Один месяц с преподобным Иустином

14 июня — день памяти преподобного Иустина (Поповича), архимандрита Челийского (1884–1979)

«Учебный год закончился и я, как на крыльях, отправился в Валево. Отцу Иустину, книга которого так потрясла меня, я писал несколько месяцев назад: "Если Вы когда-нибудь найдете время, я прошу Вас принять меня". Он согласился встретиться с одним условием: он оплатит мой билет, поскольку я был еще школьником.

Дороги из Крагуеваца в Валево я не чувствовал. Когда водитель остановился у обочины и терпеливо объяснил, что я должен идти по дороге "прямо через лес", я едва поверил, что оказался у долгожданной цели. После некоторых блужданий по незнакомому лесу мне открылась огромная поляна с красивой церковью и широкими зданиями вокруг нее.

Монастырь Челие, Черногория

Я обратился к первой встретившейся мне монахине и показал письмо — ответ отца Иустина. Меня провели в келейный корпус и попросили подождать у двери. По-видимому, только она отделяла меня от батюшки. Сестра вернулась и сказала: "Вы знаете, отец Иустин сегодня много работал, он уже не молод, и мы стараемся беречь его здоровье. Сейчас он Вас примет (мое сердце забилось быстрее!), но, пожалуйста… не оставайтесь дольше четверти часа". Пораженный ее заботой, я пообещал выполнить просьбу. Дверь открылась, и внезапно я оказался перед пожилым человеком с длинными седыми волосами и бородой в простом монашеском подряснике.

Преподобный Иустин (Попович), келлия

"Любовь не имеет границ, не вопрошает, кто достоин, а кто нет, но любит всех и вся: любит друзей и врагов, любит грешников и преступников, но не любит их грехи и злые дела; она благословляет проклинающих ее, подобно тому, как солнце светит и злым, и добрым (Мф. 5: 45, 46). Эту богочеловеческую любовь необходимо взращивать в народе, ибо этой соборностью и вселенскостью христианская любовь отличается от всех других видов самозваной и условной любви: фарисейской, гуманистической, альтруистической, национальной, животной. Любовь Христова — это всегда совершенная любовь. Эта любовь достигается молитвой, ибо она — дар Христов. И православное сердце с восхищением молится: Господи Вселюбезный, дай мне любовь Твою ко всем и ко всякому".

(Преподобный Иустин (Попович))

На отце Иустине был свитер — наверное, из-за преклонного возраста ему было холодно. Батюшка позволил мне поцеловать его руку, а сам поцеловал мою голову. Он предложил мне стул напротив стола, заваленного книгами, на котором, как на какой-то старинной кафедре, возвышались чернильница и перо. В те первые секунды у меня в мыслях пронеслось: "Старец Зосима"… На его выразительном лице под густыми бровями блестели удивительно живые глаза, которые, я могу сказать без преувеличения, были наполнены проницательностью и добротой, вообще чем-то настолько уникальным, чего я больше никогда ни у кого не видел. Его старческий голос был немного хриплым, но речь четкая, каждое слово с правильным ударением. В его расспросах не было ни позы, ни фальшивой вежливости. Он интересовался человеком, слушал и говорил настолько естественно, что казалось, с этого момента и в будущем он полон решимости иметь дело только с Вами!

Мы говорили о моем путешествии, о его книге и моем желании его увидеть. Вокруг нас были только книги и иконы. Куда ни посмотришь, взгляд встречался с книгой! От потолка до пола, точно прибитые к четырем стенам кабинета, словно боясь разлучиться со своим владельцем, книги образовывали великолепный духовный шатер, прекраснее которого вряд ли можно было что-то придумать. Справа от двери за занавеской была батюшкина кровать. Он показал мне этот крошечный уголок и засмеялся. Так смеются только незлобивые дети. Заметив, что я смотрю на часы, отец Иустин махнул рукой: "Оставьте это, мы отдыхаем: Вы — с дороги, а я от работы". Меня порадовало, что он помешал нам попрощаться. "Оставайтесь здесь столько, сколько хотите — чем дольше, тем лучше! В любом случае, у Вас сейчас каникулы". Меня смутило его "Вы" — в конце концов, мне было всего четырнадцать.

