Судьбы. Монахиня Наталия (Болотина) (часть 1)
«Поговори с монахиней Наталией (Болотиной). Она одна из самых пожилых насельниц монастыря, сейчас ей 80 лет. Тут всё интересно: и опыт, и путь, и целая жизнь», — предложила редактор сайта. Сказано — сделано. С матушкой Наталией встречаюсь в Никольском храме на гульбище. В это время здесь проводят экскурсию для школьников по выставке дореволюционных фотографий. Я понимаю, что для современных детей это совершенно другой мир, а для матушки Наталии, кажется мне, он немного ближе. Мне хочется лучше понять ее, и я предлагаю монахине остаться на выставке.
Сто лет тому назад… (история в истории)
Мы с матушкой присоединяемся к детям и смотрим вместе с ними черно-белые фотографии, слушаем рассказ экскурсовода и удивляемся неожиданным диалогам.
Детям показывают, как топили печь, пекли хлеб, ездили на тройках, делали лукошки, рубили дрова.
— Ого, старый рубанок! — восхищается кто-то из ребят.
Они смотрят на тяжелый металлический телефон и недоумевают, как раньше люди жили без них.
— Представляете, какое счастье?! — говорят детям.
— Какое счастье? Три километра пройти, чтобы поболтать просто? — искренне не понимают они.
— Когда мы видим друг друга, наши сердца становятся большими и богатыми. Раньше люди друг с другом общались, искренне улыбались, а сейчас присылают смайлики, — отвечает экскурсовод.
— Мы тоже так хотим, но у нас не получается, потому что у нас есть Интернет, — оправдывается кто-то из школьниц.
Со старых фотографий на девочек и мальчиков глядят их благообразные сверстники в форме.
— А почему у нас сейчас такого нет? — спрашивают дети.
— Сейчас не хотят, чтобы люди любили красоту, а делают всё, чтобы мы довольствовались дешевыми образами. А ведь человек — образ Божий, и всё должно быть достойно его: и костюм, и земля, которую дал нам Господь. Жить нужно достойно!
— Раньше медали в школе были золотыми, а сейчас пластмассовые…
— Да, теперь подменивают всё и хотят, чтобы люди радовались пластмассе словно золоту. Но это ведь неправда и не это главное.
— Представляете, а в будущем станут про нас рассказывать!
— «Люди в XXI веке друг на друга не смотрели, в гости не ходили, были дикие-дикие, только смайлики посылали», — смеется экскурсовод. — Что бы ни случилось, чаще говорите друг другу хорошие слова и ходите в гости. И подумайте о том, чему мы можем научиться у людей, которые жили сто лет тому назад…
Наедине с воспоминаниями
Вскоре дети ушли, шум сменился тишиной, а мать Наталия долго смотрела на портрет императора Николая II. О царской России, пусть от этого периода ее детство отделяли двадцать с небольшим лет, она знала мало. Всё преподносилось в духе советского времени, и в то, что царь — душегубец, по словам матушки, верили в большинстве. Личное переосмысление революционных событий произошло гораздо позже, когда в журнале «Огонек» она прочитала разоблачительную статью о расстреле царской семьи.
А вот многие вещи из экспозиции, связанные с бытом, матушка помнит очень хорошо, их использовали и в ее семье: на веретене пряли, в масленке из сметаны взбивали масло, рубелем гладили белье, а чтобы выпить чаю, самовар топили на бересте.
— Дети были такими же, только вот игрушек у нас не было, — вспоминает матушка. — Сами делали куклы, скакалки связывали из прутиков, мячики валяли из шерсти. В лапту играли, в догонялки, собирали цветные стеклышки, ловили рыбку.
Мы садимся с матушкой на скамейку, и она начинает свой рассказ. Монолог монахини Наталии редко прерываю уточняющими вопросами о другой, незнакомой мне жизни.
Валюша
— Родилась я в 1938 году, еще до Великой Отечественной войны, и не в Беларуси, а на Южном Урале: в Оренбургской области, на границе с Казахстаном. Мы жили в отдаленном, заброшенном селе. Сюда нас привез папа. Отца звали Иван Сергеевич Болотин. Его арестовали за то, что он собирал колоски. Время такое было: 1937 год, ссылали, расстреливали. Отцу дали десять лет, он и бежал. Когда война началась, папу забрали на фронт.
