Подать записку в монастырь
О здравии или упокоении
Необычный батюшка (часть 1)
Татьяна Ивановна Воробьева, жительница острова Талабск, что на Чудско-Псковском озере, — уроженка этих мест. Помнит она, как немцы сжигали острова, как возрождались родные места в голодные послевоенные годы. Помнит и знаменитого старца, домик которого стоял по соседству. Всю жизнь Татьяна Ивановна занималась рыбным промыслом и за тяжелым трудом не сразу разглядела в протоиерее Николае Гурьянове, к которому люди ехали со всей России, необычного батюшку…
«Зарево. Немцы жгут острова…»
— Жили мы на острове еще до войны. Много здесь людей в те годы было. Больше, чем сейчас…
Одним днем мама пошла баню топить, прибегает обратно: «Пароходы приплыли, немцы на острове!» Людей согнали к церкви и приказали: «Убирайтесь в лодки! Будем сжигать ваши дома!» Раньше были «мутницы» — лодки на парусах. Мы сели, пароход подцепил лодки и поволок в Эстонию. Думали, нас утопят...
Ночью причалили к берегу. Высадились. Смотрим, а над озером уже зарево — острова горят…
Наутро повезли нас на лошадях в Латвию. В Лимбажи (город на севере Латвии) помещение дали. Жили мы по несколько семей, спали на полу. Если семьи путные, хозяева забирали работать. А у нас что? Мама, я — девчонка 8 лет и сестра 5 лет. Нас и не взяли.
Старшая сестра еще у меня была, 18 лет. Она окопы копала на материке, когда немцы пришли. Мама в Латвии очень тосковала: только сын в финскую погиб, теперь вот дочь осталась. Мы думали, ее убили.
Латыши разные были: кто-то к немцам больше склонялся, кто-то к русским. Взял нас к себе со временем хозяин, который больше русских приветствовал. Хозяйка добрая была — то картошки наварит, то еще чего, покормит. Паек нам на месяц в Латвии давали, так что еще ничего. А потом погнали в Германию.
Жили мы в Берлине. Мама ходила на завод. Голодно было. Пришло время, и стали бомбить. Как завоет тревога — мы в бомбоубежище. С собой бутылка воды и иконка — еще на Залите каждая семья взяла из дома, когда немцы пришли. Мама бежит с завода с чашкой супа или каши. Бомба падает, мама падает, чашка… С земли еду соберет в чашку и дальше бежит. Живая доберется, и слава Богу!
Один лагерь разбомбили, нас переселили в другой. Помню, несколько дней сидели мы в бомбоубежище, а потом нас освободили. Выходим из бомбоубежища, все кричат: «Ура! Русские!» Не верилось, что войне конец…
Повезли нас в распределитель. Жили мы в четырехэтажной больнице, может, с полгода, пока не повезли нас в Псков на больших машинах. В Германии мы голодали, а тут едем — яблоки на деревьях! Машина поближе подъедет, мы срываем, едим…
«Хоть пепел, а домой»
— Приехали в Псков. Куда дальше? Деревню-то нашу сожгли. Решили: хоть пепел, а домой…
И тут не всё просто. Взяли нас на судно, шло оно по Великой реке на Псковское озеро. А на том судне тюки с паклей. Пакля загорелась, мы уже хотели в воду прыгать. Вот как! Войну пережили, столько натерпелись — и дома погибнуть! Спасибо солдатикам — увидели, подтянули судно к берегу и нас вытащили. Вернулись мы в Псков, а потом уже как-то и до своего острова добрались.
Деревню-то немцы дотла сожгли. Только часовня, церковь и обгорелые печи на месте домов остались. Кто первым после войны вернулся, жил в церкви и часовне. Когда мы приехали, родственники уже бункер построили. Там и ночевали, спали вчетвером сидя на скамейке, а на месте родного дома начали строить свой бункер.