Отец Иустин

Но впечатления сменялись друг другом, и у меня не было времени думать об этом. Отец Иустин был весь в движении. Он вставал, брал книги — показывал их мне, а потом рассказывал о годах, проведенных в России, Англии. "Хорошо, очень хорошо, что Вы читаете Достоевского. Вы мне об этом писали. Я тоже начал так же рано, как и Вы". Затем он закрыл глаза, откинувшись глубже в кресло, и стал говорить о романе "Братья Карамазовы", о том, что самая верная мысль Зосимы в том, что «во всем виноват каждый», о Льве Николаевиче Мишкине и Раскольникове. Говоря о последнем, отец Иустин начал плакать. Он закрыл лицо руками и рыдал. У меня сложилось впечатление, что убийство произошло пару часов назад и было совершено кем-то отцу Иустину самым дорогим. Он плакал над ужасным преступлением петроградского студента и упоминал его мать: "Помните, она еще до преступления, бедняжка, догадалась, что он потерял веру в Бога? Просто вспомните ее письмо! А он, мученик своей совести, какое покаяние он совершил!"

Слезы Челийского старца-пустынника, его решимость, умоляющая отказаться от греха… Я не знал, куда смотреть. Эти слезы болели, его слова жгли меня, и я молчал. Время шло, старец говорил, и я понял: Достоевского не читают, Достоевского живут. Это был урок! Это было наставление! Прошло около двух часов. Я слушал, затаив дыхание, опасаясь лишь упреков монахини у двери. Батюшка меня понял: "Я так много говорю с вами, и вы, должно быть, голодны!" Страстный оратор вдруг стал добрым хозяином, и, чтобы избавить меня от упреков, отец Иустин вышел вместе со мной. Монахиня поклонилась и взяла благословение. Она меня тоже пощадила, и я был благодарен за то, что нам не пришлось смотреть друг другу в глаза!

С отцом Иустином я пробыл целый месяц. Мне посчастливилось видеть его каждый день, разговаривать, слушать вечером ответы на вопросы, которые мы ему задавали, вместе с другими гостями. Я помню, что за корпусом были скамейки. Обычно батюшка сидел на одной из них, а остальные, как захотят: я — с двумя студентами-архитекторами из Белграда или чаще всего с необычайно милым иеромонахом Иоанном.

Я помню, как сестры каждый день ездили в Валево и возвращались с письмами для отца Иустина. Он получал десятки, даже сотни писем со всего мира на самых разных языках, также как на многих языках были написаны и книги в его кабинете. Отец Иустин, Благовещенец Благовещения, родившийся в Благовещение и ушедший на Благовещение, благовествовал мне в детстве о начале пути Христа и Федора Михайловича Достоевского. Я мог бы написать книгу о днях, проведенных с ним, но пока остановлюсь лишь на двух-трех эпизодах из моих воспоминаний.

Однажды вечером мы ели грибы. На столе случайно не оказалось соли. Не обращаясь с просьбой к присутствующим монахиням, батюшка сам пошел на кухню и принес солонку с упреком: "В этом доме, видимо, я должен думать обо всем!" Я заметил, что сестрам тяжело было это слышать. Отец Иустин посмотрел на монахинь и сказал: "Ладно, вы же сами знаете, что это не так". Мы все засмеялись, и меня особенно впечатлила эта его готовность немедленно признать свою малейшую человеческую ошибку.

В монастыре Челие

В те дни в "Вечерних новостях" вышел фельетон, в котором журналист писал о том, что черногорцы не сербы. Как это поразило отца Иустина! Тот, кто с легкой улыбкой говорил про издевательства в валевской тюрьме в 1950-х годах из-за книги, которую он опубликовал, тот, кому запретили выходить из келлии куда-либо только потому, что его боялись, плакал теперь из-за выдуманных искусственных разделений сербского народа на сербов и черногорцев! "Чтобы черногорцы не были сербами, о Боже, какой это ужас!" — сказал он.

У меня была возможность видеть, как он служит. Его святое сердце было распято между Богом и миром, а глаза наполнялись слезами. На литургии он обычно плакал. Я помню литургию на Рождество Иоанна Крестителя. Отец Иустин говорил слово для нас — горстки гостей и жителей деревни, которые пришли на праздничную службу. Он проповедовал о матери святого Иоанна Крестителя, спрашивая себя и нас: знала ли святая Елисавета, что "величайшего из рожденных женами", Предтечу Господа, постигнет такая судьба, такая ужасная смерть! Он говорил о ней больше, чем о самом Крестителе! С крестом в руке батюшка медленно отошел от Царских врат, закрыв глаза, приближаясь к нам, по его щекам текли слезы. Когда он закончил, церковь наполнилась тишиной.

