Девочка с Лодочной улицы (часть 1)

Книга Татьяны Дашкевич «Письмо, летящее сквозь годы» в серии «Дети войны» — результат многолетнего труда, встреч и бесед писательницы с людьми, пережившими войну в детские годы. В этих рассказах война осязаема, она имеет цвет и звуки, и читатель словно погружается в судьбу каждого рассказчика, в его израненное детство…

Моя улица

Я, Регина Ивановна Козловская, родилась в Минске 24 июня 1937 года. Любимые праздники каждого ребенка — день рождения и Новый год. Новый, 1941-й, год мы встретили дружной семьей и под бой Кремлевских курантов желали друг другу счастья. А потом нас, детей, заботливо уложили в постельки, обещая, что под утро придет Дед Мороз и оставит подарки. Так и было. Теперь я ждала дня рождения, и вот — наконец июнь, и до моего четырехлетия оставалось три дня… Что было дальше — вы хорошо знаете. Но я расскажу, как это происходило со мной и моей семьей. Нежданной гостьей явилась к нам война, и я забыла про свой день рождения и целый день проплакала от страха…

старый город

Мы жили в самом центре Минска, в двухкрыльцовом доме номер 9 по улице Лодочной, с одного крыльца — наша семья, с другого — родители моего папы Ивана Гиляевича, который появился на свет в 1902 году. Той Лодочной давно уже нет. Старинная деревянная улица с домами, вросшими в землю по самые окна, начиналась у сегодняшнего пересечения улиц Энгельса и Ульяновской — оттуда, где находится Лицей БГУ, и уходила вдоль Свислочи в сторону нынешнего парка имени Горького. В некоторых очертаниях ее повторяет улица Красноармейская. Заканчивалась Лодочная пересечением с Казарменным переулком. Эта маленькая улица, если на нее посмотреть с высоты птичьего или самолетного полета, лежала в окружении двух заводов: имени Кирова и Октябрьской революции. Рядом, на ярком июньском зеленом лугу, у моста через Свислочь, блистали солнечными зайчиками государственные теплицы, они кормили весь город. Начиная с 22-го июня, самолеты бомбили заводы, теплицы, превращая любимый нашей коровой луг в военное поле, изъеденное воронками, словно черной оспой. Как можно было не плакать от страха, глядя на это крушение привычного мира?

Мои родители

Моя мать, Мария Ивановна, родилась в 1906 году в благополучной семье, но какую жизнь прожила — не дай Бог. Отец — мещанин с Лодочной улицы. И его судьба горька как полынь. Мама успела окончить 4 класса польской гимназии, она находилась на нынешней улице Кирова, напротив знаменитой «подковы» — привокзального гастронома. Красивое здание польской гимназии, а потом школы № 9, рядом со сквериком уцелело до сей поры. Дедушка и бабушка — дворяне, но революция всех сравняла, и бабушка на моей памяти жила крестьянским хозяйством. Местность в шести километрах от Минска называлась Малявки — теперь это берег Чижовского водохранилища. Раньше там была река, а когда поставили плотину — она разлилась, затопив огромный луг. На нынешнем берегу этого водохранилища и стоял домик, из которого вышла замуж моя мама и поступили учиться два ее брата: один окончил педучилище и железнодорожный техникум, второй — строительный техникум и военное училище. И все они выросли на картошке с огорода в Малявках.

старый дом

Моего отца в 1935 году арестовали. Он работал мастером на заводе Октябрьской революции, но это его не спасло от «позорного» происхождения и подозрений. Маму несколько раз вызывали в подвалы НКВД, по улице Энгельса еще остались те красные дома, куда она ходила. Там ей предлагали, чтобы она отреклась от отца. Но она не отказалась от него. Наоборот, писала начальству, посылала письма наркому обороны К.Е. Ворошилову и требовала разобраться, ведь ее муж всего-навсего работал мастером на заводе… Оказалось, его никуда не увозили, и в заключении он пробыл недолго — скоро вернулся. Но мама с трудом узнала в изможденном калеке своего мужа. Он пришел, когда она работала на своем огородике на Лодочной, оперся о забор и смотрел на нее.

— Что Вам нужно? Вы кого-то ищете? — спросила она, подняв голову.

