Издан очерк жизни насельника Свято-Успенского Жировичского монастыря схиархимандрита Митрофана (Ильина) (1915–2006)
В начале 1990-х годов на клиросе Свято-Успенского собора Жировичского мужского монастыря церковный хор производил аудиозапись. Дело не ладилось: посторонние шумы всё время останавливали процесс. Малейший шорох — стоп; кашлянет кто-нибудь — стоп; ворона каркнет за окном — стоп; грузовик на улице мимо проедет — стоп. Петь с первого такта начинали много раз. И всё ради идеального звучания. Регент даже выставил «караульных», чтобы никто во время записи случайно не зашел в собор и не нарушил тишину. Хористы очень устали, нервничали и готовы были уже кричать друг на друга, только бы скорее закончить петь и разойтись. Обстановка накалилась до предела.
Очередная, трудно сказать какая по счету попытка удачной записи опять была сорвана: раздался скрип двери — через запасной вход в собор вошел монах преклонных лет…
— О-о-о! Пою-ю-ют? — искренне и громко высказал удивление батюшка. — Записываете, да? Очень важно!
— Батюшка, миленький, — взмолился регент, — мы уже до белого каления дошли. Пожалуйста, тише!
— Я не буду мешать, — очень серьезно и с пониманием отнесся батюшка да притих.
Прошло совсем немного времени. Хор собрал последние силы, настроился на новую попытку сделать запись, как вдруг раздался… храп. Никто не смог удержаться от смеха — все расслабились, нервное напряжение спало. Потому что на отца Митрофана — так звали батюшку — разозлиться было невозможно. Его все любили. Внимательные певчие увидели неслучайное появление самого старого насельника монастыря в наиболее ответственный момент записи.
Батюшка обладал даром чувствовать состояние души человека. Почти сорок лет без выходных и отпусков он нес послушание в свечном ящике и хорошо научился не только понимать людей без слов, но и маскировать свое умение видеть незримое. Партизанское прошлое и немощи преклонного возраста позволяли ему оставаться «незаметным» на виду у всех.
Когда от постоянного общения с паломниками на отца Митрофана наваливалась физическая усталость, он отдыхал там, где придется. Для стороннего взгляда — вполне естественное явление. Бывало, сидя на лавке в храме, чуток подремлет, склонив голову, а иногда поспит в кладовке или поднимется на хоры и там вздремнет. Когда сил не оставалось совсем, он ставил в ряд несколько табуреток — росточку был маленького — снимал валенок, клал под голову и ложился ненадолго отдохнуть прямо в свечном ящике. Временами звуки его негромкого сопения раздавались и с места расположения архиерейской кафедры — почетного четырехугольного возвышения, устланного теплыми коврами. Батюшка частенько там спал, укрывшись орлецом — небольшим круглым ковриком с изображением парящего орла, на котором молится архиерей во время богослужения.
Орлец — символ небесной высоты служения и заботы архиерея о своей пастве — будто бы наложил некий отпечаток на внешний вид и образ жизни отца Митрофана. Батюшка имел орлиный профиль и зоркий взгляд, который по неведомым признакам во время богослужений «выхватывал» скорбящего человека, и не важно, верующим тот был или нет. Ни пол, ни возраст не имели значения.
Сидит совершенно незнакомая женщина в уголке — ей очень тяжело, но никто об этом, кроме нее и Бога, не знает. Батюшка подкрадывается к ней, присаживается рядом и заводит разговор по душам — ее грусть уходит. В такие минуты человек чувствовал, что отец Митрофан именно к нему находится ближе, чем ко всем остальным.
Образ жизни архимандрита Митрофана был созвучен значению его имени. «Митрофан» в переводе с древнегреческого — «матерью обнаруженный». В младенчестве мать потеряла его, младенца, в суматохе на железнодорожном вокзале и с помощью неравнодушных людей вновь обрела. В монашестве отец Митрофан в свою очередь находил, буквально «охотился» за людьми, находящимися в огорченном, горестном и даже бедственном положении, чтобы окрылять их радостью. Отыскивал, как настоящая мать. Только мать, не ощущая преград, спешит ребенку на помощь и первым делом утешает его. Оберегает, делает всё возможное, ничего не ожидая для себя взамен — ни выгоды, ни благодарности. А в остальном — молится за свое дитя, вверяет его в попечительство Божие и живет со спокойным сердцем.
Таким и был отец Митрофан. Ему не были безразличны люди. При встрече батюшка иногда любил задавать один и тот же простой вопрос:
— Как тебя зовут?
— Александр, — отвечал, например, семинарист.
— Как зовут? — тут же повторно спрашивал батюшка.
— Александр, — снова звучал ответ.
— Как тебя зовут? — допытывался отец Митрофан и с невозмутимым видом ждал ответа, демонстрируя непонимание. Зачастую люди отвечали ровно столько раз, сколько их спрашивали и только потом задумывались о причинах постановки самого вопроса.
— Людмила, а ты людям милая? — спрашивал отец Митрофан, открывая одновременно подспудный смысл вопроса: насколько образ жизни человека соответствует его имени.
