«Иди, просись в монастырь» (часть 2)

Монахиня Василисса Свято-Елисаветинский монастырь

— Когда я окончила педагогический университет, поняла, что надо что-то делать со своей жизнью, начинать новый этап, — продолжает монахиня Василисса (Старенькая). — И в один из воскресных дней, когда мы пели литургию на Северном кладбище, именно во время пения у меня в душе сформулировался четкий ответ: «Иди, просись в монастырь».

Для меня нехарактерна такая решимость — всё, иду к своей цели. А тут такая уверенность, и я понимаю, что надо идти. Я сразу об этом сказала маме. Бывало, мы говорили об этом раньше, но не придавали особого значения. А тут это чувство настолько меня охватило, что я была готова в этот же день идти к батюшке за благословением. Но мама попросила: «Давай еще недельку подождем, хотя бы до исповеди». Всю эту неделю я переживала, чтобы только у меня никто это желание не украл. Любое действие я оценивала с этой позиции — я же уже всё, в монастырь собралась. Даже помню, как в субботу мы с мамой зашли в наш швейный магазин, и там были красивые платья. Я меряла одно из них и думала: «Ну, если батюшка не благословит, приду его завтра куплю».

До монастыря некоторые люди, и монахи в том числе, могли спрашивать: «Ну, а ты вообще чего хочешь — в монастырь или замуж?» Я понимала, что сама толком не знаю, чего хочу. Но в то же время четко осознавала, что это решение должно быть моим, я не должна сбрасывать эту ответственность с себя на духовника, чтобы он сказал, как мне жить, куда идти. Потому что потом враг на этом может сыграть: так это же тебе батюшка сказал, а не ты сама! Все-таки я должна была сама принять решение и потом нести ответственность за него. Это очень важно.

В субботу я пошла на исповедь к батюшке. Это был август 2014 года. И когда я подошла, то поняла, что мне надо проситься в монастырь, а не задавать вопросы, что делать и как быть. Я, по-моему, так и сказала: «Батюшка, хочу в монастырь, — смотрю на него. — Благословите!» А он: «Благословляю!» Я исповедовалась и отошла в глубь храма. Хорошо помню, как тогда в храме стояла, смотрела на иконы, фрески, слушала пение клироса, и у меня вдруг пришло четкое осознание: «Всё, теперь это будет вся твоя жизнь. Ты от мира уходишь и приходишь к новому, к храму, к богослужению, к тому, что теперь будет составлять смысл твоей жизни». Я была уже готова остаться. Ни о каких вещах даже не думала. С клироса спускается матушка игуменья, подходит ко мне, а рядом стоит мама и говорит: «А можно она съездит домой и завтра придет в монастырь?» — мама будто последний раз хотела со мной еще побыть. Матушка говорит: «Ну конечно».

Я понимала, что очень важно быть начеку с этим вот «завтра». Потому что осознавала, что надо сейчас ехать домой, быть с мамой ночь, потом утром приехать — какие угодно могли случиться искушения! И я помню, как ощущала, что мне надо быть очень сосредоточенной, не надо по сторонам смотреть ни в коем случае.

Мы нормально доехали. У мамы не было слез — она понимала, что это воля Божия, просто волновалась. Я никаких вещей не собирала — всё как отрезало. Но было другое испытание: мы как раз к концу моей учебы переехали в собственную квартиру. Однокомнатная, но все-таки по сравнению с общежитием это, конечно, совсем другое. И тут был соблазн — я его боялась, — что у меня может сработать: а, своя квартира… Но, слава Богу, отпустило меня.

Мы в этой квартире переночевали, я взяла пакетик, положила туда зарядку от телефона, щетку зубную, не помню, что еще — практически ничего не взяла. Приехали с мамой в монастырь, попрощались после службы. Я зашла в коридорчик, куда только монашествующие заходят — мирским людям закрыт вход. Вышла матушка игуменья, попросила монахиню Тамару отвести меня в рухольную — подобрать вещи черные, а мать Матрону благословила объяснить, какой распорядок в монастыре, устав — азы монастырской жизни.

монахиня свято-елисаветинского монастыря

Но был еще трогательный момент. Вдруг звонит мне мама, поднимаю трубку, а она говорит: «Ой, я же тебя забыла благословить!» Я вышла — мама меня перекрестила, поцеловала… Для меня это было очень важно.

Интересно, что я пришла в монастырь на «Путеводительницу» («Одигитрию»), 10 августа, а когда меня постригали в монашество, владыка благословил иконой Божией Матери «Умиление». Вот так меня Богородица спасает по жизни — спасибо Ей большое.

Потом мама рассказывала, что, когда она приехала домой, ей было тяжело, и это по-человечески понятно, естественно — мама растила меня всю жизнь, отдала мне всю себя. Она вышла в поле и стала рыдать. Но это были слезы не отчаяния, скорее, это было от разлуки — в гости я уже особо не приеду, внуков не будет… Человеческого не будет.

Интересно, что мама трудится со мной рядом в монастыре. Хотя недавно я с кем-то разговаривала, и мне сказали: «А вообще, не надо, чтобы рядом были родственники». Но у нас так искусственно убегать не будешь — мама и тетя в сестричестве, в белых облачениях. Наоборот, так красиво, когда черные сестры с белыми общаются — в этом я вижу единство.

Когда выходят на наших собраниях монашествующие сестры, чувствуется различие по сравнению с белыми сестрами. И могу сказать, что одно дело прийти в монастырь, а другое — остаться и жить по-монашески. Тут целый этап жизни…

Когда я зашла первый раз в монастырский корпус, спустилась в чайную, там сидела одна из монахинь. Увидев меня, она начала щебетать: «Ой, какое счастье! Еще одна Божия птичка прилетела». И вот теперь, прожив в монастыре уже 10 лет, я про себя думаю: если бы я увидела сестру, которая пришла в монастырь, то, конечно, подумала бы: «Слава Богу!» Но так щебетать бы не смогла. И даже если какая-то сестра у меня спросит, например: «Идти мне в монастырь или нет?» — я ей однозначно не отвечу. Просто я понимаю, что это тяжелый путь, узкий. Это борьба. Ведь не зря говорят: «Если бы люди знали, как тяжело в монастыре, никто бы не пошел. Но если бы знали, какие утешения в монастыре, — все бы пошли». Так оно и есть.