Он не ответил. Она подошла поближе, еще раз задала вопрос, а он в ответ — что-то нечетко промычал. У него были выбиты все зубы, в груди свистал плеврит, легкие и гортань пожирал туберкулез. Вот таким вернулся мой отец. Его не гнали по этапу, куда гнать доходягу? Почему-то выпустили. Может, для устрашения других? Бабушка и мама купили корову и стали его отпаивать молоком с собачьим жиром, для этого растили щенков. Папа съездил в санаторий, окреп и стал мечтать о сыне, а родилась я. Когда мне исполнился год, а старшая сестра пошла в первый класс, наш отец умер. Вся моя родня похоронена на католическом кладбище в Кальварии.

Держал ли он меня на руках, носил ли он меня, счастливый, по улице Лодочной, или не обращал никакого внимания, поскольку я не мальчик, — ничего этого не знаю. Знаю только, что бабушка помогала маме поднимать детей.

Моя бабушка

И вот начались бомбежки… Мы еще немцев-то и не видели, но уже были напуганы до смерти самолетами и бомбами, крушащими город. Мама, оставив сестру при себе, быстро меня собрала и отправила к бабушке — деревни не бомбили. Но там уже появились оккупанты: затрещали мотоциклы, зазвучала в переулках немецкая речь. Увидев, что они заходят в дома, бабушка велела всем нам лезть в погреб. Но недолго мы там просидели — вскоре в хату вошли немцы с собаками и всех нас вытащили. Жена маминого брата, который до войны работал начальником отдела на железной дороге, была дочерью немки. Стоим мы перед ними и их собаками, дрожим, мне — всего четыре года, я вижу, как боятся взрослые, а что творится в моей душе — не передать. И вдруг тетя заговорила с ними по-немецки… Немцы вскоре ушли.

дети в подвале

У бабушки был хороший двор, всегда чистый, аккуратно подметенный и привлекательный для немцев. На этом дворе я впервые увидела жестокость: расправу над живыми существами. Пришли немцы и принесли мешок гусей. Расположившись на крыльце бабушкиного дома, они отрубали им головы. Гуси с окровавленными шеями летали по всему двору, обагряя всё, что попадалось им на пути. Это потрясение осталось у меня на всю жизнь, до сих пор не могу взять в руки цыпленка ни живого, ни мертвого. Потом немцы собрали свои мародерские трофеи и ушли. Долго дождик смывал за ними кровь. А в это время в стогу у бабушки прятались красноармейцы. Если бы их обнаружили — не миновать бы им участи бедных гусей…

Мои берега

А в Минске насмерть пугали нескончаемые бомбежки. Взрослые говорили, что бомбили не только немцы, но и наши — чтобы насолить врагу, занявшему город. Особенно доставалось заводам и железной дороге. Так или иначе, но наша маленькая улочка в самом его центре находилась между двух заводов, как меж двух огней, да еще и близко от вокзала. Стараясь как-то приспособиться к этой горькой действительности, мама сшила нам два заплечных мешочка. В каждом из них всегда лежало две картошины, ломоть хлеба и теплая одежка. Как только объявляли воздушную тревогу, мама надевала на нас эти мешочки и мы бежали прятаться на глубокий берег Свислочи. «Бомбоубежища» находили самые причудливые — люди буквально «врывались» в берег. Над рекой росли кряжистые тополя, живописно обнажая свои корявые корни над обрывом. Под эти корни набивались семьи и целые дворы. У нас не было мужчин, способных что-то построить и придумать, мы спасались как могли. Вокруг гремели взрывы, мы бежали, держась за мамино платье, а из-за корней раздавалось:

— Марьиванна, к нам!

— Тетя Маня, сюда! Здесь есть местечко!

Нас почему-то все любили, нашу маму жалели, она была миловидная, сдержанная, искренняя.