А знаете, почему вчетвером? Сестра старшая вернулась! Оказывается, не погибла. Вот что рассказывала: «Окопы покопали, возвращаемся с одним парнем из Толбицы на остров по сухой косе. Впереди немец. Наставляет на нас дуло автомата: "Куда идете?" — "За хлебом…" Наверное, пожалел, пропустил. Добрались мы до острова. Смотрим, дома сгорели, а русские печи стоят. Раньше как съестное хранили? В ямы зарывали. Нашли мы рожь, выкопали, стали сушить. Наутро приходим, а на ней дохлый кот лежит. Бросили мы ту рожь, потом еще нашли какой-то запас в земле. Парень, что был со мной, говорит: "Настя, поедем в Толбицу". Немцы уже всё охраняли, но как-то удалось проехать».
Потом сестра оказалась в Латвии. Работала там — коров обряжала. Позже отправили ее во Францию, а как война закончилась, она вернулась домой. Отец наш в 1943-м упокоился. Воевал, лежал в окопах, застудился...
«Тяжелая была наша жизнь»
— В деревню после войны чуть не все люди вернулись.
Строились мы тяжело. Материалов нет, только обгорелые каменные печи. Ломали их, плиты складывали, а крышу из камыша накрывали. И его еще надо было привезти, лодок-то не было. Кто землянку обустроил, кто бункер. Помаленьку обжились…
Как стали людей вербовать в Калининград, половина деревни уехала. Потом на Сахалин — уже меньше, но тоже уезжали. На острове ведь не только жить негде было, еще и голодно. Рыба и та ушла. Малечков каких наловим, насушим и идем с мамой по деревням, где люди уцелели. Принесем оттуда чашку ржи, морковинку, свеклинку. Так и выжили, не уехали с острова. А мама в 1951-м умерла.
Я же почти не училась, только что расписаться могу. Из Германии вернулась выстриженная, в школу пришла — дети смеются. Больше не пошла. Всю жизнь жалела…
Позже нам ссуду на строительство дома дали. Рыбачили мы ночью. Подледный лов у нас был. Я с большим ковшом ходила — это сетка такая, привязанная к деревяшке на большой палке. Работали в кожаных рукавицах. Как постарше стали, уже на парусах выходили. В бригаде один мужчина, остальные — женщины. И такие мы страшенные бабы были от этого труда! Всё работали и работали, а Господь помогал...
Основной рыбой, за которую мы строились, был снеток — маленькая такая рыбешка. Возили ее в Ленинград. Добирались сначала на пароходе, потом на автобусе. Вот такая тяжелая была наша жизнь…
«Колокол скинули, церковь разграбили»
— Раньше на острове все верующие были. Как храм был открыт, так вся деревня ходила, а потом советская власть стала бесчинствовать. Такой хороший колокол у нас был — скинули. Церковь разграбили. А люди стали дома молиться. Как сейчас помню, папа мой архангелу Михаилу молился. Мы еще маленькие были, а он всё к нему обращался.
Когда храм на острове открыли, не помню... А вот что на перекладинах в нем рыбацкие сетки сушили, было такое. Сегодня придешь на службу, смотришь наверх и думаешь: как мы на такую высоту эти сетки вешали?
Никольский храм как стали восстанавливать, люди из домов иконы понесли. Хранили, пока церковь была закрыта. А уже как службы начались, так все пошли в храм. А какой у нас тут крестный ход был! Когда праздник иконы Божией Матери «Благодатное Небо», людей — неисчерпаемое море. Свои все, залитские, ходили, тогда еще приезжих не было. Мужчины наши большую икону несли — бывало, в руках, а бывало, и на носилках. Шли мы вокруг острова с молитвой. Такой праздник был!..
Первая встреча со старцем
— Как отец Николай на остров приехал, хорошо помню. В 1958 году это было, я тогда беременная ходила. Там, где сейчас гостиница, деревянная больница была. Иду я на консультацию, гляжу, а навстречу батюшка идет с женщинами, что в храме трудились. Молодой такой, черненький, красивый. И сумки с батюшкиными книгами несут — у него всегда книг много было. Вот такая наша первая встреча. А первая служба батюшкина в нашем храме на Покров была.
Отец Николай дочку мою крестил, тогда на дому принято было. Взял Нину на руки и говорит: «А мама-то где этого ребенка?» Вышла я, и батюшка меня благословил…
Продолжение следует…
Беседовала Дарья Гончарова
Фотографии автора
06.09.2022