Существует наблюдение, дающее основание заметить некое подобие добродетельных христиан с теми святыми, имена которых они носят. Священник Павел Флоренский писал, что каждое имя направляет жизнь личности по своему руслу и не дает потоку жизненных процессов протекать где попало. И в этом русле именно сама личность определяет нравственное его наполнение. Имя есть определенный ритм жизни. Когда человек устремляется к святости, тогда и можно наблюдать некоторое его сходство с жизнью святых.
Непрестанное попечение о людях было свойственно небесному покровителю батюшки — святителю Митрофану Воронежскому. Неравнодушная забота являлась мелодией души и отца Митрофана. Батюшка мог сесть в храме на лавку рядом с человеком, которого первый раз видел, и, выслушивая проблемы, клал голову ему на плечо и что-то с любовью растолковывал. Иногда острым коротким пальцем постукивал по колену, руке, голове, словно вбивал свои слова, как гвозди, чтобы человек их хорошо запомнил. Мог упереться лбом в лоб, и тогда в его взгляде можно было утонуть; мог ласково погладить по щеке, обнять или просто взять за руку.
Достаточно было посмотреть на отца Митрофана в такие мгновения, чтобы устыдиться своего исковерканного понимания о должном, глубоком внимании к людям. Обратить внутренний взор на себя и признаться: …ты носишь имя, будто жив, но ты мертв (Откр. 3: 1).
Среди многочисленных добродетелей батюшка особенным образом выделял терпение и являлся его носителем.
В Свято-Успенский собор обители как-то раз зашел высокий мужчина лет шестидесяти, скорее всего местный — достаточно крепкого телосложения. Про таких деревенских жителей обычно говорят: кровь с молоком. Его возбужденный взгляд и мечущиеся маленькие глазки свидетельствовали о неких отклонениях души: она чего-то искала, куда-то рвалась.
Взрослый на вид, а в движениях — как дитя. Одет в коротковатые трикотажные брюки василькового цвета от спортивного костюма «Динамо» с отвисшими коленями. В брюки заправлена приталенная бежевая рубашка в стиле «диско» — отголосок забытой мужской моды начала 1970-х — с пышными цветами на груди и с массивным, заостренным на концах воротником. Вся одежда, по-видимому, досталась ему за чьей-то ненадобностью.
В расстегнутых сандалиях на босу ногу он спешил к свечному ящику, держа в левой руке скомканную, засаленную от жирных волос кепку несуществующего в природе цвета. Его русые волосы на голове застыли, как полегшие в поле стебли пшеницы после сильного и порывистого ветра с дождем. Они были странно примяты и местами беспорядочно торчали в разные стороны.
Когда мужчина приблизился к отцу Митрофану, застыл на минуту, как вкопанный, и произнес странную речь:
— О!.. Митрофан! Ты мне, это… мыло дай. Дай мне мыло! Меня зовут в баню, а мыла нет. Давай скорее, автобус ждет!
Отец Митрофан улыбнулся и медленно нагнулся — достал из-под стола и выложил на стол кусочек мыла. Откуда взялось мыло в свечном ящике, еще догадаться можно было: руки помыть или еще для какой-нибудь нужды.
Объясняя свое требование, мужчина интенсивно махал руками, как на пожаре, но внезапно остановился. Почесал кепкой спину и продолжил:
— А!.. Митрофан! Еще же мочалка нужна в бане! Дай мне мочалку!
Здесь стоит напомнить, что диалог происходил в храме. Откуда появилась мочалка в руках отца Митрофана — догадаться было уже невозможно. К тому же батюшка улыбался еще сильнее и был очень рад, словно к нему приехал издалека близкий родственник.
А человек по-прежнему не унимался:
— Митрофан, давай скорее! Меня люди ждут, автобус. Понимаешь? В баню ж еду, в Слоним! Мыться ж буду. Митрофан, а после бани чаю попить нужно. Дай мне сахару!
Батюшка дал ему всё, что тот просил, и услышал слова благодарности:
— Митрофан хороший. Он очень хороший! Девяносто лет жить будет.
Молодой человек активно жестикулировал, кричал, что опаздывает, и, наконец, ушел, не взяв ничего, что дал ему отец Митрофан… Старец по-прежнему улыбался с нежностью и любовью. Как оказались в тот день в свечном ящике мыло, мочалка, сахар и чай — осталось тайной.
Тайной за семью печатями являлась и духовная жизнь отца Митрофана. Свет пролился отчасти только после упокоения батюшки. Стали доступны его келейные записи, люди делились воспоминаниями, случаями молитвенной помощи.
Собранные материалы легли в основу написания книги «Старец Митрофан Жировичский». На страницах издания читатели смогут познакомиться с историей жизни отца Митрофана, его духовными поисками, наставлениями и найти СВОЙ ответ на вопрос, который любил задавать батюшка:
— Как тебя зовут?
В статье использованы фотографии из личных архивов прот. Геннадия Логина и прот. Георгия Савицкого
21.06.2022
