«Свобода не в том, что ты делаешь, что хочешь» (ч. 1)

Бог вчера и сегодня и во веки Тот же. А человек? Общество? Накануне дня памяти апостола Андрея Первозванного — небесного покровителя духовника нашей обители отца Андрея Лемешонка мы поговорили с батюшкой о временах и обстоятельствах, духовном поиске и нравственном выборе, о временном и вечном.

— Отец Андрей, вы в Церкви уже больше 40 лет. Что изменилось? Как изменился человек?

— Наверное, меняешься ты сам. В молодости видел одно, сейчас другое. Но, думаю, дело здесь не только в возрасте. Вспоминаю, что было раньше, с болью и тоской. Когда я пришел к вере, молодежи в храме почти не было. В то время вера была выстрадана, ты должен был платить за нее отказом от удобств и привилегий.

Я 13 лет был сторожем в кафедральном соборе. Мой отец трудился в Высшей партийной школе, был доктором исторических наук. Из-за меня отца выгнали с работы, а это была его жизнь. Сын — сторож в соборе! В то время такое было недопустимо. Отец сказал, что я предатель, и мне пришлось уйти из дома…

Случайных людей в церкви не было. Люди приходили сложными путями. Приходили, чтобы что-то отдать церкви, а не взять. Когда позволили восстанавливать храмы, мы «горели». Люди шли после работы и трудились допоздна — и молодые, и старые. Когда начал строиться монастырь, всё стало по-другому. Это был 1996 год, и человек уже был другой. Люди спрашивали: «А сколько вы нам заплатите?»

— Если не пожертвовал чем-то, не потрудился, теряется ценность? В этом причина изменений?

— Если раньше формой борьбы с Церковью было физическое уничтожение, потом запрет — закрывали, запрещали, не пускали молодежь на Пасху, — то в какой-то момент сказали: «Пожалуйста, идите». И пошли все. Я помню период, когда уже заканчивался коммунистический строй. В церковь начали приходить люди, которые работали в силовых структурах, в профсоюзах, и многие из них стали священниками.

Отец Димитрий Дудко (протоиерей Русской Православной Церкви, церковный писатель. — Прим. ред.) еще 20 лет назад говорил о том, что раньше было понятно, кто враг, а кто друг: этот человек атеист, против Бога, борется с Церковью, а этот человек верующий. А сейчас все как бы верующие, все со свечками, а кто его знает — верующий он или не верующий. Как страшно, когда говорят: «верующий священник»! И это то, что мы сегодня видим…

Для меня служение — тяжелейший крест. Но как страшно, когда человек приходит в Церковь, ищет место поудобнее и говорит: «Работа не пыльная, руку целуют, я учу и наставляю».

— Вернемся к вашей личной истории. Как родители отнеслись к вашему священству? И изменилось ли их отношение к Богу в конце жизни?

— Спустя годы всё изменилось. Однажды я сторожил в соборе и увидел, что пришла мама. Она сама крестилась. Отцу я предложил поехать послужить панихиды по прадедушкам и прабабушкам, он обрадовался. В этой поездке я его крестил.

Родители уходили по-настоящему верующими людьми. Отец болел, знал, что умирает, и причащался. Я тогда спрашивал: «Ты ради меня причащаешься?» — «Нет, я осознанно». И для меня это было очень важно.

— Как рассказать близким людям о вере и Православии, если они не понимают и не хотят принять изменения, которые в тебе произошли?

— Встретив Бога, человек хочет делиться с другими этой радостью, ему кажется, что все его поймут, но все думают, что он сумасшедший. Сейчас я бы сказал, что нужно молчать и пытаться жить внутренней жизнью. Но тогда это было невозможно. Когда я крестился, было новое рождение. Я был в такой благодати, что ничего не видел. Было полное доверие Богу.

— Нередко семьи распадаются из-за того, что супруги не смогли понять друг друга, когда один из них пришел к вере…

— Слава Богу, моя жена тоже пришла в храм, я не знал бы, как жить дальше, если бы этого не произошло. Бог ее привел, коснулся благодатью, и она тоже стала верующей. Для меня это чудо! Мы венчались в кафедральном соборе. Тогда никто не венчался, и вдруг молодые люди… У нас даже колец не было, одалживали.

Понять меня тогда было очень трудно. Был один человек и стал другой. Был прозападный — музыка, свобода, а потом открыл глаза, и поменялось мировоззрение. Я стал патриотом, поняв, что свобода не в том, что ты делаешь, что хочешь.

— А в чем?

— В твоем внутреннем состоянии. Когда ты можешь отказаться от греха и подчинить себя чему-то, что стоит над твоими мелкими интересами. Вот это свобода.

— Как сегодня, когда столько информации, когда мир только и говорит что о материальном достатке и комфорте, православному человеку не отойти от Бога?

— Очень трудно. Но если человек искренний и по-настоящему ищет Бога, ему посылаются скорби, и они помогают. Это узкий путь. Отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною (Мк. 8: 34). Самому это невозможно, но Бог воспитывает человека, подводит его к какому-то моменту, когда надо делать выбор.

— Но Бог же всех любит. Он и одного подводит, и другого, почему один остается, а второй отходит?

— Это тайна… Я всё время хотел вырваться, а Бог держал. Когда благодать отошла, я стал всех осуждать, никого не слушал, видел во всех лицемеров. Но я очень много работал физически.

Потеря благодати, желание вырваться — очень тяжелый период. Насколько было хорошо поначалу, настолько потом стало тяжело. Эта внутренняя борьба длилась 7–8 лет. Но я боялся уйти сам. Были примеры, когда люди уходили и погибали. Если бы выгнали, ушел бы, но меня терпели. Плохо, тяжело, враг тебя гнал, но ты стоял. Вокруг борьба, дома борьба, внутри тебя борьба — это закаляет, ты трудишься и не жалеешь себя.

В то время мне очень помогли молитвы отца Николая Гурьянова, я ездил к нему с 1980 года. Это был образ, каким надо быть христианину. Сначала тебе просто интересно — «старец прозорливый», а потом ты видишь любовь, она очень красивая, и эта красота спасает.

— Такая любовь — это Божий дар или человек может взрастить ее в себе?

— Я думаю, что это дар, который дается за труды. Если это не выстрадано, не заработано, человек это потеряет. Отец Николай много страдал, несколько раз был в тюрьме за веру, прожил сокровенную жизнь.

И в кафедральном соборе служили священники, которые стали для меня образцом. Они были другого «качества», прошли какие-то испытания. Сейчас многие молодые священники — «от ума». Когда ты получил знания, и они не подкреплены твоей жизнью, примерами людей, которых ты видел, это уже другое. Может быть, люди раньше меньше знали в образовательном плане, но они были настоящими. Как архимандрит Иоанн Крестьянкин говорил, показывая на молодых иеромонахов: «Хорошие ребята, но я монахов тут не вижу». Хороший человек — это еще не священник, этого недостаточно.

— Есть ли в Православии место компромиссам?

— Гибкость, может быть, есть, компромиссов, думаю, нет… Хотя вот, например, советская власть. На проповеди в соборе стоял человек из КГБ. Владыка Филарет говорит первую часть — душа поет, всё в Духе. Вторая часть уже о другом, в ней нет Духа. В какой-то степени это компромисс. Но есть основы веры, которые неприкосновенны.

— Кроме догматической части, где еще недопустимы компромиссы?

— Недопустимы компромиссы с совестью: если допустишь, сразу упадешь. В искренности недопустимы, нельзя хитрить и подстраиваться под кого-то…

Продолжение следует…

Беседовала Дарья Гончарова

13.12.2020