Священник, иконописец, многодетный папа. По этим определениям прихожане нашей обители наверняка сразу поймут, о ком речь — об отце Сергии Нежборте. С батюшкой мы уже встречались несколько лет назад в иконописной мастерской, которой он руководит. Тогда в основном разговаривали о творчестве. На этот раз наша встреча была гораздо продолжительнее, а круг тем, на которые мы пообщались, намного шире.
Интересный факт: в нашу первую встречу несколько лет назад отец Сергий показался мне очень замкнутым человеком, который мало улыбался, очень сухо отвечал на вопросы, да и вообще не был настроен на беседу. А в этот раз передо мной сидел другой человек: много улыбался, был откровенным, много размышлял. Мне показалось, что батюшка даже помолодел. Хотя с философской грустью в начале беседы он сразу отметил: жизнь усложняется.
— Несмотря на опыт и на возраст, есть ощущение, что каждый шаг вперед всё сложнее. И я не отделяю в этом процессе служение, какие-то социальные задачи, личную жизнь — всё переплетено. Знаете, я часто возвращаюсь воспоминаниями к своему детству. Не буду хвалиться, что в нем было всё идеально, но в определенные годы, например в школе, это было абсолютно светлое время.
— В идеале, наверное, детство и должно быть таким. В каком-то смысле это старт человека, база всей его будущей жизни, опора.
— Согласен с Вами. Я не знал даже, что родители могут ссориться между собой. Такая, понимаете, добрая иллюзия, светлая картина. Сегодня я сам отец, глава семьи, но так организовать свою внутреннюю семейную жизнь, как могли это мои родители, у меня редко получается. Трудности были, безусловно, но ничего глобально не омрачало жизнь. Что-то не касалось меня, что-то я просто мог не замечать, не вовлекался глубоко. Но вот это ощущение — светлой легкости какой-то — запомнилось. И потом, когда мне пришлось выходить в самостоятельную жизнь — переезд в Минск, обустройство в общежитии, — отрыв от семьи дался очень тяжело. Я жил ожиданием, что придут выходные и я поеду домой. Представляете, как я был привязан к дому! Побыв дома всего день, я напитывался жизнью. Это давало мне силы. Конечно, постепенно стал осваиваться, реже ездить домой. И уже начал жить другим ощущением, что впереди будет новый дом.
— Возможно, пришел тот момент, когда Вы сами уже должны были дать кому-то это ощущение, эту опору — дом.
— Для семьи ведь важно единство. Когда его нет, ты всегда в напряжении. В моей семье четверо усыновленных детей. В какой-то степени это совершенно мне непонятные, неизвестные дети. Они всегда открытие для меня.
— У детей Вы учитесь чему-то?
— Что-то новое каждый день. Вечный поиск ответов. Я иногда не до конца в каком-то смысле могу их понять. Порой в семье я словно на работе (улыбается).
— А церковь стала Вашим домом, Вашей семьей?
— Наверное, я хотел бы так сказать, это да. То, что сегодня я имею, то, что Бог дал мне служение, дал талант писать иконы, — это огромная радость. Скажите мне лет тридцать назад, что всё это будет в моей жизни, я бы никогда не поверил! Да и сейчас я не всегда до конца верю, что всё это со мной происходит. И радость, и тяжесть одновременно.
— Разочарования не было у Вас в избранном пути? Ощущения, что, может, не оправдали чьих-то ожиданий? У прихожан нередко образ священника идеализирован, особенно у новоначальных, в священнике видят идеальный образ, а не живого человека. А после — нередко разочаровываются.
— Насчет себя разочарований в избранном пути не было никогда. А вот насчет разочарований во мне у прихожан — это лучше у них спросить (улыбается).
А вообще я очень неуверенный в себе человек. Иногда достаточно одного какого-то слова, чтобы я мог всё поставить под вопрос. Но опыт служения мне показал, что есть такие вещи, которые просто нужно терпеть и не бросать. Ну а если будет совсем что-то непосильно для тебя, то Господь так устроит, что всё поменяется. Даже помимо твоей воли. Вот это понимание мне очень помогает.
— Можете привести пример?
— Был период, когда я каждую неделю ходил в интернат в отделение, нужно было помогать привести больных к литургии, быть с ними на службе. И, скажу вам, было для меня это всегда непросто. Морально. Но тем не менее я делал это почти десять лет. И однажды я ощутил, что всё, наступил предел, больше не могу. И отказаться не имею права — послушание. Такая вот борьба была во мне. И, представляете, Бог изменил ситуацию — это послушание ушло из моей жизни. Постепенно, само собой. Но мысли уйти из храма, к счастью, ни разу не возникло.
— А как Вы пришли в храм? Вы говорили, что Ваша семья не была воцерковлена.
— Мне было лет 13. Мы шли с бабушкой и моим братом-близнецом по родному Бресту мимо местного храма. И бабушка просто предложила войти. Несколько неожиданным было это предложение, потому что тогда я был очень и очень далек от всего, что касалось религии и православной жизни в целом. Зашли. Богослужения не было, в храме шла реставрация. В притворе я увидел икону. Уже после я узнал, что это образ святителя Николая. А тогда эта икона меня так поразила, что до сих пор я не могу подобрать слов, чтобы описать это глубокое впечатление. Лик был удивительный. Моя душа очень откликнулась на увиденное. Я даже подумал, что вот так выглядит Бог.
