоленское кладбище с часовенкой блаженной Ксении Петербургской, и там произошла встреча души с Богом. Приехав в Минск, тетя стала ходить в Петропавловский собор, где наш батюшка, отец Андрей Лемешонок, вел в то время беседы, исповедовалась у него. Вскоре там же и с будущей монахиней Руфиной познакомилась, тогда ее звали Римма.
Тетя стала звать маму в храм. Сама мама рассказывала, что как-то раз Надежда возвратилась домой со службы и вся светилась. Маме тоже захотелось этой благодати, и она стала постепенно ходить в Петропавловский собор вместе с ней. А меня тетя начала водить в Петропавловскую воскресную школу. Там в то время было много детей наших сестер милосердия — Ксения (Козлова), будущая монахиня Арсения, например.
Когда началось строительство монастыря в Новинках, мама уже как сестра милосердия посещала больных в отделении психиатрической больницы. Одно из живых воспоминаний детства — как по воскресеньям она утюжила днем белое сестрическое облачение. Это значило, что вечером она собирается на сестрическое собрание. Я не ходила, была маленькая еще, и меня оставляли на этот вечер с соседками.
Но период отступничества от храма все-таки меня не миновал. Я в то время была подростком. Самое интересное, что отступила не я — отступила мама. Произошло какое-то искушение в сестричестве. Она толком никогда не рассказывала, только говорила, что сильно обиделась на кого-то, и перестала ходить в храм полностью — не только в сестричество, но и вообще в церковь. А я была «хвостиком» — ребенок, сама по себе не могла решать ничего. Даже не помню того момента, с которого всё началось, — ну не ходим и не ходим.
Таким образом, сначала я с мамой перестала ходить, а потом начался мой подростковый период 13–15 лет — возраст, когда всё меняется внутри. Помню, что тетя иногда заходила к нам, звала меня с собой в храм, а я: «Нет, не пойду!» Это меня сильно раздражало, потому что я знала, что идти в церковь — значит, идти на исповедь, а идти на исповедь — значит, говорить о своих плохих поступках. Я это всё понимала, и этого не хотелось, потому что у меня были к тому времени свои друзья, компании, где мы могли попробовать и выпить, и покурить.
В моей жизни этот период был темный, депрессивный, но в то же время я очень благодарна Богу, потому что с самого детства знала, что есть молитва, что я могу обратиться к Нему в любой момент, и Он поможет. У меня были чудесные истории, когда Бог меня «вытаскивал»: находились люди, которые помогали, и я выходила сухой из воды из разных неприятных ситуаций. Это милость Божия. А дома у нас всегда был святой угол, где стояли иконочки, и я знала, что как бы мне тяжело ни было, какой бы ни был вопрос, — надо помолиться. Потребность оставалась, и я прибегала к иконам, молилась своими словами. Особенно запомнилось, как один раз я взяла мамин молитвослов и стала искать молитву Пресвятой Богородице — в итоге нашла «Царице моя Преблагая…». Со слезами ее читала — это было Божие действие в душе, и молитва была очень искренняя.
Мой период отступничества, слава Богу, закончился возвращением в храм, когда я была в 10 классе. Мама тоже вернулась, но позже. Возвращение было осознанным, через тернии греха, когда я поняла, что надо к Богу. И в очередной раз, когда тетя зашла и сказала: «Пойдем в храм», — я уже не смогла сказать «нет». А она тогда и своего сына водила (у меня есть двоюродный брат Алексей, на 10 лет меня младше). Надежда вспоминает, что, когда мы вместе пришли в храм, Леша удивился: «Мама, а Вероника даже креститься умеет!» Помню хорошо, что сказала тете: «Я только постоять, на исповедь и Причастие не пойду». Для себя я решила: не всё сразу, потихоньку. И это был выход, ведь сразу на исповедь я не пошла бы. Честно говоря, мне было стыдно вернуться в эти стены: там же люди, те, кто меня знает, кого я знаю, — а где ты была всё это время?
Служба была в Елисаветинском храме, я стояла внизу в Никольском, но всё было слышно. Особенно запомнился момент, когда я стояла напротив алтаря, возле иконы Спасителя, и рыдала, глядя на образ Христа. Люди вроде ходили, но видит меня кто, не видит — мне было всё равно. Главное совершалось в моей душе — я стояла перед Живым Богом. Даже помню, как сестра милосердия Татьяна Казарова, подруга моей мамы, увидела меня и хотела подойти, но потом заметила слезы и тихо ушла. Я очень Богу благодарна за этот момент: Господь смыл всё, убрал хлам, который придавил легкие моей души, и наконец душа сделала вдох.
Потом я уже пошла на исповедь, на Причастие. Помню необыкновенную радость, когда ты едешь после литургии, и тебе хочется улыбаться, ты любишь всех людей. Память об этом остается на всю жизнь, потому что, наверное, очевиден яркий контраст с греховной жизнью. В то время, когда я не ходила в храм, не один раз ощущала именно в воскресенье тяготу в душе. Я еще думала: «Почему? Почему именно в воскресенье у меня обостряется всё это?» А потом поняла — потому что воскресный день, потому что православный христианин должен быть на службе, потому что твоя душа знает, что такое Причастие, она хочет соединиться с Богом, а ты ей этого не даешь.
