Обычные необычные люди
— Давайте сегодня поговорим о событиях и людях, которые стали в вашей жизни важнейшими, знаковыми.
— Знаешь, я бы начала с детства. Или не надо?
— Я думаю, наоборот. Всё начинается с детства…
— Конечно, каждый может вспомнить много хорошего о своих бабушках, о своих друзьях, о счастливых годах… Но тут же речь не идет о том, чтобы писать свою автобиографию или мемуары. Лично мне интересны мемуары только в том случае, если они написаны ярким языком, и они — свидетельство эпохи. А если просто частные воспоминания… Я почему-то не думаю, что это интересно.
— А мне, например, интересно. И, думаю, не только мне.
— Ну, может быть, об этом и стоит сказать… Моя жизнь насыщена встречами с потрясающими людьми, обычными и необычными. Вообще, о событиях человеческой жизни невозможно говорить вне встреч. Но есть особые люди, которые там, в моей памяти, навсегда.
Родители
— Главное событие в моем детстве — это встреча с моими родителями. Папа и мама, именно в совокупности, что сейчас очень редко наблюдается. Мои родители были центром моего детства.
— Человека начинают формировать его родители, они закладывают базу. И всё, что происходит в дальнейшем, очень зависит именно от этого…
— У взрослых часто бывает, что детство — это такое «место», о котором они не хотят вспоминать, потому что там была травма, там был не-мир, не-покой, там была напряженность, там был кто-то, может быть, и не один человек, может быть, даже и не родитель, а учитель, который эту травму — и внешнюю, и внутреннюю — наносил ребенку. Там было то, что надо скрывать. А то, что ты скрываешь, так сказать, бетонируешь в себе, не хочется и вспоминать. У меня тоже был такой период в жизни, который я не помню, потому что я много лет не хотела его вспоминать. Сейчас бы я уже и вспомнила, на спокойную душу, — ан нет, нет ничего. Можно, конечно, это всё вытаскивать. Я знаю, что психологи это делают с успехом, когда человеку это действительно необходимо, когда есть внутренний запрос — а что мне делать со своей жизнью? Но мне это не необходимо.
Так вот, что касается детства, это как раз то место, которое я помню больше всего. Слава Богу, что оно было у меня таким. Потому что обычная жизнь с неизбежными смертями, с какими-то разводами, уходами и неблагополучием в карьере, в деньгах и во всем остальном какого человека формирует? Ну, как минимум несчастного и всем недовольного. Но есть и плюсы. Потому что от такой жизни в конце концов кого-то и позовешь. Этот Кто-то... Сначала неосознанно, а потом ты понимаешь, что это Бог. Поэтому ни о каком периоде не стоит жалеть. У меня тоже были трудности, но Господь мне их заранее как бы компенсировал абсолютно счастливым детством.
Мой отец был из донских казаков. Его прадед был есаул (чин подполковника в царской армии), его дед был урядник в казачьей иерархии. Но это всё было еще до революции. Поэтому у отца было такое благородное воспитание. Моя бабушка, его мама, окончила Варшавскую гимназию (тогда это было высшее образование), была учителем русской литературы и языка, потом была директором школы, уже в советское время. И отец моего папы был учителем математики в той же школе. У меня хранится (ну, уже не у меня, а у моей дочери) аттестат. Там написано: «Золотая медаль выдана Денисову Вадиму Петровичу», подпись — директор школы Денисова Софья Григорьевна, классный руководитель — Денисов Петр Филимонович. Интересненький документик такой (улыбается).
А мама была из вологодской деревни, полная противоположность по воспитанию. Родители ее были полуграмотные, моя бабушка окончила только два класса школы, еле писала без знаков препинания. А мама уехала сразу после войны, в 1946-м, в Питер, там окончила сельскохозяйственную академию с блеском, закончила еще много чего — какие-то курсы при Эрмитаже, какие-то марксистско-ленинские курсы — ей было всё интересно. И она стала интеллигентом в первом поколении своей семьи, кандидатом сельскохозяйственных наук. Действительно, никто бы не догадался по ней, что она из деревни: она всегда говорила и писала прекрасным литературным языком, на работе заведовала отделом информации. Она у нас и в семье потом заведовала «отделом информации» (улыбается): всем детям и внукам выискивала статьи, книги, выдержки, которые могли нас заинтересовать.