летящие бомбы

Самая страшная бомбежка началась 3 мая. Вот как пишет о ней Иван Григорьев: «Банкет, устроенный гитлеровцами 3-го мая 1943-го года в здании минской фельдкомендатуры, был в самом разгаре, когда с ночного неба вдруг посыпались бомбы. Одна из них угодила прямо в центр веселой пирушки. В считаные мгновения праздничное застолье превратилось в кровавое месиво. Для 158-ми офицеров, включая 8 генералов, эта вечеринка стала последней. Немцы в панике бежали за город. А для советских летчиков вечер только начинался: из ста девяти самолетов дальней авиации, взявших курс на Минск, многим удалось прорваться к заданным целям. Цели атаковали не наугад: каждая была определена заранее — летчики действовали по наводке местного подполья, которое обеспечило необходимой информацией. Немцы не были готовы к налету и не оказали сопротивления. Помимо фельдкомендатуры на Карла Маркса, в городе было уничтожено несколько немецких казарм и общежитий, полевая комендатура и штаб авиачасти, ремонтные мастерские и гаражи вместе с оружием и тремя сотнями автомобилей, химический, дрожжевой и хлебный заводы, а также много других объектов. По данным советской стороны, от бомбежек погибли четыре тысячи солдат и офицеров, немцы сократили эти потери вдвое. Как бы то ни было, Вильгельму Кубе в тот раз повезло. Не было его на роковом банкете. Но жить гауляйтеру оставалось чуть менее пяти месяцев: 22-го сентября Елена Мазаник запустит часовой механизм предназначенного для него взрывного устройства. Между тем, как пишет в своих мемуарах командующий Дальней авиации маршал Александр Голованов, вовсе не заводы и казармы, а железнодорожные объекты были главными целями авиаударов. Именно через Минск из Германии и Польши интенсивно проходили эшелоны в район Курской дуги, куда стягивались гигантские силы для решающей битвы. В результате двухдневной майской бомбардировки в Минске были разрушены товарная и пассажирская станции, паровозное депо, склады, а также три воинских эшелона… Эти бомбовые авиарейды проводились регулярно на протяжении мая-июня, вплоть до 5 июля 1943-го года, когда началась кровопролитная битва на Курской дуге. До освобождения Минска оставался целый год».

разрушенный город

Мы, маленькие дети, не мыслили такими высокими категориями. Мы просто тряслись от страха, а потом долго-долго боялись праздничных салютов. Когда впервые салютовали освобождению, ночное небо освещали яркие залпы, мы вздрагивали и не понимали, куда бежать… Как ни страшно нам было, бегущим из опасного города, путающимся локтями в своих продуктовых мешочках, в свете огня врывающимся в корни деревьев, но мы еще успевали пожалеть слабого. Видели, что сильнее всех страдал… фикус, потому что от сильной бомбежки высыпались окна. Мы старались закрывать окна подушками, получалось это плохо, и в дом проникал мороз. И наш уютный, такой родной теплолюбивый фикус сбросил все свои листья. Прошло время — и мы с трепетом наблюдали, как они отрастают заново, и счастью не было предела.

Взрыв на Театрштрассе

В ночь с 21-го на 22-е сентября 1943 года в штаб-квартире генерального округа «Белоруссия» рейхскомиссариата «Остланд» в Минске, в особняке на Театрштрассе, нынешней улице Энгельса, взорвалась мина. Это было не менее чем десятое покушение на руководителя немецкой гражданской оккупационной администрации в Белоруссии генерального комиссара Белоруссии, гауляйтера, группенфюрера СС Вильгельма Кубе. Здание с историей, бывший особняк Янчевского, где после жил песняр Янка Купала, избранное гауляйтером для жилья, озарилось пламенем. Это было удачное покушение. Озлобленные немцы тут же принялись искать горничную Кубе Елену Мазаник, которая в то время уже летела на самолете в Москву к своему мужу. Я хорошо помню этот взрыв и его последствия. Через несколько минут после случившегося на Лодочной включили прожекторы — стало светло как днем, и пошли немцы с собаками. Они хватали всех молодых женщин, спящих в своих постелях, сидящих за книгой или шитьем, кормящих младенцев… Всех, кто приблизительно подходил под возраст Елены Мазаник, вели под прицелом и собирали напротив нынешнего лицея БГУ, у реки. В нашем доме на две половины сбоку таился прикрытый корытом лаз, он вел под крыльцо — мама с сестрой залезли туда и сидели как мыши. Мы с бабушкой остались в комнате. Немцы заходили в каждое помещение. Удивительно, как собака не почуяла, что под крыльцом кто-то есть! Бабушка говорила с солдатом по-польски — он тоже был поляком. Мы с бабушкой под возрастную категорию не подходили — и наемник пошел дальше. Бабушка еще долго держала меня на руках, раскачивалась и повторяла:

— Любочка… Любочка… Любочка…

Я, уже привычная и к бомбежкам, и к немцам, была немного удивлена таким непонятным ее поведением. А мама и сестра сидели под крыльцом до утра. Мы слышали, как девушки и молодые женщины плачут у реки. Наутро стало тихо. Их там уже не было.

девочка плачет