Необходимые документы мы собрали прошлой* осенью — это не так уж сложно, напоминает чем-то сбор документов на водительские права. Еще раз прошли двухмесячные курсы психологической подготовки, получили заключение психолога о готовности к усыновлению, потом получили акт обследования жилищных условий — тоже почти формальность, т.к. у нас маленькая однокомнатная квартира, но это не посчитали препятствием. Вообще, можно даже не иметь своей квартиры, а снимать жилье или жить в общежитии. Усыновление разрешено не только семейным людям, но и одиноким, не только женщинам, но и мужчинам. Только по состоянию здоровья есть ограничения и по судимости. Обо всем этом можно узнать на сайте Национального центра усыновления Республики Беларусь (далее — НЦУ). Только после этого мы получили доступ к базе детей. Теперь это стало проще — недавно появился портал, где собрана информация обо всех детях Беларуси, нуждающихся в семье.
Как выбирали детей? Почему мальчики? Почему сразу двое?
Было в моей жизни знаменательное знакомство, которое повлияло на этот выбор, с несколькими нашими братьями-прихожанами, которые выросли в детском доме, в одной группе. Один из этих братьев давным-давно нелепо погиб, второй — кочует с одного подворья на другое и не может нигде зацепиться. Третий — самый благополучный из них, у него всё есть: и храм, и хорошая жена, и ребенок, и квартира, и работа, но… Не вдаваясь в подробности — очень тяжело ему жить обычной жизнью. От него я слышала о кошмаре детдомовской жизни, о том, что молодые люди выходят оттуда совершенно неподготовленными к жизни. В детских домах категорически запрещено использовать любой детский труд, это сделано из благих побуждений — чтобы не эксплуатировали детей, но это оборачивается огромной трагедией для них. Они даже посуду за собой не убирают, не говоря обо всем остальном; реально не знают, откуда берется еда! У них понятия нет о том, что нужно работать, зарабатывать на жизнь. Да, зачастую у них многое есть — и «гуманитарка», и каникулы в Италии, но в 16 лет это всё заканчивается, а они привыкли, что им «все должны». Что за этим следует — нетрудно догадаться. Как рассказывал этот наш друг, из их выпуска многих ребят уже нет в живых — кто спился, кто покончил с собой, кто по тюрьмам, лишь у десяти его знакомых из ста есть какое-то подобие семьи и более-менее нормальной жизни.
Поэтому, поскольку я знала этих парней и их судьбы, мне мальчиков было как-то жальче. Также я думала о том, что мальчики берут пример с папы, а папа у нас гораздо лучше мамы. А еще во время обучения в НЦУ я узнала, что большинство усыновителей хотят взять девочек, причем маленьких, до года. На здоровых грудных младенцев есть даже что-то вроде очереди. Поэтому я так решила для себя: если грудных младенцев и так заберут, то можно мальчика чуть постарше — год-полтора. Знакомая приемная мама воспитывает двоих детей (с трех и с четырех лет). Я ее как-то спросила, почему она не взяла помладше. А она говорит: «А этих куда девать? Их же тоже жалко!» Сейчас приняты такие законы, что отказаться от ребенка в роддоме стало не так-то просто — маму обязывают выплачивать государству на содержание ребенка определенную сумму ежемесячно в течение 16 лет, поэтому отказников стало меньше. Но даже если мама и отказывается от малыша, ей дается несколько месяцев на раздумье, и в течение этого времени ребенок не подлежит усыновлению. Ну, и количество неблагополучных семей не уменьшается, и оттуда изымают детей в любом возрасте. Тут любой государственный закон является палкой о двух концах — с одной стороны, детей хотят защитить от дурного влияния или даже физической гибели, с другой — взамен могут предоставить только детский дом, где 90% вероятности, что ребенок вырастет искалеченным, потому что ему, чтобы быть нормальным, нужна семья. Замкнутый круг. Есть ли выход? Могут ли горстки приемных родителей-энтузиастов перевернуть мир? Не знаю… Все рассуждают о том, что прежде, чем изъять ребенка, нужно работать с его родными, помогать его кровной семье. Но как это осуществить? Это всё такие тонкие моменты, а государственная система такая безликая… Наш президент постановил, чтобы к 2015 году в Беларуси не осталось детских домов, но на сегодняшний день в нашей стране сирот то ли 5000, то ли 10 000 человек. Есть приемные родители от Бога, которые детям посвящают всю жизнь и в течение нескольких десятилетий воспитывают до 20–30 детей. Но таких людей — единицы. Несопоставимые цифры…
Еще во время обучения я узнала, что если есть несколько братьев и сестер, оставшихся без попечения родителей, их стараются не разлучать, но найти для них семью тяжелее, чем для одного ребенка. И я подумала: «Всё равно одному ребенку плохо в семье, почему бы не взять сразу двоих мальчиков?» Я думала, что нам придется выбирать, и было так тяжело об этом думать — как это будет происходить. Но в то время, когда мы уже подготовили документы, в базе данных детей, подлежащих усыновлению, была только одна пара маленьких братиков-погодков двух и трех лет. Когда нам показали их фотографии и краткую историю их жизни, первой моей мыслью было: «Они же совсем на нас не похожи!» Также мне не понравились их имена — Артем и Матвей — красивые, никто не спорит, но мне они были совсем не близки. В сердце ничего не «екало» и не подсказывало, что это именно те люди, с которыми хочется связать всю оставшуюся жизнь. К тому же мальчики были не такими уж маленькими — старшему уже пошел четвертый год, младшему вот-вот должно было исполниться два. Единственное, что радовало, — это отсутствие каких-либо серьезных диагнозов, что для детей-сирот является редкостью. Была еще одна пара двойняшек: мальчик и девочка полутора лет, но у них имелись какие-то сложности со здоровьем, и я испугалась, что не потяну.