Мои папа и мама были для меня само собой разумеющимся авторитетом. И я ни разу не слышала, чтобы они ссорились, ругались или имели различное мнение по какому-то вопросу, которое высказывалось при нас, детях. Это было исключительно уважительное отношение друг к другу, предвосхищающее какие-то негативные моменты с целью их заранее нивелировать, погасить. Моя мама в этом плане была просто «ювелир», поэтому к ней всегда люди тянулись за советом.
Потом уже, когда вырастаешь, начинаешь оценивать пройденные этапы с точки зрения Божественного Промысла. И я благодарна Богу, что у меня было такое идеальное детство. Потому что очень многое из того, что потом пришлось претерпеть, для меня компенсировали своим светом мои родители и мои бабушки. Кто это слышит, говорят: «Нет, нет, так не может быть, что-то же там наверняка было такое...» Поверьте, ничего не было. Я почему-то думала, что так у всех. Ребенок всегда меряет по себе — что так у всех, и это нормально. А когда выросла, увидела, что так далеко не у всех, в том числе и у моих родных детей.
— Люди обычно вспоминают выдающихся личностей, с которыми им пришлось встречаться, соприкасаться в своей жизни…
— И это, наверное, правильно, потому что тогда вдвойне интересно читать. Если ты заинтересован в личности пишущего, тебе интересно, как он рассказывает. А если ты еще заинтересован в личности того, о ком рассказывает этот человек, то это, так сказать, два в одном. Но я хочу начать как раз с не всем известной личности, тем более, что она появилась еще в моем детстве.
Олька
Это — моя одноклассница. Но на самом деле человек сыграл огромную роль во всей моей жизни. Друзья настоящие, как я заметила, даны не всем. Вообще далеко не всем! Даже хотя бы один друг — это большое сокровище в жизни человека. Иногда спрашиваешь: «А у тебя есть друзья?» — «Да полно!» У меня сразу мысль: «У тебя ни одного». Полно друзей не бывает. Бывает много знакомых, приятелей и друзей в том смысле, что они дружелюбно к тебе относятся, и ты к ним. Но друг — это жемчужина, это дар, наверное. Ничем ты не заслужишь это, оно или есть, или нет. Друг — это тот человек, с которым ты постоянно ощущаешь одинаковость мировоззрения. Даже в детстве, когда ты не знаешь еще слово «мировоззрение», во втором классе каком-нибудь, ты уже понимаешь, что главное в ваших отношениях вот это: «А у тебя так бывает?» — «Да. А что, и у тебя так же?» Потом вы молчите, молчите и вдруг произносите одну и ту же фразу, синхронно. Это такое чудо — совпадение мыслей! Сейчас я знаю, что это Бог всё дает. А кто же еще… Мы, конечно, были некрещеные дети, в 60-х годах прошлого века, но притяжение наше друг ко другу было в том, что мы искали смысл. Мы что-то всё время искали, мы придумывали, у нас было дело. Нам было интересно. Кроме того, у нас была музыка, у нас была идея нашей жизни, как мы тогда думали — мы шли в светлое будущее. Да, правильно, мы туда и пришли в конце концов, но только не в коммунистическое, а в Божие.
Я хочу рассказать про Ольгу Паливоду-Черняк. Теперь она известный в Беларуси иконописец при храме «Всех скорбящих Радость» в Минске, а тогда мы были ученицами одиннадцатилетки при консерватории, готовились стать профессиональными музыкантами. Еще мы обе рисовали, тогда — примерно одинаково. Рисовали с натуры, рисовали шаржи друг на друга, у меня даже сохранились некоторые.
Но Олька… Я так говорю — Олька, потому что мы так между собой все друг друга называли. Я не знаю, как сейчас принято, а вот в нашем советском детстве были Ленка, Олька, Ирка, Сашка, Игорешка... Это говорилось не обидно, это был признак доверия, и это осталось на всю жизнь. Сейчас нам уже по 60, но я звоню в Питер: «Нинка, как ты там? А Андрюшка как?» А они уже профессора-ректора (улыбается).
