Сережа

Виталий (отец Сергея): «У Сережки можно жизнь разделить на три полосы. Первая полоса — "пушистость" и отрада детства, мир полон надежд...

Вторая полоса — началось воспитание улицей. У Сережки это произошло в четырнадцать лет: папа с мамой — не авторитет, никто не авторитет, бунт против любой родительской попытки подсказать, научить, поправить...

Мы с Таней старались подбирать сыну окружение. С друзьями ему всегда везло, все его друзья, подружки — все настоящие. У нас в семье не было никаких секретов. Единственное, о чем Таня просила, чтобы дом не превращался в вертеп во время родительского отсутствия. Это условие, конечно, не соблюдалось, и я каждый раз звонил за несколько часов до приезда предупредить, что мы уже едем домой. К нашему появлению всё было чисто. Для Тани это было загадкой: "Что же здесь творилось такое, если везде даже пыль убрана?"

Сергей мог часами сидеть "ВКонтакте", переписываться. Таня как-то случайно зашла на его страничку, прочитала и ужаснулась от самой подачи информации. Было и такое: я лежу в больнице при смерти, а он собирается к кому-то на свадьбу или в кафе с друзьями. Таня просит: "Ты не ходил бы, у тебя отец болен". Он: "Что у нас, траур, что ли?"

С этим очень трудно мириться, когда человек приходит домой и вроде он есть, а на самом деле его нет, то есть физически он пришел, покушал, в лучшем случае посуду помыл, пропылесосил у себя в комнате, а потом залез в компьютер и растворился или сел на телефон — и человека будто нет. В ответ на вопрос — прозрачный взгляд: "Чего вы меня трогаете?" Но это жизнь. Я Тане говорил, что остается любить, надеяться и молиться. Фраза достаточно избитая, но другого выхода нет.

В доме, где хотя бы один человек живет духовной жизнью, планка очень высокая. Если к ней тянешься, то всё хорошо, а если от нее отталкиваешься: "Сережа, сходи в храм", — "Да не хочу, зачем? Надо будет, схожу", то создаются параллельные миры, которые сталкиваются в небольшом пространстве — дома, в семье. Особой грубости в нем не было, но в наших отношениях был вакуум, пустота… Слава Богу, периодически Сергей приезжал в храм на исповедь, причащался.

И Таня, и я пытались вызвать его на разговор, но не зря говорят, что совет нужен не тогда, когда его дают, а когда его спрашивают.

Мне было проще, чем Тане, разговаривать с Сергеем на одном языке, а Таня срывалась. Она изводила себя проблемой сына и ничего не могла поделать. Это как "проблема стакана". Стакан весит 200 граммов: держишь его минуту, и эта проблема легкая; держишь час, она уже тяжелая, хотя по-прежнему весит всего лишь 200 граммов; держишь сутки, и уже пора скорую вызывать. А проблема решается просто: надо поставить стакан на стол.

И я, и батюшка говорили Татьяне, что надо ждать и терпеть, что посевы были, может, и всходы будут.

В своих отношениях с сыном я следовал принципу: если хочешь что-нибудь важное сделать или сказать, возьми и отложи это до утра. Перевари это всё, посмотри на это с разных сторон, и раз уж других вариантов нет, тогда вперед.

За месяц до смерти Сергей очень сильно переменился. Я разговаривал с ним откровенно, без всяких скидок, он слушал, но главное — слышал, предпринимал какие-то шаги навстречу...

Я видел, что Сережка работает над собой, — ростки всё же проклюнулись, и это действительно радовало. То была уже третья полоса его жизни: он взрослел — и духовно, и человечески — не по дням, а по часам.

И в тот же период столько глупостей делалось, что я не знаю, что бы было, если бы он жил дальше. Может быть, это лучший вариант для Сережки, хотя это жестоко звучит... Здесь страшно о чем-то судить, чего-то просить...