В первый день Великого поста между утренней и вечерней службами мы поехали в другой город знакомиться с детьми (они не из Минска). Видели их в течение нескольких минут. Братики находились в разных группах и почти не были знакомы друг с другом. Старший — очень подвижный (что повергло меня в ужас), а младший — как замороженный: грустный мишка, без всяких эмоций, заторможенный, скованный, чуть что — сразу в плач. (Вспоминается, как через пару недель пребывания дома младший, с полностью загипсованной ногой, носился по квартире, подняв кверху веник и напевая: «Те-те-те», а о. Сергий смотрел на это всё и с горечью говорил: «Куда ж подевался тот тихий, спокойный ребенок?»). Я приезжала еще несколько раз и ничего не могла понять, не могла в себе разобраться. Мне так хотелось увидеть какой-то знак свыше, какую-то подсказку — на верном ли мы пути. Усыновление совершается через суд, директор дома ребенка сказала, что документы в суд будем подавать только тогда, когда поймем и твердо решим, что жить без этих детей не можем. А у меня — страшные колебания. Кто-то из усыновителей говорит, что ребенок «сам его выбрал», т.е. бросился навстречу, назвал мамой и т.п., но специалисты считают, что нельзя перекладывать ответственность на ребенка, а также — если ребенок, видя вас впервые, бросается с объятиями и возгласами «мама», точно так же он бросится и к другой тете, ни о чем хорошем это не говорит. А у меня было: как-то взяла я старшего на прогулку, он кричит чего-то, я говорю: «Чего кричишь?» А он: «Маму зову!» — «А где твоя мама?» — «Бабай забрал». — «Хочешь, я буду твоей мамой?» — а мальчик в ответ: «Нет!» Я в расстройстве. Отец Сергий говорил: «Давай еще с кем-нибудь познакомимся». А у меня никаких сил не было перебирать детские анкеты, ездить по другим городам. Да и по каким критериям выбирать ребенка? Со взрослым человеком можно хоть как-то пообщаться, прикоснуться к его внутреннему миру, понять, чем человек живет, да и то — по-хорошему, только съевши вместе пуд соли поймешь, что за человек, а тут — ребенок… Психологи говорят: достаточно того, что нет отторжения, ребенок пластичен, он подстроится, он со временем полюбит — сомнений в этом нет!
Директор дома ребенка вначале хвалила детей, а потом однажды в очередной мой приезд позвала к себе и говорит: «Про младшего ничего плохого не могу сказать, а вот у старшего такие и такие проблемы, такие-то вредные привычки, он не сможет хорошо учиться, нам жалко вашу семью» и т.п. А как раз в тот приезд мальчик уже узнал меня, радостно побежал ко мне навстречу, и этот эпизод перевесил слова директора, и когда она позвонила мне и спросила, переводить ли старшего в детский дом (по достижении трех лет детей переводят в другое учреждение), я ответила: «Нет». Но каждый раз масла в огонь сомнений подливали чьи-то слова: то нянечки в очередной мой визит в дом ребенка с глазами, полными ужаса и сочувствия, спрашивали: «Вы мальчика решили? Двоих?! Вот этих?!!», то в НЦУ с озабоченным видом спрашивали: «А вы справитесь? Вам будет кто-то помогать?» А я не понимала их волнения — с чем справитесь? Опыта общения с детьми у меня не было никакого, поэтому — что мальчики, что девочки, что двое, что один — всё казалось едино. Конечно, если б на сегодняшний день, вкусив, что это такое, стал бы взвешивать свои силы, то, наверное, ни на что б вообще не решился. И с одной стороны — надо трезво взвешивать свои возможности и ресурсы, а с другой — мне кажется, что-то в жизни можно изменить только под действием какого-то ослепления. Как о. Сергий через какое-то время после женитьбы мне говорил: «Как я не разглядел сразу, что ты за человек, какое-то божественное помрачение на меня нашло!» И не раз потом говорил, что можно жениться только в состоянии помрачения. Хотя лет через десять мы с ним всё же притерлись. Так что надежда есть…
-----------
* Статья была написана в 2014 году.
Продолжение следует…
26.03.2020
