Подать записку в монастырь
О здравии или упокоении
О церковном творчестве (часть 5)
— Значит, в монастыре вы писали только гармонизации распевов? А авторское что-нибудь есть?
— На пальцах одной руки можно посчитать, сколько своих собственных песнопений я сочинила в монастырский период. В частности, ирмосы канона шестого гласа «Яко по суху пешешествовав Израиль» — и это был «заказ» лично батюшки для малого повечерия на великопостной службе Выноса Плащаницы. Но когда есть благословение и есть соответствующая профессиональная почва, необходимо еще и вдохновение. Конечно, момент вдохновения — от слова «вдохнуть» — обязательно должен быть. Вдохнуть — это значит извне, Кто-то, не я. Кто-то в меня вдыхает. И этот Кто-то с большой буквы.
«Яко по суху пешешествовав Израиль». Музыка мон. Иулиании (Денисовой). Поет Праздничный хор Свято-Елисаветинского монастыря.
— Мне очень интересно, как у вас происходит сам процесс сочинения?
— Я за компьютером сочиняю. Ну, рабочий процесс идет, ты в этом какое-то время живешь, над тобой висит какая-то заградительная «капсула», но ты ее не чувствуешь, ты просто чувствуешь необходимость — ты должен. Ты не хочешь ни есть, ни спать, ты должен это закончить. За всё мое многолетнее творчество я считанные ноты изменила в песнопении после того, как закончила его, когда уже дата внизу поставлена — всё, запечатано печатью. Потому что это было дано в тот момент, значит, это правильно. А потом вдохновение уходит, и ты остаешься, что называется, наедине с собой. И то, что ты привнесешь, уже будет твое собственное, и, может быть, это будет уже лишнее. Поэтому я стараюсь сразу записать всё, чаще всего просто за один день, иногда за несколько дней, в которые ты пребываешь в этой невидимой тебе «капсуле».
— А без вдохновения можно?
— Как сказал апостол, всё мне можно, но не все полезно. Например, сейчас: дай мне два часа, я тебе сочиню «Свете тихий», «Ныне отпущаеши» и «Трисвятое». Потому что это элементарный навык гармонизации, которому нас профессионально учат на предмете гармония в колледже и потом в консерватории. К тому же я этот предмет преподавала лет тридцать. Это несложно, но я этого не делаю никогда, не позволяю себе. Это еще один ограничительный момент: нельзя себе позволять писать песнопения просто потому, что ты умеешь технически это делать. Должна быть причина, внутренний запрос, если угодно.
Когда я воцерковилась, мы с моими старшими учащимися проходили по гармонии определенную технику связи аккордов. Я им дала на гармонизацию «Свете тихий» киевского распева. Там были и православные дети, двое из них стали настоящими, профессиональными композиторами, закончив Ленинградскую консерваторию. Так вот, они писали это как домашнее задание к следующему уроку. И нормально! Абсолютно все справились, а у этих двух можно было просто брать и хором исполнять. Но настоящее произведение остается не потому, что ты его насаждаешь, а потому, что оно от тебя оторвалось и само пошло в жизнь. Вот и всё. И поэтому сейчас, если я не чувствую, что есть вдохновение и необходимость, я не буду писать. Хотя технически могла бы. Просто — зачем?
— Вы сказали до этого: «Музыку пишу по послушанию».
— Ну, это было сказано в контексте. Когда я начала писать, батюшка благословил как послушание. Первый год воцерковления человека… тебе знакомо это ощущение? Тебе всё ново! Ты за каждым «чихом» бежишь получить батюшкино благословение, и тебе кажется, что для тебя открылся новый мир, в котором ты теперь будешь жить всегда. И тебе всё это дано. Но на самом деле, теперь уже все мы знаем этапы взросления души, пришедшей к Богу. Тогда Господь держал на ладошке, потом ты уже свесил ножки, а потом уже тебе пора было и спрыгивать. А когда ты спрыгнул, тут с вдохновением слабее стало.
Поэтому у меня пять лет перед монастырем — молчание. Как пел наш ансамбль «Подворские братья», когда еще я ими руководила, «Если нечего сказать — лучше помолчи».