Всё плохое мгновенно уходит, его просто нет, все недоумения, противоречия, дрязги... но остается чистое и светлое, и об этом хочется говорить. Сережка ставил перед собой задачи очень большие и сложные. Он старался как мог, и я чувствовал, что нас уже четверо. Была уже цельность семьи...»

дети с папой в лодке

Ирина: «Сережа с детства пономарил у нас в алтаре. Он был очень красивый пономарик, как Ангел, чудный, светленький.

Раз Таня пришла в гости и говорит: "Нас выгнали". Я не поняла: "Откуда выгнали?" — "Из алтаря". Оказывается, Сережа уснул в алтаре; бросились его искать (надо было со свечой выходить), а он в уголке спит. После этого батюшка решил отстранить детей от алтарной службы, чтобы они благоговение не потеряли...»

Юлия (преподаватель художественного колледжа): «Сережа был моим студентом, и когда я выпускала его, у него в самом деле были проблемы. Но сейчас могу сказать (не потому, что человек ушел в вечность, а потому, что это так и есть): он отличался тем, что был светлым человеком. О нем все так и говорили еще при жизни. Студентом считался, честно сказать, нерадивым, но отругать его как следует, не получалось. Он всё внимательно выслушивал, опустив голову, и говорил: "Да, Юлия Валерьевна, так и есть, это правда". И я, не встречая никакого совершенно сопротивления, понимала, что продолжать делать выговор уже как-то бессмысленно. Мы спокойно сходились на том, что для качественных изменений в своей жизни необходимо исповедоваться и причащаться.

Спустя какое-то время счастливый Сережа подошел ко мне в храме: "Здравствуйте, я причастился!"

Прогуливал постоянно, причем мои занятия он посещал, а вот на остальных его видели реже. Но никто не держал на него зла, все преподаватели говорили, что ругаться с ним невозможно: он такой светлый человек, очень добрый, и стержень в нем неиспорченный, неповрежденный...»

Артем: «Он был первый, с кем я познакомился, когда поступил в колледж. Сергей был открытым человеком; если грустил, то старался этого не показывать; постоянно с улыбкой, я бы даже сказал, что это был солнечный человек.

Сергей жил по своим правилам, у него были свои принципиальные точки зрения на жизнь, на окружающий мир. Ценил постоянство. У него что-то не ладилось с девушкой, но он говорил, что не хочет с ней расставаться, что он с ней уже давно, что нельзя ее терять и надо продолжать развивать отношения...»

Евгений: «Есть люди, с которыми хорошо выговариваться. Мы с Сергеем могли проводить сутки напролет; он умел слушать, старался подсказать, помочь найти выход.

Он мне рассказывал, что мама его не понимает. Ей не нравился его образ жизни. Говорил, что родители были против его девушки, хотя он ее сильно любил.

Сергей хотел хорошо зарабатывать. У него были амбициозные планы, много разных идей, начинаний, но, может быть, в силу возраста или характера, он не доводил дело до конца, не продумывал свои действия шаг за шагом. Потом повзрослел и занялся производством встроенной мебели — шкафами; в этом, наверное, он и нашел себя, появилась уверенность, стабильность, которой он добивался...»

Анна: «Я с Сергеем познакомилась в колледже. Я младше его на один год. Сергей был по-особенному наивен, мне это в нем нравилось.

Может, он услышит это сейчас, я ему об этом не говорила... Здорово, когда душа так по-детски светло на всё смотрит! Его идеи и начинания, скорее всего, были неосуществимы, но ценно то, что он брался за их воплощение. Он делал всё, чтобы обеспечить стабильную жизнь как своей семье — маме, папе, сестренке, так и Римме, своей девушке. Он был очень талантливым мальчиком и внешне красивым; в нем сочетались внутренняя и внешняя красота.

Я хорошо помню наш последний телефонный разговор. Сергей позвонил, и я спрашиваю: "Ну, как дела?" Он отвечает: "Вот, работаю", а потом резко: "У отца онкология" — и очень серьезным голосом стал говорить, что ему необходимо быть вместе с семьей, поддерживать своих родных.