Приближался день моего отъезда. Я сказал об этом отцу Иустину накануне. Он изо всех сил пытался убедить меня остаться еще немного, но мне было стыдно задерживаться так надолго. Я видел самоотверженные труды монашествующих сестер. Возвращаясь с утрени, я обнаруживал свою келлию убранной, как будто я даже не ночевал в ней, и монахиня, делавшая уборку, никогда мне не встречалась, и я никогда не успевал поблагодарить ее. Сейчас в своих воспоминаниях я целую натруженные руки неизвестной сестры, умоляя Бога воздать ей за ее добрые усилия.

Где-то около полудня отец Иустин отправился меня проводить. На нем была ряса с широкими рукавами, как у греческих монахов, на голове была камилавка, в руке — жезл. Я просил его не идти так далеко, мне было и жаль, и неловко, что человек в таком возрасте идет ради меня. А батюшка просто положил мне руку на плечо и молча указал на дорогу. Мы пошли легким шагом, останавливаясь каждый час: он целовал мои глаза и голову и крепко сжимал мою руку.

"Теперь важно, чтобы Вы научили свою душу распинаться для путей этого мира. Душа — главное, а для тела всегда есть время". Беседуя, мы подошли к возвышенности, с которой монастырь был виден как на ладони. Что-то подсказывало мне, что я больше никогда не увижу отца Иустина. Это что-то сжимало мое горло и мешало говорить.

Святитель Иоанн Шанхайский и преподобный Иустин Попович с семинаристами, Битоль, 1932 г.

Человек, который был "свидетелем века", доктором наук, монахом с детства, почетным доктором университетов мира, первоклассным педагогом, богословом и философом, достоевскологом, равных которому культурный мир не знает до сего дня, другом святого епископа Николая (Велимировича) и святителя Иоанна (Шанхайского) — он со мной, ребенком, разговаривал как с равным себе. Более того: неизвестному городскому бродяжке, случайно забредшему в его мир, он явил столько любви, любви и только любви.

Преподобный Иустин (Попович) и святитель Николай (Велимирович)

В какой-то момент он оглянулся, как будто кто-то мог нас видеть, и достал из своей рясы деньги: "Это твой билет!" Мне казалось, что я проваливаюсь под землю. Я не мог отказаться, но и не знал, что сказать. "Вот так мы и договорились, — сказал он, — ты еще учишься. Возьми!" Он дал мне еще две молитвы, которые сам лично составил и напечатал на сложенной вчетверо бумаге, так что они выглядели как книжечки. Одна святителю Иоанну Златоусту, а другая святому Архангелу Михаилу. Батюшка молча гладил мои руки, казалось, целую вечность, а затем поднял правую руку в благословении: "Прощай, Душан, благослови тебя Господь!" Я целовал его руку и лицо и горько плакал.

Мощи преподобного Иустина Челийского

"Не плачь, дитя мое, — сказал отец Иустин еле слышно, — я говорю тебе, что жизнь впереди". Внезапно он повернулся и медленно пошел один по пути, который мы прошли вместе. Сквозь пелену слез я видел, как он, омытый солнцем Божиим, возвращался в свою обитель, в свой медовый улей — в Челие. Хоры птиц приветствовали его, как гремящие колокола, лес зеленел, и длинные полосы света мелькали вслед за ним, как архиерейская мантия — мантия учености, мудрости, богопознания. Во всем в нем было что-то гениальное, но не в том смысле, в каком мы обыкновенно воображаем себе великих людей, а в том божественном просвещении, которое было дано только ему одному. Только когда он исчез из поля моего зрения — только тогда я действительно понял, что за человека я встретил».

Святый отче Иустине, моли Бога о всех нас!

Из воспоминаний Душана Василевича

Материал подготовлен редакцией сайта obitel-minsk.ru

Фотографии из интернета

При подготовке использовались материалы:

1. Преподобный Иустин (Попович), Челийский (azbyka.ru)
2. Надо все измерять Богом (monastery.ru)
3. ГОЛОС ЦЕРКВИ, № 4, Валево, 1992, 14–22.

14.06.2023