Когда я пришла в монастырь, меня Бог опять взял на ладошку. Это был новый этап моего уже монастырского неофитства. И тоже Бог очень помогал, поэтому полились потоком обработки распевов, и еще один жанр, которого мы пока что вскользь коснулись — это песни.
— Да, «Дни мои…»
— «Дни мои» как раз первая песня в этом стиле, когда часть хора исполняет обязанности аккомпанемента: «дам-дари-дам», а другая часть — солирующая — поет со словами. Потом из этого вырос аудиоальбом «Всего-то навсего», потом еще какие-то песни появились. Этот популярный жанр нужен людям, чтобы что-то слушать и даже петь по-за храмом, так сказать, за церковной оградой, чтобы жизнь христианская продолжалась, отражаясь в песнях.
— Вашу песню «Всего-то навсего» знают все. Вы ее написали по послушанию или по вдохновению?
— Тут как раз совпало. Я повторяю, вдохновение — это когда в тебя вдохнули. Если ты получаешь благословение духовника, это придает силы. Но важно же еще, чтобы я сама что-то чувствовала, чтобы у меня в душе был какой-то собственный запрос. Понимаешь? Вот это очень важно. Твой личный запрос должен быть: «А не сочинить ли мне?..» И как бы спрашиваешь: «Господи, можно?» И как бы получаешь ответ: «Да, попробуй». Но это я уже вербализирую то, что не должно быть выражено в словах. Ты берешь, к примеру, сборник отца Андрея Логвинова или Псалтирь, листаешь. И ничего особенного у тебя нет, просто томит что-то, ты чувствуешь, что вот сейчас можно, что вот оно! Только найди текст. Мне обязательно нужен текст.
А сейчас состояние духа другое. Поэтому я не дерзаю что-нибудь взять и написать. Хоть запрос у меня иногда и появляется, но я ответа не слышу, поэтому не пишу. Делаю какие-то ремесленные вещи. Четыре или пять обработок сделала для сестер. Мы их выучили и поем на Акафисте преподобномученице Елисавете, когда батюшка помазывает, идут люди и надо спеть что-то. Даже песню Вячеслава Бутусова «Прогулки по воде» поем.
— Хочу спросить про чувства, про молитвенность и про гармонию. Каким должно быть пение, чтобы было хорошо молиться?
— Чтобы было хорошо молиться, в песнопении не должно быть претенциозности. А это выражается в двух вещах: в качественности самой музыки и в ее исполнении. Это разные вещи. Потому что можно хорошее песнопение исполнить так пошло, что какая уж тут молитва. А можно и посредственное сочинение исполнить строго, просто, и молиться будет удобно.
Молитва и чувства должны быть в балансе. Я думаю, что это не антонимы, ни в коем случае. Есть для этого другие слова: эмоция, страсти. А чувства обязательно должны быть. Потому что мы люди, мы выражаем свое отношение к Богу в наших мыслях и чувствах. Вот в японском языке, который я люблю, есть слово «омоэ». Это мыслечувство, обращенное к кому-то. Не просто мысли, что относится к сфере мозга, и не просто чувство, что относится к душевности, а именно мыслечувство, когда человек глубоко чувствует ту мысль, которую он получает, слушая это песнопение. Понимаешь? Ее надо прочувствовать. Может, я не до конца понятно выражаюсь, но, мне кажется, люди молящиеся понимают, что в молитве есть и чувства, и мысль. Святые отцы говорят: опусти ум в сердце.
Пение в храме должно быть проще и строже, чем на сцене. Крещендо и диминуэндо, тихо-громко, быстро-медленно, попел мужской хор, потом женский хор, а потом они вместе что-то такое воскликнули — это всё хорошо для светских произведений, и там они вызывают аплодисменты. А здесь они вызывают у меня отторжение, внутренний диссонанс — потому что не те средства не в том месте. Вот помести эти средства на концертную эстраду, даже на тот же фестиваль «Державный глас» — совершенно другое восприятие. Потому что люди пришли слушать музыку. А в храм люди приходят (должны, по крайней мере) с другой целью.
— У вас не было желания сочинить что-то такое концертное? Как Чайковский сочинял. Духовное, но концертное.
— Для концерта? А зачем?
— Чтобы чувствам дать волю.