Во время войны было очень голодно и жить было очень страшно и очень тяжело. Кроме меня, дочки Вали, у родителей был еще сынок Володя, старше меня на три года. Нас с братиком мама моя, Раиса Константиновна Шипилова, развезла по бабушкам: Володю — к матери отца, меня — к своей матери. У бабушки Марии я жила до самого окончания войны. Потом, когда кончилась война, мы с бабушкой шли пешком четверо суток и прошли сто двадцать километров из бабушкиного села Илек в наше село Теплое. Мне тогда еще и семи лет не было. Останавливались в деревнях, и бабушка, как правило, меня посылала в дома попросить еды или остаться на ночлег. Люди пускали и помогали, несмотря на все трудности, а было очень тяжело и голодно.
Тети мои отправили маме телеграмму: «Мама с Валей вышли. Встречай их». А как встречать? В селе нет ничего и никого. Война закончилась, начало мая, время посевное. Мама всё же выпросила повозку с лошадью, встретила, привезла, а братик Володя уже был дома. Я была во что-то укутана, брат тут же меня стал какой-то кашей кормить и спрашивает у мамы: «А что у нее на лице?» Мама ответила: «Это у нее лицо покрылось мхом от голода». Не знаю, что у меня было за лицо, но голод нас преследовал очень долго. А мама работала на ферме и в солдатской фляжечке приносила мне сливки и отпаивала меня ими, я стала поправляться.
Разлука
Папа на войне не погиб, он приехал в 1946 году и сказал, что свободного проезда пока нет. «Я, — говорит, — Володю заберу. Мы с Володей поедем, а потом я дам вызов, и вы приедете в Харьков». Он привез мне шубку, какие-то вещи, а брату ничего не привез. Сказал, что там у него всё есть. Мама очень не хотела отпускать сына. Володя сам не хотел уезжать, ему шел одиннадцатый год, и он уже больше моего понимал. Но папа пообещал купить велосипед, гармошку — всё, что Володе хотелось, и забрал брата. Мама была очень расстроена: увез Володю, писем нет. В мае брат с отцом уехали, а к осени присылает Володя письмо: «Мама, папа женат. У них есть ребенок и скоро будет еще один». Вот так отец разделил детей, и связь с ним потеряли. А с Володей первые годы переписывались.
Крестили меня, уже когда кончилась война. Церкви в том селе не было. Сказали, что приехал священник. Нас, всю детвору, собрали. Лето, тепло, налили в бочки воду и крестили нас. Мама мне, шестилетней, купила крестик — радость такая!
Я знала что-то о крещении, о праздниках, но о вере не говорили ничего, не разрешалось. Хотя мама всегда мне пекла куличи на Пасху, в сочельник Рождества делала кутью. Пекли крестики на Крестопоклонной неделе, жаворонков — на праздник Сорока мучеников Севастийских. Но значение всего этого я узнала тут, будучи уже в монастыре.
Переезд
А потом мы продали домик, корову — всё, и поехали в Киргизию с четырьмя другими семьями из этого села. Там, в Киргизии, мы увидели, как хорошо жили люди и не знали тех бедствий. Там было много выходцев из России, Украины, Кавказа. Советский Союз — все жили вместе.
В Киргизии мы надолго обосновались в селе Курменты. Оно находится на северном берегу Иссык-Куля — очень глубокого и соленого озера. Вокруг горы, а на Урале степь, у нас поля тюльпанами были усеяны, а здесь — маками. Там я окончила школу и пошла работать на завод по производству цемента. Большая составляющая цемента — это известняк, а горы там известняковые. Ну, а затем мы переехали в другой район, я стала работать на секретном геологическом предприятии и по работе была направлена на север Казахстана, где и познакомилась с будущим мужем — служившим там белорусом. В двадцать лет я переехала с мужем в Беларусь. Работала здесь тоже на заводе и параллельно училась на технолога. Мы прожили с мужем вместе двенадцать лет, но у нас не сложилась совместная жизнь, он пил, мы разошлись.
Володя
Пока мы жили в Киргизии, отец мой с новой семьей из Харькова переехал в тогдашнюю столицу Казахстана — Алма-Ату. Кроме нас с Володей, у отца было еще пятеро детей: три мальчика и две девочки. Володя писал нам уже из Казахстана. Мы жили в соседних странах, и у меня была мечта дойти до него пешком. Но увиделись с братом значительно позже. Он окончил в Житомире училище радистов, работал в Новосибирске, оттуда его забрали в армию, а после он приехал к нам. Мы с братом не виделись двенадцать лет, и когда он приехал в гости, я увидела его нарядным, высоким, красивым, представительным мужчиной.
