Поговорим о светской музыке
Часть 1. «Музыка для меня — это часть мировоззрения»
— Сегодня хотелось бы поговорить с вами о светской музыке, куда входят и классика, и «легкий» жанр.
— Музыка — это понятие широчайшее. И люди употребляют его в разных смыслах — так же, как и «любовь». Поэтому нужно договориться, что мы будем иметь в виду, с каких позиций рассматривать это явление.
Я для себя подобрала такое сравнение, оно мне нравится. Думаю, его можно ко многим явлениям отнести. Это точка зрения — в буквальном смысле: откуда ты смотришь, с какой позиции. Давайте сравним пространство музыки с океаном.
Можно на океан смотреть с берега. Можно его профессионально осваивать — быть рыбаком или капитаном лайнера какого-нибудь. Можно получать удовольствие — быть серфингистом и кататься на доске по волнам. Можно смотреть на океан в шторм и испытывать страх и ужас. Можно попасть туда в жару — тебя вынесло на матрасе в открытое море, и ты «сгорел» на солнце. Или ты можешь быть жителем этого океана — рыбой, дельфином… А можно еще и из космоса посмотреть, как Гагарин или Титов, и видеть эти океаны как на карте. Ты вообще можешь в нем тонуть! И это будут совершенно разные впечатления и разные рассказы.
Можно прожить с этим океаном много разных жизней. Чем больше точек зрения на этот океан ты освоишь за свою жизнь, тем она богаче — чем бы для тебя этот океан ни являлся. Для меня это музыка. У кого-то поэзия. У кого-то это какой-то другой его труд — математика, например. (Эти математики — такие удивительные люди! Они как музыканты — совершенно повернуты на своем, у них свой мир, своя поэтика. Не случайно же Пушкин сказал о Сальери, что тот «поверил алгеброй гармонию»). Так что давайте выберем аспект.
— Хорошо. Вы профессиональный музыкант. Что же такое музыка лично для вас?
— Конечно, спросить о музыке музыканта — это вполне логично. Но мне всё время хочется извиниться за то, что я буду говорить «для меня», «у меня», «мое». Как-то хочется без этого обойтись, но в таком разговоре о личном (а музыка для меня — это очень личное) без этого никак. Иначе разговор станет абстрактным, теоретическим и, в общем, неинтересным — зачем?.. Но я хочу сразу оговориться, чтобы вы понимали: мне хочется верить, что я этим не любуюсь, а просто констатирую, что так есть. Музыка для меня, как и для многих музыкантов, — это часть мировоззрения. Это, в каком-то смысле, образ жизни.
Музыка как источник радости
Для меня музыка — это, конечно, источник наслаждения и радости, как и у всех людей. Иногда это даже источник исцеления. Но это всё — психоэмоциональный ряд, который, конечно, действует на душу и на личность человека. В этом загадка музыки. Никто не может ее разгадать. Почему она так действует на всех? Такая разная эта музыка… но бесчувственных к ней нет. Я не встречала, по крайней мере.
Музыка как профессия
А для музыканта, в частности, для меня — это профессия. Это специальное образование с шести лет. Эта маленькая личность формировалась внутри музыки (улыбается), и без нее как-то я уже и не мыслю себя. Вот ребенок — родился, его покрестили, стали водить на Причастие, на службы — и он уже себя не помнит неверующим. Так и я себя не помню вне музыки. А это накладывает отпечаток на все этапы жизни. (Кстати, профессиональным музыкантом по «мировоззрению» может быть человек, который получил профессию… ну, я не знаю… юриста, например, как Чайковский. Или врача, как наш современник Александр Розенбаум. Я его считаю музыкантом. И по тому, что мы видим из его жизни, это так и есть. Но по специальности он врач скорой помощи).
Музыка как источник мучений
Иногда я с горечью отмечаю, что меня не понимают, потому что я по-другому слышу. Музыка — это еще и источник мучений для меня лично. Потому что ты слышишь фальшь и безвкусицу. У тебя такая высокая планка внутри, заданная с детства великими произведениями музыкального искусства, творчеством великих людей и к тому же абсолютным слухом, что любое звучание ниже этой планки для тебя истязание (улыбается).
— Но у других людей, наверное, эта планка другая. Значит ли это, что понятие «фальшиво» достаточно субъективно?
