Над хребтами безумия (часть 2)

…Белесоватый сумрак полярного дня, осыпающиеся каменным крошевом «основания земли» и собравшиеся на одной из вершин зимовщики, ветер, вмиг задувающий поднесенную к кадильному углю свечу, прикрываемый со всех сторон ладонями снова затепленный огонек…

— Благоволи, Господи, Иисусе Христе, Боже наш, знамением страшным и силою Креста Твоего оградитися месту сему в славу Тебе, распятаго Бога нашего.

Фотовспышки, брызги крещенской воды и на фоне серого марева — ярко-синие куртки российских полярников и лимонный пуховик испанки Кармен. Чилийцы, немцы, испанцы, кто еще?

Кстати, о чилийцах, чья станция «Эдуардо Фрей» примыкает вплотную к нашей. Один из них, работающий на чилийском же аэродроме, куда мы приземлились, присутствовал пару лет спустя, в праздник Сретения Господня, 15 февраля 2004 года, на освящении во имя Живоначальной Троицы заложенной нами, собранной на Алтае, разобранной, доставленной сюда и собранной снова из пронумерованных блоков церкви, и стал свидетелем знаменательного события. Во время Божественной литургии из обложивших остров туч вдруг протянулось три широких солнечных луча, что запечатлела и кинокамера. Этот ли знак, красота ли православного богослужения, ощущение ли явного Божественного Присутствия, все ли вместе или что-то еще так поразили гостя — неизвестно. Но вскоре Эдуардо Алиага Илабака не только принял Православие, но и, как рассказывал мне зимовавший с полярниками иеромонах Павел (Гелястанов), стал одним из самых усердных прихожан Троицкой церкви. Более того — певчим.

— Он довольно хорошо поет, мы с ним очень близко подружились, — вспоминал отец Павел. — Вера сближает. Не столько национальность, культура, сколько вера.

Храм для пингвинов? Может быть, но, как видим, не только. Именно в этом храме чилиец Эдуардо обвенчался с русской девушкой Ангелиной Жулдыбиной, а что до пингвинов, встретивших первую обвенчавшуюся в Антарктиде чету, то мой собеседник, сравнив дружбу полярников с ними с дружбой человека с дельфинами, говорил о них с нескрываемым умилением:

— Они такие любопытные, такие доверчивые, безобидные такие, они — как маленькие человечки, с ними как-то отдыхаешь душой. Если плохое настроение, полярник идет побродить по берегу, особенно где маленькие пингвинята выводятся, и у него эта тяжесть проходит.

Умилялся и другой священник-зимовщик — иеромонах Гавриил (Богачихин):

— Пингвины очень любознательны, дружелюбны, и если человек стоит, не шевелясь, они подойдут к нему и станут разглядывать. Но если он сделает хоть малейшее движение, отбегут в сторонку, потому что для них человек слишком высокий, а они — маленькие.

Хотя бы ради того, чтобы полюбоваться на них, следовало бы побывать на острове, впервые занесенном на карту английским мореходом Уильямом Смитом, названном им Кинг-Джордж в честь короля Георга III.

Ватерлоо. Ватер-лоо… Словно ломается посредине ватерлиния и двойное «о», как смотрящие друг в друга зеркала, уводят в зеркальный лабиринт — к заполярным сияньям, свечениям, нередко упоминаемым Беллинсгаузеном наряду с айсбергами то в виде арок, то разрушенных соборов, то каких-то памятников. Вот, например: «тонкий туман висел на воздухе выше поверхностей льдяных островов, отчего на некоторой высоте в атмосфере над каждым островом виден был белый свет, так что мы могли по оному считать и те льдяные острова, которые скрывались за горизонтом». Или: «на самое короткое время сквозь облака показались солнце и луна. Явление обоих светил в одно время в сих широтах весьма редкое, ибо почти беспрерывно небо покрыто облаками».

А вот — о клочке суши, вдоль каменистых берегов которого латаные-перелатаные, избитые ветрами шлюпы «Восток» и «Мирный» продвигались в 1821 году и где нами был поднят первый в этих широтах православный восьмиконечный крест, сработанный русскими полярниками: «Сей западный берег отделен от острова Лейпцига узким проливом, шириною не более мили; крутые и гористые берега к югу образуют два залива. Горы закрыты были густыми черными тучами. Сей остров я назвал в память знаменитой победы — островом Ватерлоо», — записал в своем дневнике Беллинсгаузен, чьим именем будет названа расположенная здесь российская станция.

