«В облачении я на службе у Бога» (часть 1)

Господь сказал в притче: Так будут последние первыми, и первые последними (Мф. 20: 16). Сестра Людмила Зубарева крестилась в 58 лет, в сестричество пришла на заре строительства монастыря. Облачившись в белые одежды, Людмила 20 лет несла послушание со скарбонкой. Сегодня, в свои 82 года, сестра милосердия всё еще продолжает служение, поддерживая пациентов тубдиспансера.

«Войну наша семья встретила в Мордовии»

— Моя семья из Саратова. Перед войной мама окончила медицинский факультет Саратовского университета, и ее направили работать в Мордовию. Мне тогда было два года, старшей сестре — четыре. Родители вместе уже не жили.

В Мордовии наша семья встретила войну. В те годы было голодно. Мама трудилась в госпитале, ей давали паек, а в нем был шоколад. Мы с сестрой находили, где мама его откладывала, и съедали.

Помню военный Новый год. В помещении театра организовали госпиталь. Были настоящая сцена и зал для зрителей, в котором сидели раненые. В детском саду нам сшили белые марлевые костюмчики. Холодно, туфельки из ваты и марли на босых ногах, и мы исполняем танец снежинок. После выступления раненый взял меня на руки и угостил маленькой шоколадкой. С тех пор я мечтала работать в госпитале.

Жили мы в трех городах. Помню Большие Березняки. Квартиру дали в 1,5 км от центра, в здании поликлиники. С одной стороны квартира, в которой жили мы с мамой, женщина-татарка и ее сын Валентин, с другой — врач с женой и двумя дочерьми.

— Неподалеку от поликлиники стоял домик фельдшера, в семье которого было семеро деток. На Рождество они выворачивали шубки, прикрепляли козьи рога и заглядывали в окна домов. Теперь понимаю, что это были рождественские колядки.

Босоногое детство

— Школа была далеко. Весной и осенью грязь, пешком не добраться. Телегу не запрягали — застрянет. Конюх возил нас на лошади — одного ребенка посадит перед собой, второго позади. Зимой сугробы, сорокаградусные морозы. Сестра с первой смены придет, валенки мне отдает, я надеваю и бегом в школу. В классе было холодно, сидели в валенках. Зажигали керосиновые лампы.

Рядом со школой проходила железная дорога. Я видела вагоны с пленными немцами. Идешь, морковку или яблочко жуешь, они зовут: «Киндер-киндер, ком-ком!» — снимают шарф или что-то другое и предлагают поменять на еду. Мы боялись, убегали...

Детство было босоногое. Я долго не знала, что такое летняя обувь. До 7–8 класса с весны, как сходил снег, и до осени ходили босиком. На выпускной сестра мне подарила тряпичные босоножки. Мы их мыли и натирали зубным порошком.

Мне было 12 лет, когда вернулся папа. Во время войны он попал в плен в Чехословакии. Когда освободился, приехал к нам.

— Ситуация изменилась после смерти Сталина. Помню, когда он умер, нас в школе построили на линейке, директор говорил слово, и все плакали.

«Кто зайдет в храм — исключим из комсомола»

— Сначала наша семья жила на съемных квартирах, потом мы купили домик и завели хозяйство. Газет не читали, телевизора не было, только радио, но и его некогда было слушать — огород, корова, куры. Летом, чтобы подоить корову, надо было идти 3–4 километра, а потом столько же обратно. Вечерами собирались вместе посидеть, поговорить, кто-то вышивал. Любили кататься на лыжах, эта любовь сохранилась на долгие годы.

Мама была татарка, коммунистка. Отец — простой астраханский мужик. Наверное, был верующим, но об этом молчал. Помню, как он готовил пасху в пасхальнице — большой деревянной емкости, вырезанной им из дерева. Творог мы тогда делали сами, и была у нас творожная пасха.

«Мы были и няньками, и врачами»

— Когда мне исполнилось 18 лет, мы переехали в Беларусь. Папа строил дом, мы помогали. Окончив в Мордовии десять классов, я поступила в медицинское училище в Саранске, доучивалась на фельдшера-акушера уже в Минске. После училища начала работать в госпитале. Мне присвоили звание младшего лейтенанта и хотели отправить в часть под Дзержинском. В это время в Минске открывалась 4-я больница, и я ушла «на гражданку». Вышла замуж, родила старшую дочь.

Мужа направили на Север, и мы уехали под Архангельск — станция Кулой. Дочери было всего 9 месяцев, из-за перемены климата она часто болела. Работать фельдшером я не могла и начала трудиться старшей медицинской сестрой в яслях.

— На Севере отработали три года. Я забеременела Наташкой, и мы вернулись в Беларусь. Медикам не давали мест в яслях и детских садах, мне вновь пришлось идти в ясельную группу.