Так вот, Олька первая начала рисовать маслом, в 15 лет. Срисовала Владимирскую икону Божией Матери из какого-то суперальбома, со всеми, так сказать, древними шероховатостями, как будто это старинная икона. Она у нее до сих пор стоит дома. Почему нас это интересовало тогда? Загадка. Я нарисовала три картинки маслом в детстве. Первая — подсвечник с горящими свечами, вторая — храм Христа Спасителя. Хотя его тогда не было, но он был в альбоме, который мне мама купила, и я его срисовала оттуда. Это была черно-белая дореволюционная фотография, я ее раскрасила, приделала бушующие облака и повесила на стенку. И третья, тоже из альбома «Шедевры мирового искусства», — «Кающаяся Мария Магдалина» Микеланджело. Это скульптура, и я ее нарисовала тоже маслом. Казалось бы — с чего это у советского ребенка такие интересы?.. Потом я стала рисовать натюрморты с кактусами, кувшинами, чашками и всё такое. Но они как-то у меня не застряли в памяти. А вот Мария Магдалина…
Так вот, мы искали. Искали мы, конечно, Бога. Олька нашла раньше. А я всё путалась в дебрях астрологии и хиромантии, и это тоже был поиск. Просто я не там искала.
— Такие этапы были у многих...
— Да... И наши пути как-то удивительно разошлись: я уехала в Питер, она поступила в Театрально-художественный, и много лет мы вообще не встречались и не знали друг о друге ничего. После такой многолетней и крепкой дружбы! А, оказывается, нам «не о чем» было дружить, потому что она уже воцерковилась, а я... Вот так. А потом Бог за меня взялся очень конкретно. И когда Богу надо, человек появляется. Простите, но всё равно хочется сказать эту, уже ставшую такой банальной, фразу — Бог действует через людей. Ну действительно же так! Я тогда была очень углублена в астрологию, посещала школу Глобы, где мы вели дневники снов. Я об этом часто говорю, потому что это надо — говорить об этом, в назидание людям, чтобы они понимали, как можно очень сильно поверить в это всё и влипнуть. Там есть приманочки, которые действуют на такую интеллигенцию, как я и как многие. Но когда Бог касается тебя, это всё разваливается — и там оказывается просто бездна, или помойка, или какое-то другое страшно опасное место, которое тебе почему-то удалось преодолеть, а ты ведь мог там остаться! И видишь уже другими глазами это свое опасное увлечение. Так вот...
Всё равно Бог из любого вреда может сделать пользу. Даже через сны, которым я тогда придавала большое значение, Он мне тоже что-то транслировал. Раз ко мне можно было пробиться только так, Он действовал так. Я потом с батюшкой советовалась, и он сказал, что если сон оставляет такое ощущение, что он тебя ведет к Богу, то ничего плохого нет. А вообще, лучше им не придавать значения.
И тут мне приснились две мои подруги: они купаются в каком-то чистом водоеме, прекрасный пейзаж и всё такое, и зовут меня с собой. А я подхожу и начинаю выбирать — тут что-то не то, тут спуск слишком крутой, как-то уже и холодно стало, и тучки сгущаются, тут уже какая-то гора вырастает между мной и водоемом, и мне уже не дойти. Так я никуда и не окунулась, и сон закончился. И у меня осталось в памяти, что мне, наверное, куда-то надо, где мои забытые подруги, а я еще не там. Я это говорю не потому, что призываю верить в сны. Просто ко мне тогдашней — неверующей астрологине с гороскопами — Бог пробивался вот так. А сейчас я совершенно не интересуюсь своими снами, просто не для чего, я другой человек и уже нашла, что искала. А всякие предсказания — я их столько наелась за свою жизнь, что предпочитаю оставить без внимания, слишком много чести. Если Богу будет нужно мне что-то указать, Он найдет способ. Молитва в конце концов есть, и есть другие люди, через которых Бог свидетельствует. А вещие сны — мы их недостойны. Но это мое, так сказать, «частное богословское мнение». Есть люди, которые думают по-другому. Я думаю вот так.
