Милица

Из цикла рассказов «Милосердные сестры»

С кем-нибудь сравнить эту девушку было трудно. Она заканчивала школу и в своем классе считалась белой вороной. И звали ее необычно — Милица.

Все остальные девчонки дружили между собой по несколько человек или по парам и, конечно, только тем и занимались, что секретничали. Надо было быть полной глупышкой, чтобы не скрытничать, не таиться, не изображать из себя нечто таинственное и непостижимое. Конечно, для этого все средства были хороши: хранение молчания с непосвященными, изящная и виртуозная ложь, многозначительные намеки, преувеличения или преуменьшения в оценках происходящего, кокетливый уход от прямого ответа и — главное! — поиск источников информации и способов ее секретной передачи, а также — сочинение легенд и сплетен. Если захочешь спросить любую из них о чем или о ком угодно, то наверняка тебе понадобится целый арсенал дешифровки, чтобы в результате не оказаться в колпаке последнего олуха и с «лапшой на ушах». Вот здесь-то и пряталась «изюминка». Парней как магнитом тянуло к загадкам и ребусам, чтобы, решая головоломки, находить ответы и потом победоносно посматривать на девчонок свысока, чувствуя свое абсолютное превосходство.

А Милица была вся — нараспашку, простая, как хлеб и вода. Безотказная, добрая, ясная — всегда на лице то, что и в душе. Ничего загадочного в ней не наблюдалось. Спросишь, а она тебе без затей ответит, просто и бесхитростно. Но никогда не ябедничала, не пересказывала, не начинала разговора первой.

Еще в девятом классе все одновременно вздрогнули и разом посмотрели на Милицу, когда во время урока вдруг раздался резкий короткий свисток, вскрик «химички» Ирины Ивановны, взмах указательного, испачканного мелом, пальца и приказ учительницы: «Немедленно вон из класса!» А всё было, как всегда, очень просто: Милица, слушая урок, машинально поднесла колпачок от ручки к губам и выдохнула. После этого она получила прозвище — Милиционер. И, вообще, дружить с ней побаивались. «Чур, Милицию с собой не берем!» — решали почти единогласно, если затевалась «тусовка» — нелегальный поход на явочную квартиру, пустующую после отъезда родителей на дачу.

«Такую тебя ни один парень не полюбит! — сокрушалась мать, гуляя щеткой по серенькому пальто Милицы. — Надо быть хитрой, ничего о себе не рассказывать, прятать от постороннего взгляда то, что там у тебя — внутри. Тогда будет тянуть к тебе, будет интересно. Ты же до невесты уже доросла, пора становиться женственной! Если ума своего не научишься скрывать — всю жизнь в дурах ходить будешь. Лучше всего устраиваются женщины недалекие и даже примитивные, потому что у них хватает извилин, чтобы не высказываться. Именно о таких прелестницах мужчины думают как об умницах необыкновенных».

Отец из соседней комнаты пробасил вдогонку: «Дурой в наших глазах быть выгодно. Умные бабы одни глупости творят. Это — элементарно, дочь моя!»

Милица захлопнула за собой дверь, не стала дожидаться лифта и, быстро перебрав ступеньки, выбежала на улицу, сразу окунувшись в сияние весеннего таяния под пение жизнерадостных птиц. Улица, казалось, бурлила и ревела под ее ногами, а вся она, устремившись душою в небо, летела в Отчие объятия Великого поста — строгого и молчаливого. Сегодня в храме начиналось чтение Великого покаянного канона преподобного Андрея Критского. И Милица торопилась — она певчая в церковном хоре, опаздывать нельзя.

Ее родители — милые интеллигентные люди — в храме бывали редко, но увлечению дочери сочувствовали. Знали, что практически все великие оперные певцы любили петь в церковном хоре. А голос у Милицы был великолепным, и музыкальную школу она окончила, подавая надежды.

Во время поста хор собирался для разучивания пасхальных песнопений.

Торжественное и победоносное хваление Светлого Христова Воскресения грянуло в пасхальной ночи, как праздничный салют, осветивший сердце Милицы светом духовной радости. Это было так созвучно силе цветущей природы, началу новой бесконечной жизни!..