В школе были разные моменты — я не скрывала, что верующая, что хожу в храм. В старших классах я уже постилась. Помню, как ощутила радость поста — в школе надо было всё время выбирать в столовой, что можно, что нельзя, надо было думать, ограничивать себя. А потом, когда наступило Рождество и пост закончился, даже не хотелось есть, была легкая грусть по воздержанию.
Еще такой интересный момент. У нас при монастыре есть «молодежка», но, если честно, она меня не заинтересовала. Даже помню, что между «молодежкой» и сестрическим собранием выбрала последнее — они как раз в одно и то же время проходили, в воскресенье вечером. Но был период, когда в молодежной группе был один из старших братьев, Егор Маслюк, он сейчас иеромонах или иеродиакон в монастыре в Лядах. А тогда он был интересным молодым человеком, довольно современным. Для нас Егор сыграл значимую роль, потому что на квартире он делал молодежные встречи. Это были православные вечеринки. Там не было сигарет, алкоголя, мата, грубых слов. Когда я впервые попала на эту встречу, то почувствовала себя так непривычно в кругу девушек и парней — и никто из них не ругался матом! Они читали стихи, пили чай, о чем-то разговаривали, и это было так интересно! Если смотреть с позиции моего дворового опыта — собрались какие-то «заучки», стихи читают, скучно. Но, попав туда, я увидела и ощутила красоту. Для меня это было открытие. Открытие другого мира, где красота человека, живое общение проявляется не через сигареты и алкоголь, а через красивые слова, музыку, общение друг с другом.
Потом Егор ушел, у него был свой путь — монашество.
Когда я окончила школу, очень хотела поступить, продолжать учиться, потому что только к 10 классу поняла, что учиться — это здорово! На это повлияло то, что у меня поменялись учителя. Моим классным руководителем была Нина Алексеевна Грицанчук, с ней я до сих пор общаюсь. Она жена военнослужащего и всю жизнь прожила на территории военной части, где сейчас находится наше женское подворье. Теперь, когда мы приезжаем петь службу на подворье, появляется возможность встретиться. Иногда она звонит и спрашивает: «Ну когда вы на точку приедете?» — имея в виду наше подворье.
В педагогический университет я поступила на заочное, по баллам не прошла на очное. Когда сдавала вступительные экзамены, очень молилась Богу, и даже чересчур — в день, когда сдавала тестирование, обязательно ехала причащаться утром, чтобы Божия благодать меня умудрила. Но в итоге так и не набрала баллы. Пришла домой — у меня слезы, рыдания, но понимаю, что Бога надо за всё благодарить, и через огорчение говорю: «Слава Тебе, Господи, за всё! Благодарю Тебя!» Это очень хороший опыт — просто сказать эти слова, пусть даже через слезы.
Моя специальность — олигофренопедагог и дошкольное образование. Я воспитатель, могу работать с обычными детьми, а могу с детьми с особенностями. Этот мой выбор тоже связан с монастырем, потому что именно тут я впервые увидела детей из интерната с синдромом Дауна, с явным отставанием в развитии… Когда мама водила меня на службу в строящийся монастырь (в Никольском храме был еще земляной пол, серые бетонные стены, печка на дровах), монахиня Марфа (Матвеева) приводила этих деток на службу. У меня не было страха перед ними, а наоборот, было сопереживание — помню, как приносила им подарки, игрушки, чтобы их как-то поддержать.
Поступив на заочное отделение, я пришла трудиться в монастырь на склад церковной утвари, где старшей в то время была монахиня Руфина (Филлипович). Это было уже практическое воцерковление, опыт работы среди церковных людей, общение с батюшками, которые всё время приезжали на склад. Я несла там послушание 6 лет, пока училась — поступила в 2008 году и в 2014 закончила. Почему-то мой курс именно в то время увеличили до 6 лет. Наверное, мне надо было созреть до монастыря. Вся моя жизнь постепенно переключилась на монастырский лад, у меня поменялся круг знакомых, друзья появились монастырские. Ты трудишься в монастыре, общаешься с монашествующими, все-таки твой духовный опыт обогащается, хочешь ты этого или не хочешь. И тут Господь открывал красоту монахинь, я любовалась монашеством, мне это нравилось.
Параллельно с работой в монастыре я стала сестрой милосердия, начала ходить в детский интернат и петь там в хоре. Это было связано непосредственно с моей специальностью и дало большой жизненный опыт. Очень благодарна нашему батюшке отцу Валерию Захарову. В тот момент, когда я вернулась в храм после своего отступничества, я часто исповедовалась у него. Когда в очередной раз что-то говорила о своей жизни, батюшка сказал: «А ты приходи к нам!» Я: «Ну хорошо». Даже толком не поняла, куда «к нам», я вроде и так в монастыре. А потом действительно стала посещать детский интернат, который о. Валерий окормляет. Так исполнилось благословение.