И через несколько месяцев после этого сна они действительно возникли в моей жизни. Сначала Лена Дихтиевская, потом за ней и Оля. Я узнала, что они давно верующие, что одна из них регент, а другая пишет иконы. У меня в жизни произошла та катастрофа, о которой я уже говорила, о которой снят фильм «Инокиня», и я здесь не буду углубляться. Заболел ребенок, и я в одночасье воцерковилась. Буквально вот — вчера была неверующая, а сегодня верующая. Но эта грань на самом деле зыбкая: Бог мою душу задолго готовил, конечно, посылал всякие знаки. Но ей, видимо, не хватало чего-то кардинального. И это кардинальное — я даже не могу сказать «к сожалению» — была смертельная болезнь сына. Тогда я не знаю, как бы сказала, а сейчас я говорю «к счастью». Потому что Бог и ребенка исцелил от рака, и меня исцелил от смертельной болезни — неверия. И у истока стояли мои давние подруги детства.
Так вот, говоря об Ольге… Это удивительный в моей жизни человек, удивительной, знаете, чистоты. Из нас двоих, мне кажется, она больше монах, чем я, хотя она с 19 лет замужняя женщина. Вот бывают такие люди, которые светят тебе на протяжении всей жизни. Мы, конечно, редко встречаемся, раз в полгода примерно, но для такого уровня дружбы это вообще ерунда, ничто. И редко переписываемся, кстати, — потому что мы и так вместе. За эту нашу способность я очень благодарна Богу. У нас с ней и сейчас так: в наши редкие встречи мы говорим о совпадениях, говорим и о разнице в наших судьбах, мы как бы заполняем пробелы внутри друг друга. И больше об этом рассказать-то особо нечего, потому что когда человек светит в твоей жизни — ну, это не опишешь. Мне всегда очень неловко, когда начинают описывать ныне живущих людей как каких-то уже состоявшихся святых при жизни. Вот «Несвятые святые» митрополита Тихона — вот это я понимаю, потрясающий рассказ о действительно святых при жизни людях. Но есть моменты, о которых просто не расскажешь — чтобы передать это ощущение Любви и всепонимания, исходящее от человека, никаких слов не хватит…
Ленка
И вот, когда Богу надо было уже меня, так сказать, прибрать к рукам, чтобы я стала нормальным человеком, Он мне послал Ленку. Лена Дихтиевская, тоже моя одноклассница, вдруг мне позвонила, незадолго до этой моей трагедии, спрашивала чей-то телефон. А до этого мы не общались много лет. Я говорю: «Ну как ты, что ты, где ты?» Она говорит осторожненько так: «Я вот тут преподаю в пединституте… но вообще я регент». Я говорю: «Это что такое?» — «Ну, это дирижер, который в церкви дирижирует». Я говорю: «Ты что, в церкви?» — «Ну да, мы тут восстанавливаем Петро-Павловский собор...» Я говорю: «Это где?» — «Ну помнишь, архив на Немиге». — «А, там собор?..» То есть темная была донельзя. И мы так зацепились на полтора часа. Я сама не поняла, почему меня это так взволновало, почему мне это так необходимо и интересно. Я у нее стала выспрашивать про исповедь, что это такое… какие-то грехи — ну, недостатки, там, ошибки — а что за грехи? Конечно, я слово знала, но думала, что это литературная метафора такая. Вот на таком жалком уровне я, значит, тогда находилась. Разговор закончился, но я его не забыла, всё время думала — а что же он означает и зачем он мне проник в душу? Но потом, когда случился «диагноз» в жизни нашей семьи — я это так для себя называю: диагноз, онкология младшего сына в последней стадии распада опухоли, — я уже знала, куда бежать, кому звонить. И я ей позвонила. Она сказала: «Да, всё, бежим...» И так я за ней и побежала навстречу Богу, к Причастию, к первой исповеди.
Беседовала Анастасия Марчук
Продолжение следует…
29.11.2019