Была такая традиция на приходе — поздравлять с праздником тяжелобольных. Вместе с хором в один из дней Светлой седмицы Милица впервые оказалась в городской больнице, находившейся по соседству с храмом.

Вернувшись домой, она опустилась на подушку и зарыдала в голос. Прибежала испуганная мама, сдернула со своего плеча кухонное полотенце, протянула дочери. Та сбивчиво, всхлипывая и утирая слезы, стала рассказывать: «Мамочка, если бы ты знала, сколько в больнице горя, сколько там несчастных! Есть брошенные старушки, бездомные старики, безнадежно больные. Я видела юношей со сломанными позвоночниками, умирающих, совсем молодых еще, женщин… В одной из палат мне было стыдно петь. Там сидели пожилые мать с отцом у кровати единственного сына, который разбился на машине. Мне показалось, что они нуждаются в чем-то другом, в какой-то иной поддержке. Наше радостное пение представилось мне вдруг странным и неуместным в этой палате. Наверное, о Христе, побеждающем все болезни и смерть, таким людям надо говорить не столько пением, сколько конкретной помощью сердца, сопереживанием, искренним участием… Хотя я очень радуюсь Воскресению Христову, и мне хочется делиться этой радостью и петь о ней…»

К вечеру у Милицы поднялась температура. Родители по очереди сидели у ее постели, дежурили, пока температура не спала. Утром дочь была совершенно здорова, но в школу ее не пустили, дали бульону и снова уложили в постель. Отец велел отныне оставить участие в хоре и ходить в храм только вместе с ним. Сам же он обещал почаще бывать на богослужениях.

Милица послушалась. Но, никому ничего не говоря, стала в любое свободное время ходить в больницу и ухаживать за больными, у которых не было родственников. В то время, когда она помогала санитарке убирать палаты, перестилать, когда подносила воду или кормила пациентов из ложечки, возникло и стало всё больше крепнуть в ее душе желание быть по-настоящему полезной этим людям, облегчить их боль и больше не покидать в горе.

Вместо консерватории Милица поступила в училище сестер милосердия. Ее поступок стал шоком и дома, и в классе. Ведь еще недавно, на выпускном вечере, она восхитительно спела несколько русских народных песен и ей, вручая серебряную медаль, пожелали успехов. «Вот так удивила, подруга! — хохотали от удовольствия девчонки. — Мы думали, с тобой всё незамысловато, а ты оказалась секретным агентом по кличке Милиционер!»

Успокаивая родителей, Милица говорила: «Мнение ученых о своих собственных открытиях у всех практически одинаковое: открытия только приумножают тайны. И тот, кто открыт — непостижим. Тот же, кто скрывает свое истинное лицо, при ближайшем рассмотрении мелок и незамысловат. И Бог говорит о том, что нет ничего тайного, что не стало бы явным. Тогда зачем мне учиться этим беспомощным женским хитростям и еще петь об этом!.. Не вижу смысла».

С тех пор прошло несколько лет. Милица получила диплом медицинской сестры, прошла посвящение в сестры милосердия и стала работать в Сестричестве.

Однажды из-за двери одной из палат кардиологического отделения послышалось пение. Чистый, редкой красоты женский голос медленно и спокойно пел: «Иже Херувимы тайно образующее и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающее…» Пение было воистину исполнено такой глубины и высокой грусти, такой таинственной силы, что возникало ощущение свободного полета окрыленной души.

В коридоре собрались больные и сотрудники отделения. Они слушали, и никто не решался войти. В той палате, было известно, умирал ученый, посвятивший себя изучению космоса. Он часто звал к себе Милицу и рассказывал ей о том, как непостижимо и трудно осмысляемо внеземное пространство, но как еще более таинственна и не изучена наша родная планета Земля, по которой мы ходим как по тверди, всем понятной и мало интересной.

«…Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!» — еще некоторое время слышалось чудесное пение и, наконец, стихло.

3.07.2020