Уже когда я несла послушание в интернате с больными детками, на его территории был построен и освящен храм во имя святителя Нектария Эгинского. И, конечно же, если есть храм, идут богослужения, нужен клирос. Сама я на клирос не просилась — меня позвала регент. Так с деток началось и мое клиросное служение. Славить Бога пением в хоре — большой подарок для меня. Потом регент, услышав, что я могу хорошо петь, позвала меня на литургию в храме в честь святого Лазаря Четверодневного на Северном кладбище.
К этому времени моя мама вернулась в храм — не сразу, а после моего осознанного воцерковления подтянулась. Ей было трудно, но, слава Богу, она смогла преодолеть себя. И вот мы с ней ездили петь литургии на Северном кладбище по воскресеньям — мне там очень нравилось, этот храм особенный, такой красивый. Мама как-то мне сказала: «Знаешь, в этом храме присутствует немного людей, но он заполнен душами погребенных людей, которым нужна молитва».
В тот период меня в основном интересовали книги о воспитании детей, о молодежи, о семейной жизни. До сих пор помню классную книгу «Один раз и на всю жизнь» — она о семейной жизни, об отношениях между парнем и девушкой до замужества и далее. Получалось, что все мои мечтания о семейной жизни крепли. Были и легкие влюбленности чисто мечтательного характера, и в то же время Бог ничего конкретного не давал.
Вспоминается еще один интересный момент. Я дружила и до сих пор дружу с Ириной Пугач, которая, как и я, после университета трудилась в монастыре. Мы вместе ходили гулять, вместе бывали на службах — такие вот православные подружки. Но она, в отличие от меня, мечтала о монастыре. Однако ее родители были невоцерковлены, а мама обладала довольно решительным характером. Когда Ира уже решилась идти в монастырь и даже взяла у батюшки благословение, мама вдруг приехала в обитель и твердо сказала батюшке: «Нет!» Отец Андрей, видя сложившуюся ситуацию, благословил пока побыть дома. И я помню тот вечер. Мы сидим на лавочке возле Елисаветинского храма, Ира рыдает, какая-то монахиня успокаивает. И я ей говорю: «Ира, будет очень смешно, если ты выйдешь замуж, а я уйду в монастырь». Оно так и вышло! Ира вышла замуж за работника нашего монастыря Александра Сороку, уже второго ребеночка родила, а я в монастыре монахиня.
Со временем я заметила, что книги о семейной жизни меня не так уж интересуют. Я начала читать больше про монашескую жизнь, особенно вдохновлял Иосиф Исихаст, ходила на сестрические собрания, а там выступали монахини, я видела их внутренний, очень сокровенный, мир. Так потихоньку, даже незаметно для меня, всё перевернулось в сторону монашества. Но я хорошо помню, что всё время молилась Богу, чтобы Он помог мне определиться, всегда просила: «Господи, как Ты хочешь». Я боялась своеволия, потому что понимала: в этом случае будет плохо для меня.
По своему характеру я нерешительный человек, и мое решение о монашестве связано с Божией искрой, потому что сама я из-за своей осторожности, может быть, и не решилась бы. Всё шло как-то очень плавно. К концу своей учебы я съездила в монастырский детский лагерь — так получилось, что туда я попала уже в «зрелом» возрасте, в 24 года, в качестве воспитательницы. Мне очень там понравилось: три недели мы находились на открытом воздухе, спали в палатках, без телевизоров, шума, гама городского. И я хорошо помню, как ощутила эту огромную разницу, когда после лагеря нужно было ехать на общественном транспорте, спуститься в метро. Моя душа просто сжималась — так не хотелось в этот бетон, в это многолюдство, в эти камни!..
Еще один момент, который я прожила в лагере, — это когда мне позвонила моя подруга, одногруппница по университету. Она работала няней у «новых русских» и по телефону долго рассказывала, как они шикарно живут в доме на Рублевке, какие там суперусловия даже для нее, няни; как они прекрасно ездили отдыхать на виллу в Италии, какие там замечательные виды, как улетели потом в Дубай и как там классно. И вот она мне всё это рассказывает, а я сижу на нашей Лысой горе под огромным дубом и понимаю, что меня вообще это не привлекает, мне так тут хорошо, что самое главное для человека — это внутренняя тишина, и не нужны никакие удобства и комфорт. Там же, в лагере, например, воды горячей нет, помоешься раз в неделю под летним душем и доволен, спишь в палатке. Но это и есть красота, когда ты освобожден от этих условностей городских. Спасибо Богу за этот опыт, за это ощущение, что я на своем месте, что мне хорошо там, где я есть.
Продолжение следует…
Подготовила инокиня Ольга (Великая)
«Иди, просись в монастырь» (часть 2)>>
29.01.2024