— Есть сборник «Пение всеумиленное» — это мой первый этап. Он, в принципе, именно душевный, но это тоже востребовано, все эти песнопения «пошли в народ». Вот недавно, пару лет назад, я вдруг получаю известие, что мне присудили как композитору премию князя Константина Острожского в Польше. Это не денежная премия, а просто знак отличия. Я ее так и не получила, не смогла поехать, к сожалению. Но зато прислали небольшое видео, где говорят о том, почему присудили, кому присудили, и зачем. Все члены жюри проголосовали единогласно, потому что у них часто исполняются мои произведения на знаменитом фестивале-конкурсе в Хайновке. И добавили, что самое главное — они поются не только на концертах, но именно в храмах и повсеместно, и у них в Польше, и в Сербии. Я, кажется, «себя» так не пою, как они «меня» (улыбается).
Премия Константина Острожского
— Что вы думаете об исполнении ваших сочинений другими хорами? Как к этому относитесь?
— Я отношусь с пониманием, скажем так. Не обижайтесь те, кто поет мои произведения, на такое скупое слово. Потому что, послушав некоторые мои произведения в некоторых исполнениях, можно было бы рвать и метать, запрещать и кричать: «Вы что, издеваетесь?» Но мне как-то не хочется этого делать. Люди так услышали и они так могут, возможно, они по-другому не умеют, но им понравилось это произведение, и у них такие, скажем, музыкальные и эмоциональные возможности. Они поют так, и слава Богу. Сколько уже слышала вариантов «Всего-то навсего» в разных обработках, в разных составах: и мужском, и женском, и с аккомпанементом, и дети, и балет, и на английском, и на сербском, и на финском, и на украинском, и в конце концов мы на последнем концерте с моим хором взяли и спели под две гитары! А почему бы и нет?
Так что надо еще учитывать, какое произведение. Песня — это песня. Песня имеет право стать народной. Пусть станет. Вот набери в Ютубе просто слова «всего-то навсего полюби» — 1,6 миллиона просмотров. Значит, всё, песня уже ушла. Она оторвалась от меня.
— А есть исполнения, которые вас устроили?
— Да, бывают исполнения, с которыми я соглашаюсь, несмотря на то, что в авторской партитуре были сделаны значительные изменения. Но сам дух песни не пострадал. Например, хор «Бранко» из Сербии и Славянский хор из Лос-Анжелеса.
Всего-то навсего. Хор «Бранко». Сербия.
Всего-то навсего. Славянский хор из Лос-Анжелеса
Так было и со многими песнопениями. Беру польский диск, а там вдруг слышу — поют мое «Трисвятое». У меня для смешанного хора, а они сделали в два голоса. И очень хорошо, пусть живет своей жизнью. Я ничего против не имею, и сама никогда не стану навязывать свое мнение или возражать. Но если вы спрашиваете, что меня не устраивает в таком-то исполнении, я вам честно отвечу.
Меня многое не устраивает в чужих исполнениях. Дело в том, что я пишу для своего хора. И изданное песнопение (ноты) имеет, так сказать, иллюстрацию в аудио- или видеозаписи Праздничного хора. Как хрестоматия такая: вот послушай, что имел в виду автор. Если ты выбрал этого автора, значит, ты знаешь его творчество, значит, ты с ним согласен. Почему же ты не согласен с тем, как он исполняет, ведь этот автор и дирижирует этим хором? Этого я не понимаю. Лучшее — враг хорошего. Зачем искать, если есть пример уже готовой концепции? И я считаю, что хороший пример. Праздничный хор Cвято-Елисаветинского монастыря — это хороший хор. Зачем переделывать? У меня всегда висит этот вопрос. Я его иногда задаю по-дружески, лояльно: «Друже, что ты хотел этим сказать? Почему ты здесь сделал такую огромную фермату? Это же разрушает форму». И у меня не случайно нет этой паузы: мы идем дальше, это должно быть непрерывное движение до главной смысловой точки песнопения.
Вот такое отношение. Так что пойте на здоровье! Но если я услышу, и вы спросите, то я вам отвечу (смеется).
Продолжение следует…
Ред. монахини Иулиании (Денисовой)
О церковном творчестве (часть 4)>>
11.12.2020