Я буду неустанно напоминать и себе, и Римме: Сергей и его близкие своим уходом, своей смертью дают нам всем какой-то жизненный урок, который только начинается. Я думаю, это урок любви: надо любить и со всей силой жить этим...»

малышка

Римма (невеста Сергея): «Я заканчивала девятый класс, второго мая мы познакомились с Сергеем и начали общаться. Мы были вместе три года и ни разу не расставались больше, чем на один день. Мы скучали друг без друга, могли по два-три часа разговаривать по вечерам и всегда находили темы для разговора. Он со мной и по магазинам, и в поликлинику ходил, и из школы встречал...

Мы были похожи по характеру, в чем-то вели себя одинаково, даже в каких-то мелких привычках. У нас было взаимное притяжение, непередаваемая душевная связь, и мы всегда чувствовали, когда что-то друг с другом случалось. Помню, он на шлифовальной машине срезал на правой руке фалангу указательного пальца, а мне, чтобы не расстраивать, сказал, что ноготь задел. А я чувствую, что-то не так, и спрашиваю: "Что же ты мне правду не говоришь?" Врать он не умел.

Сережа, как мужчина, всё умел, они с отцом всё делали по дому. А с мамой у него были трения, потому что мама всегда к вере стремилась, а он — к семье. Важно ведь, чтобы дома был уют, был ужин, а мама иногда задерживалась на работе. Он жалел Анечку маленькую, что она часто без мамы спать ложится или, наоборот, не ложится, потому что ждет маму.

сестра татьяна с дочкой

Сережа очень хотел поступить на архитектурный факультет, но дважды не получалось. У него всегда столько планов было, наверное на двадцать лет вперед. Ему некоторые говорили: "Хватит в облаках витать", а я почему-то знала, что у него всё получится, я была уверена в этом, и у него всё потихоньку получалось.

Для двадцатилетнего парня он сделал много. По своим материальным успехам и моральным качествам он был гораздо старше и взрослее ребят своего возраста.

сестра татьяна с детьми на могилке старца

Он научил меня относиться к людям по-доброму. Я раньше хорошо относилась к близким, а чужой человек оставался для меня чужим человеком. Сережа был очень человеколюбивым, никогда не замечал чужих ошибок, проступков, всех любил, всех прощал.

У него изнутри шла доброта. Кто-то считает, что он был наивным, но если бы все были такими, как он, то мир стал бы другим. Он умел восторгаться всем...

Я живу с мамой и бабушкой. Моя мама Сережу очень любила, и бабушка, и моя тетя, которая живет в Голландии с мужем, он был всем как родной. Мама называла его сыном; она уже свою квартиру нам отдала, и мы планировали повенчаться и с января вместе жить. Дата нашей свадьбы была назначена. Мы подали заявление, колечки купили, забронировали ресторан. Я не думала, что все родственники так хорошо отреагируют, думала скажут: "Молодые еще". А все в нас поверили. Насчет детей у нас всё уже было расписано, мы хотели троих сыновей: Леонида, Леонтия и Илью.

Я его утром ждала, мы должны были к парикмахеру вместе ехать к 9 часам утра 27 ноября. Я позвонила в 9:15, и мне сказали, что он погиб…

Когда несли гробы, у меня была такая пустота внутри, я кинулась сразу к гробу... Потом, уже ближе к ночи, заметила на Сереже кольцо — мы с ним носили одинаковые колечки. Мне стало легче от того, что колечко не сняли, что хоть в этом он остался со мной.

Мне кажется, что вот-вот всё снова вернется на свои места, я в это горе еще не поверила даже. Я знаю, что ему было всегда тяжело без меня в любом месте, теперь он без меня, и я боюсь, что он себя винит за это. Я переживаю не за себя даже, а за то, как он там себя чувствует, и единственное, чем я живу, это встречей, которая будет через десять, двадцать, тридцать, сорок лет. Я надеюсь, что мы там встретимся...»

прощание в церкви