26 лет в доврачебном кабинете

— В доме, где мы жили, воду надо было носить из колонки, зимой топить котел. Ночью угля не подкинешь — утром всё замерзнет. Дети маленькие, выскочишь к колонке, валенки на босу ногу, на плечи что-нибудь накинешь — так я и заболела... У меня обнаружили потемнение в легких и диагностировали пневмонию. Три месяца лечения и новый диагноз — туберкулез, но палочка не высеивается. Лечилась около года.

Когда открывалась 7-я больница, я мечтала прийти туда акушером, но, поскольку переболела туберкулезом, мне запретили работать с детьми. Устроилась фельдшером в здравпункт «Комсомолки» (сейчас «Милавица»). 26 лет в доврачебном кабинете. Дневная смена — 1500, ночная — 1000 человек. Люди обращались с разным — от травм до аппендицита и гипертонии.

«Дочь надо класть в клинику»

— Младшая дочь занималась парусным спортом, была кандидатом в мастера спорта, хорошо закончила школу и получила льготы на поступление в три института — в Москве, Ленинграде и Львове. Отец Наташки (он тогда уже ушел из семьи) посоветовал ей ехать в полиграфический институт во Львов. Полиграф — это краски, пыль, станки. Я же медик, как не сообразила отговорить дочь?..

Перед Новым годом на третьем курсе института Наташка звонит: «Заболела», — высокая температура, ставят ОРВИ. На праздник домой не приехала. На каникулах практика — то в Молдавию, то в Ленинград, то в Москву. Мы почти не виделись. И вот дочь сдает выпускные экзамены и возвращается домой.

— Наташку определили в больницу в Новинках. Несколько месяцев наблюдали за динамикой и в какой-то момент перевели в отделение более интенсивной терапии.

«Что меня тянуло в храм, не знаю…»

— Я начала ходить в храм святой Марии Магдалины. Мой путь на «Милавицу» до трамвайных путей лежал мимо церкви еще во времена, когда там был архив. Начались богослужения, и я пришла — в спортивных брюках, с непокрытой головой. Что меня тянуло в храм — любопытство или Господь звал, не знаю…

Кто-то крестится — и я крещусь, на коленочки стал — и я на коленочки. Однажды люди пошли к кресту, и я следом, все к Причастию — и я к Чаше. А какая-то бабушка, может, чуть моложе, чем я теперь, спрашивает: «Деточка, а ты там была?» — и показывает на батюшку, который исповедует. Я ответила: «Нет». Она объяснила, что пока мне идти к Причастию рано.

Я любила приходить в храм по воскресеньям. Из алтаря выходил ныне покойный отец Иоанн Хорошевич, и все начинали петь какие-то песнопения. Слов я не знала, а мелодия казалась знакомой. Стоит передо мной женщина с брошюркой, заглядываю ей через плечо и пою. Так мне полюбились эти «песни», а ведь я еще была некрещеная. Потом мы убирали в храме, и нас кормили вкусными драниками.

Крестилась я в 58 лет в кафедральном соборе. Бесед перед Крещением тогда не проводили, как правильно одеться и взять с собой полотенце, подсказала моя крестная Людмила, она лет на 15 меня младше и в те годы тоже ходила в храм Марии Магдалины. Стали мы полукругом около крестильного сосуда, батюшка что-то читает, дети пищат, я ничего не слышу и не понимаю. Покрестились и пошли к Причастию. Причащал митрополит Филарет (Вахромеев).

— Я продолжала ходить на богослужения в храм Марии Магдалины, исповедовалась, причащалась, помогала убирать в церкви, по субботам с 7 до 9 утра читала Псалтирь...

«Всё сделала, могу идти в сестричество»

— Денег особо не было, жили, как все. Я уже вышла на пенсию, но еще работала. Стали на Комаровку привозить продукты с агрокомбината, вот я и ходила туда за творогом. Бывало, ждешь по 1,5 часа, пока привезут. В очереди познакомилась с женщиной. У нее скорби с сыном, я рассказала, что дочь болеет, и она мне говорит: «В соборе Петра и Павла проводит беседы отец Андрей Лемешонок» — называет время, день недели и советует сходить.

Пришли мы с Людой в первый раз на беседу осенью. Подходим к отцу Андрею, и я говорю: «Батюшка, мы в первый раз». Он сказал: «Я рад. Идите в сестричество». Не раздумывая, отвечаю: «Я не могу. Надо 10 соток земли перекопать, внучку смотреть, дочка болеет». Батюшка тогда улыбнулся, и мы ушли.

— С момента знакомства с батюшкой прошел год. Снова наступила осень. Я рано успела перекопать огород, внучка подросла. Подхожу к отцу Андрею: «Батюшка, благословите. Всё сделала, могу идти в сестричество…»

Продолжение следует…

Беседовала Дарья Гончарова

Фотографии Влады Ривкиной и из личного архива Людмилы Зубаревой

14.10.2020