— Понимаете, есть разный порог чувствительности. Он и среди музыкантов разный, и среди «немузыкантов» тоже. У людей от природы бывает разный уровень музыкального слуха. Есть люди, не обладающие музыкальным слухом с рождения. Их, кстати, очень мало. Люди часто говорят о себе: «Ой, у меня слуха нет». Ничего подобного! Ему говоришь: «Спой вот это». И поет — фальшиво, но поет. И попадает в нужные точки мелодии. Просто он не развивался, и даже наоборот — в наших детских садах слух убивается неправильным хоровым пением «лишь бы погромче».
Что касается откровенной фальши… Я часто слушаю хоры, потому что веду хоровые фестивали, сама часто бываю на различных хоровых форумах. И вы знаете, для удовольствия я себе никогда не поставлю хор… Я поеду в лес и там похожу в тишине. Вот моя лучшая музыка…
— Многие музыканты говорят об этом…
— И не потому, что идет так называемое выгорание — нет у меня никакого выгорания. Просто слушать надо то, что любишь; то, что оставляет впечатление; то, что приносит радость, наслаждение. Вот вас, Настя, никто же не заставляет что-то слушать. Но если ты по специальности музыкант, то бывает, что тебя профессия заставляет это делать. Поэтому я слушаю по долгу, по послушанию многие вещи, которые никогда бы не слушала, если бы на то была моя воля. Но это… как сказать… работа у нас такая. «Работа у нас такая, работа наша простая». Меня спрашивают: «Ну, как этот хор?» Если в конфиденциальной беседе, я два такта послушала — нет, фальшиво. «Ну где фальшиво, покажи? Ну поют же нормально! Остались в тоне!» А мне фальшиво. Если на службе у нас в Херувимской было два фальшивых аккорда — всё, я говорю: «Люди, вы поете фальшиво». Ну, своему хору, конечно. Другим хорам я не могу такое сказать, жалею их, и потом — всегда же можно найти, за что от души похвалить. Но если я работаю на открытых спевках, то говорю откровенно. И всегда буду добиваться, чтобы было не фальшиво, чтобы был «строй», как у нас говорят. Иначе нет смысла. И когда звук входит «в фокус», музыка преображается — всё, что бы ни пели. Народную песню, детскую песню, церковное песнопение, кантату — всё преображается сразу, от чистоты и точности попадания «в тютельку», как говорится. Вот для меня это важно.
О восприятии
— Значит, музыка для музыканта и для немузыканта — это разные вещи?
— Разумеется. Любой навык, любой дар в человеке имеет разную степень, уровень качества. И не надо этого бояться или стесняться. При желании всё можно развивать. Но говорить, что музыка одинакова для всех — это неправильно. Можно, конечно, это делать для самоуспокоения и для «смирения». Но это неправда. Потому что люди слышат по-разному.
Ведь самое главное — это восприятие. Музыки не существует без воспринимающего объекта! Приведу такой пример.
Вот сидим мы на диване — я, бабушка и собачка. И слушаем симфонию Бетховена. Я сижу с партитурой, смотрю в ноты, не отвлекаясь ни на миг. Я всё понимаю, я это произведение изучила, слушаю далеко не первый раз и испытываю огромное наслаждение. Бабушка-немузыкант вяжет носочки и тоже вроде бы слушает, но не воспринимает ни формы, ни стиля, и думает о своем. Собачка слышит музыку не дифференцированно, как фон, или как что-то раздражающее, и периодически начинает подвывать. Таким образом, мы слушаем одно и то же, а слышим совершенно разное! Поэтому восприятие очень важно.
— Вам не хватает в монастыре классической музыки?
— Нет. Я могу смотреть в ноты и всё слышать — мне так лучше, я ее слышу внутри в идеальном звучании. Как и многие музыканты…. Они не просто слушают, они стараются услышать. Ведь слушать и слышать — это разные вещи, это мы еще из Евангелия знаем. Наблюдайте, как вы слушаете (Лк. 8: 18). То есть: «прислушивайтесь!» — мне кажется, здесь именно такой подтекст. А не просто «в одно ухо влетело, в другое вылетело». И так вся жизнь приобретает другой оттенок. Музыканты так устроены — они всё время прислушиваются.
— Может, поэтому они часто кажутся рассеянными?
— Возможно (улыбается). Бывает, я выхожу из кельи и иду какой-то знакомой траекторией; прихожу — и оказывается, что я совсем не в той точке, куда собиралась попасть. Потому что я думала и слушала в этот момент.
