Невидимая Церковь

«Вечером, когда войска Керенского отступили из Царского Села, несколько священников организовали крестный ход по улицам, причем обращались к гражданам с речами и уговаривали их поддерживать законную власть, то есть Временное правительство. Когда казаки очистили город и на улицах появились первые красногвардейцы, то, по рассказам очевидцев, священники стали возбуждать народ против Советов, произнося соответствующие речи на могиле Распутина, находящейся за императорским дворцом. Один из этих священников, отец Иоанн Кочуров, был арестован и яврасстрелян раздраженными красногвардейцами», — упоминает в своих «Десяти днях, которые потрясли мир» Джон Рид об убийстве первого священномученика Русской Церкви через пять дней после Октябрьского переворота.

Интересно, что это были за очевидцы. Есть другая, более правдоподобная версия. 30 октября во время артиллерийского обстрела Царского Села «раздраженными красногвардейцами», после молебна, совершенного отцом Иоанном Кочуровым в Екатерининском соборе, «несмотря на продолжающийся обстрел, прошел крестный ход с чтением нарочитых молений о прекращении междоусобной братоубийственной брани». И проповедь отца Иоанна была не агитацией против большевиков — он «призывал взволнованный народ к спокойствию ввиду грядущих событий».

Открывающий список убитых и пострадавших в годы самых продолжительных и страшных гонений в истории христианства священник-миссионер, построивший в годы своего служения в Чикаго один из лучших в Америке кафедральных соборов, «был прямым и мужественным человеком и открыто обличил толпу матросов за злодеяния. Эта толпа напала на него, избила и полуживого тащила по шпалам железнодорожного полотна, пока он не скончался» (протоиерей Михаил Польский, «Новые мученики Российские»). Про те же шпалы упоминает и сайт «Новомученики и исповедники Санкт-Петербургской епархии»: «Его, полуживого, красногвардейцы долго волокли по шпалам, к царскосельскому аэродрому. Там на глазах сына-гимназиста его расстреляли». И — эпилог: «Тело убитого пастыря было вечером доставлено в часовню Дворцового госпиталя, оттуда перенесено в Екатерининский собор, где 4 ноября 1917 года было совершено отпевание. Погребли батюшку по просьбе прихожан в усыпальнице под собором, который был затем взорван в 1939 году. Через три дня, не выдержав потрясений, скончался и его сын, 17-летний юноша».

В эти же дни в Москве из орудий расстреливался большевиками Кремль, а в Петрограде в спешном порядке разрабатывался план массового террора и создания карательной машины для его осуществления — ВЧК. Сохранилась относящаяся к тому времени записка «самого человечного человека»: «т. Крестинскому. Я предлагаю тотчас образовать (для начала можно тайную) комиссию для выработки экстренных мер (в духе Ларина: Ларин прав). Скажем, Вы + Ларин + Владимирский (или Дзержинский) + Рыков? или Милютин? Точно подготовить террор: необходимо и срочно. А во вторник решим: через снк оформить или иначе. Ленин».

Итак, террор готовился вовсе не как ответ на контрреволюционные выступления, каковых не было, а задумывался как мера устрашения — наведение ужаса на население бывшей Российской империи, «оккупированной» большевиками (выражение Ленина). Уже тогда священников начали убивать повсеместно, но начало этим расправам было положено еще в годы первой русской смуты: только с 1905 по 1907 год были убиты 55 священнослужителей. После падения монархии их убивали наряду с адмиралами, генералами, офицерами и полицейскими. Сразу же после «великого октября» расправы начались повсеместно, но в начале 1918 года носили еще стихийный характер. Но уже принятый совнаркомом 20 января (2 февраля) декрет «Об отделении церкви от государства», лишавший Церковь права собственности, был объявлением войны против верующих. И тогда же начались убийства не только священников, но и архиереев.

Первой жертвой из них стал живший в Киево-Печерской лавре митрополит Владимир (Богоявленский). Вечером 25 января 1918 года в его покои ввалились пятеро солдат, вывели владыку через Всехсвятские ворота и зверски убили между валов Старой Печерской крепости. Этот день и был определен проходившим в Москве Поместным собором как день поминовения пострадавших от «рабоче-крестьянской власти». «Установить во всей России ежегодное молитвенное поминовение в день 25 января или в следующий за сим воскресный день (вечером) всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников».

Постановление было принято 5 (18) апреля самого страшного в российской истории года, когда по всей стране священство уничтожалось зачастую вместе с семьями. «В селе Плотавы Воронежской губернии чекисты убили отца Иакова Владимирова вместе с матушкой и сыном. Арестованных подвели к яме, главарь снял с руки батюшки золотые часы и выстрелом в затылок убил его. Другой палач выстрелил в матушку, которая стояла рядом с 15-летним сыном Алешей, затем подошел к Алеше и сказал: "Я думаю, что тебе незачем жить после всего этого. Так зачем сапогам пропадать? Садись и снимай сапоги!» Когда мальчик разулся, его сбросили в яму" (Прот. В. Цыпин, «История Русской церкви, 1917‒1997»).

Кем был этот практичный палач-мародер? Как и прочее красноармейское зверье, одним из тех, кого крестили и причащали, чьих родителей и сродников отпевали, кто выстаивал Божественную литургию и молебны — русским человеком. Что же вдруг случилось с православными? Откуда вдруг такая ненависть к духовенству, монашествующим, ко всему, что столетьями было святынями на Руси?