Лейпциг, Смоленск, Малый Ярославец, Бородино, Березино — русские моряки переносили топонимы памятных им сражений на открываемые ими угрюмые земли близ Южного полюса. И разве не символично то, что «в неразгаданном мире Антарктики, мире смещенного времени и противоестественных законов», где «человек испытывает губительные для него влияния», о чем пишет Лавкрафт и что подтверждает Кравченко, единственный христианский храм стоит на острове, названным Беллинсгаузеном в честь последней победы над революционным императором? Над тем, в ком на Руси не без основания видели антихриста, чья «непобедимая армия» включала «двунадесять языков» и была, по сути, походом Евросоюза — походом, приведшим к полному разгрому Бонапарта, победа над которым совпала с Рождеством Христовым и праздновалась в исторической России 25 декабря (7 января)?

Воздвигнутый в честь нее на народные пожертвования и взорванный в 37-м храм Христа Спасителя и храм Живоначальной Троицы, где Божественная литургия совершается на антиминсе со вшитой в него частицей мощей священномученика Владимира Четверина, замученного большевиками в 1918 году, русские победы в Великих Отечественных войнах и русская Голгофа...

Можно бесконечно говорить как о случайных совпадениях о том, что раньше называлось чудесами, но если быть к ним внимательными, то таких знаков обнаружится гораздо больше, чем мы думаем, а кроме того, интересна выстраивающаяся из них, как некое сообщение, логическая цепочка. Допустим, три солнечных луча при молитве об освящении Святых Даров в только что освященной в честь Троицы церкви были случайностью. Но случайно ли то, что это освящение совпало с 600-летием преподобного Сергия Радонежского, основателя Свято-Троицкой лавры, этого сердца православной Руси? Именно ее иеромонахи и служат здесь один за другим вот уже второе десятилетие.

Или взять такое «совпадение»: единственной иконой на столе, заменявшем престол при первой антарктической Божественной литургии, была небольшая пластмассовая икона Святой Троицы Андрея Рублева, купленная мной накануне в католической лавке в Пунта Аренасе. Что, как оказалось, предзнаменовало освящение церкви не в честь Николая Чудотворца, как планировалось, а именно Отца, Сына и Святого Духа.

И еще один знак, еще одна информация к размышлению. Через двадцать лет после того, как шлюпы «Восток» и «Мирный» вернулись в Кронштадт, у берегов ледового континента появились два судна Джеймса Кларка Росса, носящие прямо противоположные названия: «Террор» и «Эребус»: «Ужас» и «Мрак» (античной преисподней). Давали ли когда русские аналогичные названия своим кораблям, могло ли кому-то из них прийти в голову называть их «Ужасом», «Мраком» или чем-то подобным? А ведь как корабль назовешь…

И что бы там ни затевали в Антарктиде или под ее ледяным панцирем нацисты, вытянувшаяся как пламя свечи церквушка из сибирской лиственницы и алтайского кедра — еще одно напоминание о русской победе над оккультной империей «нордических арийцев».

Остается прибавить, что церковь эта на самой теплой из обитаемых полярниками земель, куда антарктическим летом — в январе — возят туристов, давно стала достопримечательностью Антарктики. И именно это, я слышал, спасло станцию «Беллинсгаузен» от закрытия, когда из-за нехватки финансирования они «замораживались» повсеместно.

Безрадостный континент? Но тот же Амундсен за неделю до своей гибели в Арктике воскликнул в своем оказавшимся последним интервью: «О, если бы вам когда-нибудь довелось увидеть своими глазами, как там чудесно, в высоких широтах! Там я хотел бы умереть, только пусть смерть придет ко мне по-рыцарски, настигнет меня при выполнении великой миссии, быстро и без мучений». И ведь так и случилось: вылетел на поиски разбившегося дирижабля «Италия» и пропал в арктических сумерках на пути к Медвежьему острову. Чем не рыцарская смерть, о какой лишь мечтать? Да и могло ли произойти иначе с тем, кто сравнивал свою тягу в Заполярье с тягой первых христиан к мученичеству? «Быть может, во мне заговорил идеализм молодости, часто увлекающий на путь мученичества, и он-то и заставил меня видеть в самом себе крестоносца в области полярных исследований».

Но, вероятно, проникновенней других сказал об Антарктике погибший при своем возвращении с Южного полюса пришедший туда вскоре после Амундсена Роберт Скотт: «Я иногда возвращаюсь мыслями в прошлое и снова вижу заснеженные поля, сверкающие в лучах солнца… Вижу морские льды и айсберги, разбросанные по синему морю, великолепные южные горы, вздымающие свои вершины в одиноком величии. И снова слышу движение льда, эти таинственные движения, сопровождаемые почти неуловимым звуком, пробегающим по воде; слышу и шуршание полозьев саней, идущих по снегу. Я вижу и слышу все это, но я не мог бы объяснить вам, почему мои мысли вечно возвращаются к тому доброму времени, когда все это было у меня перед глазами».

Есть многое на свете, друг Горацио…