О вкусах и безвкусице
Ну, и еще проблема вкуса. Углубляться не буду, говорят, о вкусах не спорят. Да спорят (улыбается)! Как ни странно, спорят именно о вкусах. Вот о чем-то другом… Например, ты журналист, а я дирижер — о чем тут спорить? Ты же не будешь мне доказывать, как надо дирижировать, а я тебе — как репортажи писать. А вот о вкусах… Часто слышишь: «Ну, это дело вкуса…» В действительности это не дело вкуса, это дело безвкусицы! Вкус или есть, или его нет. Иначе говорить о нем бессмысленно. «У меня такой вкус, у тебя такой вкус». Мое мнение — есть вкус и безвкусица. Люди должны понимать, что на суждение обо всем мы не имеем права. А почему-то о музыке судят все: «Ну, нет, мне это не нравится». «Почему?» — мне хочется спросить. Почему ты так решил, какие у тебя аргументы? Расскажи, что ты чувствовал, что ты понял, тогда это будет предметный разговор. А вот это «мне нравится, мне не нравится», «у тебя такой вкус, у меня сякой вкус»… Так же, наверное, в любой сфере: в одежде, в интерьере, в подборе цветов. Можно надеть синее, желтое, красное и малиновое, и это будет со вкусом, потому что в человеке виден стиль — он не случайно так оделся.
О трудностях перевода
Знаете, я себе нашла такое стихотворение… Оно называется «Я только переводчик», автор Зинаида Миркина. Я себя тоже чувствую переводчиком, понимаете? Потому что всегда, когда работаешь с хором или говоришь с людьми о музыке, — ты переводчик со своего профессионального языка на язык «чтобы тебя поняли». Есть такой писатель и актер Евгений Гришковец, очень интересный человек. У него есть монолог «Одновре́менно или одновреме́нно» И вот он там сказал: «Просто мне нужно объяснить… Но не просто объяснить, а чтобы еще стало понятно!» То есть не просто: «Вот я вам объяснила, а вы как хотите». Как многие учителя, к сожалению. Дают предмет по книжке: «Запишите параграф!» А никто ничего не понял…
Вот и мне иногда очень трудно бывает объяснить, перевести на популярный язык…
Я только переводчик. Знали б вы,
Как мало мне отпущено свободы, —
Как будто ждет лишенье головы
За каждую неточность перевода.
Когда бы смерить, сколько нужно мне
Немого неотрывного вниманья,
Чтобы понять, что зреет в тишине
И что звучит в глубинах мирозданья!
И сколько нужно тайного труда,
Чтоб в слово превратить касанье Духа.
И то, что молча говорит звезда,
Доступным сделать для чьего-то слуха.
Когда б вы догадались, сколько зла
Скрывается в одной фальшивой ноте, —
Вы бросили бы все свои дела
И стали б помогать моей работе!
Это самая главная работа — перевести! Для людей, чтобы стало понятно…
Музыка как фон
— Сейчас считается почему-то, что для фона жизни обязательно надо, чтобы что-то звучало.
— Вот-вот, пока ты редиску нарезаешь. Слушать не обязательно, пусть себе поет. Это как когда стоишь на фоне чего-то и не видишь, что у тебя сзади. Мы недавно участвовали в «Славянском базаре» с хором — мы себе поем, а там идет какая-то инсталляция, на многочисленных экранах. И мы понятия не имеем, что там сзади, на каком фоне мы поем, что видят зрители. Ну, фон он и есть фон. Так и музыка в телевизоре или наушниках. И это имеет на людей большое влияние — они перестают слушать.
Хочу сказать о себе, любимой (улыбается), что я так не могу. Для меня музыка как фон не существует. «Мы ж тихонько себе включим, вы разговаривайте». Всё, я не могу, я начинаю слушать. Причем у меня ноты появляются сразу внутри меня, как бегущая строка. Я не могу объяснить, как. У музыканта развито полифоническое мышление. Нас этому профессионально обучают — слышать несколько голосов одновременно. Причем поющих совершенно разное. Вот вы мне споете с кем-нибудь в три голоса одновременно, а я вам потом каждый воспроизведу отдельно. Это азы профессии, и этот навык, конечно, можно усложнять, как и любой другой. Но тут есть и обратная сторона медали: музыка как фон у меня «не проходит», я ее автоматически слушаю и устаю, потому как приходится слушать то, что я «не заказывала» (улыбается). Потому что сейчас — эпоха звуковой агрессии. Ты никого не можешь призвать к тишине, если человек подъехал тебе под окно и врубил там какое-то техно или рэп. «А что я вам плохого сделал? Окно закройте и завяньте». Вот так.