Священников вместе с их женами и детьми топили в прорубях, как епископа Феофана (Ильменского), обливали водой на морозе, пока те не заледенели, как протоиерея Николая Конюхова в Чердыни, закапывали в землю живыми, как священника Петра Дьяконова в Пермской епархии или Пермского епископа Андроника (Никольского).

Других сжигали, как отца Филиппа Щацкого в Семиречье или варили в пароходных топках, как протоиерея Евграфа Плетнева вместе с сыном. Кажется, не было зверств, которым не подвергалось бы в те годы русское духовенство. Протоиерей Михаил Польский в своем мартирологе «Новые мученики российские» писал, что при этом палачи нередко отличались особенной изобретательностью. Например, иеромонаха Нектария (Иванова), преподавателя Воронежской Духовной семинарии, «причащали» оловом, а в голову ему забивали деревянные гвозди. В Херсоне в 1918 году три православных иерея были распяты на кресте, архиепископа Нижегородского Иоакима (Левицкого) повесили вниз головой в соборе Севастополя, а на следующий год в Воронеже было убито одновременно 160 священников во главе с архиепископом Тихоном (Никаноровым), повешенным на Царских вратах в церкви Митрофановского монастыря.

Новый толчок гонениям дала развернувшаяся в первой половине 1922 года кампания по изъятию церковных ценностей. «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления, — писал 19 марта 1922 года Ленин в записке Молотову для членов Политбюро ЦК ВКП (б) с пометкой «Строго секретно» и указанием «ни в коем случае копий не снимать, а каждому члену Политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои заметки на самом документе». — Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий». В том же году 13 августа по приговору Ревтрибунала были расстреляны митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин (Казанский) и с ним еще десять человек. А через 10 лет со взрыва построенного на народные пожертвования храма-памятника павшим в Отечественной войне 1812 года (Храма Христа Спасителя), а вслед за ним — сноса древнейшего, простоявшего шестьсот лет кремлевского собора Спаса-на-Бору стартовала «безбожная пятилетка».

Согласно планам Антирелигиозной комиссии, «в 1932‒1933 годы должны были закрыться все церкви, молитвенные дома, синагоги и мечети, к 1933‒1934 годам — исчезнуть все религиозные представления, привитые литературой и семьей, к 1934‒1935 годам страну и прежде всего молодежь необходимо было охватить тотальной антирелигиозной пропагандой, к 1935‒1936 годам должны были исчезнуть последние молитвенные дома и все священнослужители, а к 1936‒1937 годам религию требовалось изгнать из самых укромных ее уголков».

Но почему-то изгнали не до конца. То ли не хватило «безбожных ударных бригад», то ли нужно было создавать видимость перед «мировым сообществом», что в стране, где вольней всего дышит человек, не может быть никаких гонений на верующих. Между тем только в 1932-м было закрыто 95% церквей, 70 епархий и арестовано 40 архиереев, из которых на свободе оставлено лишь четверо. Монастыри, которых на 1914 год насчитывалось 953, были закрыты все, из 75 000 церквей и часовен незакрытыми осталось менее ста, были аннулированы церковные учебные заведения (в Российской империи их было 246), из 68 926 человек приходского духовенства на воле осталось около 200, из монахов — ни одного. Впервые в истории программа уничтожения Церкви была реализована в такой полноте, и если б не война…

Но Церковь выстояла, а коммунистическая утопия, стоившая многомиллионных жертв, отошла в прошлое. Русская Церковь в результате насчитывает столько святых, сколько ни одна другая из Поместных Православных Церквей. Святая Русь, таким образом, стала иной реальностью, открывающейся нам в церковных таинствах и следовании Христовым заповедям по молитвам новомучеников и исповедников, составляющих большинство в Церкви Христовой — небесном и земном богочеловеческом организме.

«Град Китеж не ушел в землю и не сокрылся под водой: он стоит на тех же холмах, где стоял, — писал священник, философ, богослов, искусствовед Сергей Дурылин. — Для нас незрим этот город, но прошедшие путь подвига и веры видят своими очами незримые нам соборы… В невидимом граде, в соборах и церквях, идут справляемые по древнему уставу несказанно благолепные службы, сонм святых и праведных славит Бога и непрестанно предстательствует за зримый мир. Невидимая Церковь невидима нами лишь до тех пор, пока мы не знаем пути к ней, пока мы не пришли к ней тяжкой "Батыевой тропой", тропой подвига, послушания и религиозного опыта».

И опыт выживания Церкви в нечеловеческих условиях не только жесточайших гонений, но и попыток подмены хранимой ей Истины различными обновленческими теченьями и компромиссов с властью, видевшей свой задачей уничтожение христианства, должен быть глубоко и всесторонне осмыслен сегодняшними православными ввиду новых апокалипсических реалий нашего времени.   

Все мы призваны иди путем Христа, а значит — самопожертвования по Его примеру, чтобы не прервалась связь времен, а они в совокупности представляют собой священную историю — историю нашего спасения. 

«Век мой, зверь мой — кто сумеет

Заглянуть в твои зрачки

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?»

— писал в начале 20-х годов после погибший в лагере Осип Мандельштам. Позвонки столетий — распавшуюся связь времен, о распаде которой говорил еще шекспировский Гамлет — можно склеить лишь собственной кровью. И новомученики и исповедники Русской Церкви — наглядный пример того, как это происходит.

9.02.2020