И я, и Володя похожи на отца внешне. И хоть в детстве мы были мало вместе, всё равно были очень дружны. Вспоминаю, как были детьми, и я защищала его, загораживала, когда мама хотела нас наказать, и если брат куда с мальчишками шел, я тоже всегда с ними была. А когда Володя выучился на бортрадиста и обосновался в Новосибирске, то забрал к себе маму. Я была у брата в гостях в 1963 году, а в 1971-м, во время моей экспедиции в Монголию, мне приходит телеграмма: «Валя, твой брат трагически погиб. Похороны будут двадцать седьмого июля».
В Монголии, Иркутске, Бурятии в это время шли затяжные дожди, из-за непогоды никакого транспорта не было, а у меня погиб брат, телеграмма на руках, и мне нужно уехать. Из монгольского городка Алтай, как только прошла непогода, вылетела самолетом до Улан-Батора, оттуда поездом до Дархана, где было наше консульство. В поезде слышала о том, что упал самолет в Байкал, в консульстве ничего не знают, связи нет. Мне и телеграмма-то дошла двадцать девятого июля, уже после похорон. Оформляла документы и думала о том, как же там мама это всё перенесет…
Снарядили машину, чтобы пересечь границу. Переехали, а вокруг тишина, нигде не видно ни машин, ни людей. И мы выехали на дорогу, которую словно через море проложили. Развернуться на той дороге нельзя — только вперед ехать. Едем и молчим вдвоем с водителем весь путь. Смотрим, стоит затопленный экскаватор в воде, только ковш торчит. Едем дальше и видим три домика. Два затопленных, а в третьем домике все: и люди, и животные. Значит, вода отступает. Дальше дорога, укрепленная мешками с песком. Как мы потом узнали, ее подвозила военная техника. Мы добрались до Улан-Удэ, но нам нужно было ехать в аэропорт, и нам сказали, что туда дорога прерывается потоком воды, советовали не ехать. А водитель машины Евгений решил иначе, в этом человеке была сила и уверенность. И когда мы ехали по бурному потоку воды, почувствовали, что машина не касается земли. Но этот поток мы проскочили.
В диспетчерской в аэропорту показала телеграмму, и меня отправили первым же рейсом. А ведь самолеты не летали, поезда и автобусы не ходили. Можно себе представить, сколько было людей, сколько мам с детьми в том аэропорту… Уже во время ожидания самолета на аэродроме спросила у военного: «Скажите, пожалуйста, может, вы знаете об упавшем в Байкал самолете?» Он говорит: «Нет, девушка, это разбился самолет в Иркутске при посадке». Это первые сведения были, но я еще не знала про Володю. Знала только, что трагически погиб, но никаких обстоятельств мне не было известно. Прилетаю из Улан-Удэ до Иркутска, сразу иду к диспетчеру, показываю телеграмму, и опять мне дают билет на первый самолет до Новосибирска. Единственное, рабочий в аэропорту сказал, что брат жив и что он в больнице. Я растерялась, но подумала, что все-таки нужно лететь. В аэропорту меня встретил папа, мы не виделись с ним с 1946 года — двадцать пять лет.
А брат мой погиб… Володя погиб с членами другого экипажа и многими пассажирами. Всё это Божий Промысл, ведь он был в отпуске и просто вышел на замену. Рейс летел из Одессы во Владивосток. А почему всё это произошло? Приборы завышали значение скорости, при посадке в Иркутске самолет ударился о полосу правой тележкой шасси, затем левой и передней, перегрузки привели к катастрофе. Володя сразу погиб. Его опознали только по номерной печати. Хоронили в братской могиле в цинковых гробах. А как сложились судьбы людей, которые выжили, я не знаю.
Мама эту трагедию тяжело переживала, принимала какие-то препараты. Говорила, что всё могло сложиться иначе, если бы отец не забрал Володю, была какая-то обида внутри. Когда я привезла маму в Минск, отец написал письмо, я на него не ответила, и уже больше он не писал. Сестер видела после похорон, а я ведь приехала позже и с братьями тогда не увиделась. Связь прервалась… Сейчас я разговаривала бы с отцом совсем по-другому. Конечно, я всё давно ему простила. Нет ни обличений, ни претензий, ни обвинений. Моя мама умерла в 1999 году, а папа старше ее был только на год, поэтому и за маму, и за отца я молюсь как об усопших.
Продолжение следует…
Подготовил Вадим Янчук
14.02.2019