Я вышел из храма и долго не мог прийти в себя. А ведь тогда я еще и крещен не был. После этого случая я начал всё чаще ходить в храм. А еще совпало, что я учился в художественной школе, а она находилась по пути к храму. Иногда я смотрел на храм, видел купол, эту псевдорусскую архитектуру, и внутри меня всё прямо горело огнем, понимаете?
— А крестились Вы в скором времени после этого?
— Года через три. Когда ходил на службы, понимал, что не до конца могу разделить всё происходящее, что хочется быть в этом полностью.
У меня не было друзей верующих, да и по натуре я довольно замкнутый человек, не склонен делиться своими переживаниями. Жил интуитивно. Мне достаточно было зайти в храм на три минуты, и я переживал за это время такую мощнейшую благодать, что мне этого хватало на долгое время. Когда я приходил на богослужения, то становился так, чтобы видеть всю службу: кто откуда выходит, в какой момент. Меня завораживало это и хотелось тоже быть там.
После, уже живя в Минске, как прихожанин храма я помогал в центре реабилитации вести подготовку к литургии — что-то принести, потом убрать. Мне нравилось, что я мог быть полезен. А потом начались и службы в храме, прислуживал в алтаре. Участие в службе в качестве пономаря для меня уже было верхом счастья. Потом нашего главного пономаря рукоположили в дьяконы, потом в священники. Место дьякона оказалось, скажем так, вакантным, и мне его предложили. 12 лет я служил в этом статусе. Ну а уже после стал священником.
— А первое Причастие свое помните?
— (Смеется.) Мое первое Причастие случилось, когда мне было лет 16, учился на первом курсе. Я нарушил, наверное, все правила: не постился, еще и позавтракал, опоздал на саму службу, не исповедовался, встал в очередь к Чаше и причастился.
И какое-то чудо произошло — я еще долго ощущал особенную внутреннюю тишину после Причастия. Удивительно!.. Может, не в такой полноте, но отголоски этого состояния со мной и сегодня. И уже не только в служении, в таинствах. Я просто ощущаю, как же Бог любит каждого человека. Эти ощущения преображают меня, наполняют. Иногда это очень явственно происходит. Нечасто, но, к счастью, это есть.
Вера — это ведь не схема, не формула, здесь ничего невозможно доказывать. Если Господь однажды коснется тебя, то тебе откроются такие вещи… Потому что откроется сердце. А вот если благодать эта не коснется, то, мне кажется, тут даже опасность есть. Вера от ума — опасная штука.
— Что Вас питает в духовном плане сейчас?
— Я по-прежнему в поиске. Ищу ответ на вопрос: а что Господь хочет от меня? Хочу остаться душой живым человеком. Питает духовно моя работа иконописцем. Мои жалкие попытки писать иконы начались еще в школьные годы. Помню, сижу на уроке и в тетради рисую образ Божьей Матери. Тогда я и помыслить не мог, что стану иконы писать: начало 90-х, никаких иконописных школ, педагогов, литературы. Но где-то внутри эта мечта всё же жила во мне.
— И она сбылась.
— Да (улыбается).
— Иконопись – это Ваша работа?
— Это мой крест (смеется). Если серьезно, это моя жизнь, моя сбывающаяся мечта. Мне это и тяжело, но одновременно я очень люблю это делать. В процессе открывается удивительная красота, хочется ее запечатлеть, поделиться ею. Есть и минуты разочарования, конечно. Такой калейдоскоп эмоций, переживаний. Некоторые люди представляют себе работу иконописца несколько романтично: горит лампада, иконописец в благодушном настроении в тихом помещении, всё степенно, мирно. Наверное, где-то есть и такое, но в моем случае всё гораздо сложнее. И тем не менее всё это чудо.
— А свою первую написанную икону помните?
— Всё шло плавно: я учился в художественной школе, потом в художественном училище. Потом окончил Академию искусств. Там и начал писать иконы. Потом уже в монастыре начала формироваться мастерская. Сначала копировал, потом работал как подмастерье, потом меня стали привлекать помочь иконописцам в их работе. Всё было нужно. И всё это важно для меня сегодня как для руководителя мастерской. Я учился общаться с заказчиком, учился реагировать на разные ситуации, как поступить правильно, как, наоборот, правильно отступить…
— А чему Вы продолжаете учиться сегодня?
— Всему, чему и раньше. Во мне живет два человека: первый — во всем разочаровавшийся пессимист. А есть и другой — тот, кто продолжает верить, надеяться и любить. Хочет жить! И в разные моменты жизни эти два человека проявляются.
Но я продолжаю верить в чудо, что Господь поможет. Видя и осознавая устройство жизни, я верю, что Бог не попустит совершиться отчаянию в какой-то момент. Это ниточка, за которую я держусь. Иногда вопреки логике и здравому смыслу.
Беседовала Ирина Кругликова
20.10.2022