Музыка как объект творчества
Ну, и кроме того, музыка лично для меня еще и объект творчества. Это отдельная тема, и тут мы об этом говорить не будем. Просто так много граней музыки, которые я в себе переживаю… Мне интересен этот разговор, конечно, и хочется, чтобы он был большой и безразмерный. Но это невозможно, поэтому будем себя ограничивать.
Светская музыка изначально была связана с композиторским творчеством. Его расцвет в Европе, в том числе у нас, — это XVII‒XIX века. Раньше — что ни композитор, то новатор и новое направление в искусстве. Каждый, кто приходил, приносил что-то свое. Например, Бах. Он был неповторим, неподражаем и оставался в веках как таковой. Его музыка узнаваема с трех тактов теми, кто ею живет. Я знала много любителей, меценатов, которые лучше меня знали музыку Шопена, Шостаковича, Орландо Лассо, да кого угодно. И узнавали с трех нот. Потому что культура слушания была высокая! А сейчас, в XX веке, мы уже видим по факту: композиторов много — нового мало. Кто составляет композиции — тот уже и композитор. Но это не совсем так. У замечательного композитора, церковного песнотворца и музыкального богослова Владимира Ивановича Мартынова, который и ныне здравствует, есть книга «Конец времени композиторов». Не конец композиторов и не конец композиторской музыки, нет. А вот время композиторов прошло.
— конец «золотого века»…
— Да. И это он еще про XX век писал. А уж тем более про XXI… Но хочется сказать, что — ничего страшного! Уже всё написано. Что Бог хотел сказать через композиторов, Он уже сказал. Теперь другое время. Время музыкальных «авторов-составителей» и аранжировщиков. Из уже найденных в веках приемов, форм, матриц, художественных канонов и образов составляется что-то новое. Отсюда различные стили «нео» — неоклассицизм, неомодернизм, а также ремейк и кроссовер, о которых речь впереди.
Слушать и слышать
Жизнь для меня — это слушание и слышание. Я могу говорить так подробно только о музыкантах, но каждый может сказать о своем роде деятельности. Вот художники воспринимают жизнь по-своему, через цвет. Например, она вошла в комнату — и сразу понимает, что ее здесь напрягает и раздражает. Мне рассказывала одна подруга-иконописец: «Не могу смотреть на эту икону, потому что хочется поправить эту линию. А поправить я не могу, поэтому лучше я не буду и смотреть». Так и у меня. Я не буду слушать. В мирской жизни я ходила только на те концерты, где точно была уверена в исполнителе — что он сыграет идеально. И тогда можно слушать даже не самую, так сказать, гениальную музыку — исполнение решает всё, оно всё изменяет.
Или вот вам пример с архитектором, которая работает с цветом, с проекциями, с формами, занимается дизайном. Она говорит: «Для меня войти в чужое помещение бывает просто мучением. Мне хочется там всё исправить, я не могу смотреть на эти сочетания цветов». Как-то мы с ней были в пустой загородной избушке. Она говорит: «Господи, спасибо Тебе, какой отдых для глаза!» Нигде ни одной картинки, просто деревянные стены. Не «фонит» чем-то чуждым.
Эти издержки есть в каждой профессии — что-то, что является и наслаждением, и мучением. Но выбора уже нет. Перестать быть музыкантом невозможно, перестать быть художником, хирургом, учителем невозможно — даже если ты ушел на пенсию. И несмотря на эти мучения, то, что дает понимание музыки, обладание ее тайнами — ни с чем не сравнимо и очень для меня дорого.
— Могу сказать то же и о себе: когда работаешь со словом, режут слух речевые ошибки, орфографические…
— Поэтому важны не стихи, повести и рассказы, а Поэзия и Литература. Это разные вещи! Так же и здесь: то, что я назову Музыкой — это очень избирательный, узкий круг. А остальное всё стараюсь другими словами определять. Но мы поговорим обо всем том хорошем, что есть в любом жанре. И будем всё это называть музыкой. Я думаю, что оно имеет на это право.
Беседовала Анастасия Марчук
Продолжение следует…
3.10.2019
