«Связь с Родиной и жажда вернуться показали силу и достоинство наших предков»

Дорофей, Ваша книга не только об исторических трагедиях и коллизиях, но и о связи человека с Родиной, с его корнями. Ведь беженцы, о которых Вы пишете, стремились вернуться. А в наше время, особенно среди молодых, часто прослеживается установка космополитизма, когда люди уезжают из родных мест в далекие страны и там пускают корни, растят своих детей, которые быстро ассимилируются, адаптируются к новой реальности и, чаще всего, забывают Родину. Для этих людей родовые корни — это не важно, они не держатся за них. У них и ностальгии нет, они органично чувствуют себя в чужой стране — лишь бы был материальный достаток. За ним-то и едут на страну далече. Как Вы смотрите на это явление?

Современные люди, которые покидают свое гнездо, это еще и «внутренние» эмигранты. Они живут в другом мире, для них традиции ничего не стоят. А наши предки 100 лет назад, в отличие от наших космополитично настроенных современников, которым кажется, что где-то там, за границей, лучше, что там будет удовлетворение всех потребностей, наоборот, убегали от тяжелой жизни послереволюционной России и возвращались на Родину. Почему люди тогда возвращались? Потому что имели надежду; они не знали, что ждет их за горизонтом, но у них была надежда.

Для молодого человека подчас хорошо в определенный момент жизни отлучиться от родителей, чтобы понять, что к чему, набраться опыта. Порой эмиграция способствует возвращению другого человека. Кажется, что у того, кто уезжает, масса возможностей. А он уезжает, чтобы вернуться более сильным и сказать: «Нет, я больше никуда не поеду, мое место — тут, я приобрел опыт и буду работать здесь, для своих».

Вообще, беженство — это тема, на основе которой можно рассуждать о социологических и культурологических проблемах и истории, и современности.

А почему эта тема лично Вас так взволновала, что Вы посвятили ей 20 лет трудов и написали книгу?

Для жителей Подляшья это новейшая история ХХ века. Это наиважнейший период, который прожили полтора миллиона жителей бывшей Гродненской губернии, части Минской и Виленской губерний, в основном православные белорусы. Они пережили большую дорогу, настоящий библейский исход. В этой дороге прошло 5‒7 лет, преодолены тысячи километров, прожиты тысячи разных историй.

Это было время Первой мировой. Пережить такую войну в собственном доме — уже сложно. Совсем другое — прожить это, постоянно находясь в дороге, не зная, что сталось с тем имуществом, что оставил, вернешься ты или нет. Это был настоящий перелом, мир вокруг поменялся. И когда люди вернулись домой, все было иначе, не так, как до войны.

Истории времен беженства остались в моем подсознании с детства. Когда я приходил к моим предкам в Студиводах, то там собирались соседи и рассказывали, как все было в 1915‒1917 годах.

Выходит, Ваше детство оставило такой особый отпечаток…

Не то чтобы я тогда все понимал и запоминал. Я начал заниматься историей в 20 лет, но и в детстве уже была заинтересованность, когда еще были живы свидетели.

Теперь живет третье-четвертое поколение после беженства. Казалось бы, бывшее 100 лет тому назад могло забыться, потому что это же не история революции, о которой пропаганда напоминала каждому поколению школьников, твердила, что главный результат Первой мировой — революция. А про беженство ничего не писали и не говорили. Про Первую мировую войну тоже. Помнили только о том, что Польша получила независимость в 1918 году. А оказывается, для простого человека в третьем поколении самым важным была та дорога, которую прожили его предки. Мы устраивали в Студиводах воспоминание 100-й годовщины беженства и битвы за Бельск, которая была в 1915 году между российскими и немецкими войсками. Посмотреть эту реконструкцию пришло около 2000 человек!  

Но какой смысл нашим современникам помнить о мытарствах беженцев? Все это было так давно, прошло…

А какой смысл современным евреям помнить исход, который был 3000 лет назад?

Но это же Пасха, память о Пасхе!

Все, кто вышел из Египта, умерли и в Землю обетованную не вошли. Значит, по современным меркам, это трагедия.

Но их дети дошли…

А родители умерли, для них это была трагедия. Как и для светского человека, который не видел, каков план Божий для людей. Нужно осознание исхода…

И какое оно, по-Вашему?

Это было 100 лет назад. Может показаться, что это была великая драма, когда из этого исхода не вернулось 30, а может, и 40 процентов людей. А те, кто вернулся, пришли на заросшие поля, разрушенные дома. И нужно было поднимать свое хозяйство. А потом снова война — Вторая мировая… Хотя она была не так драматична, как беженство, ведь ее переживали на месте.

Беженство затронуло в большинстве своем православное население. И интересуются этой темой православные. Тогда пострадали не только отдельные люди, но и Православная Церковь, Гродненская епархия. Она была разрушена во время беженства, потому что священники тоже уехали — так что некому было служить, не стало приходов.

Я смотрю на эту память как бы… глазами своих предков. Смотрю на то, как эту тему воспринимают люди — более старые и молодые. Особенно последние. Это пробуждение некой общественной памяти. Часто бывало так, что в колоннах беженцев, которые в августе-октябре 1915 года перемещались из Гродненской губернии на Восток, встречались люди из разных мест, порой весьма отдаленных. Раньше ведь мир, особенно сельских людей, заключался в рамках прихода, с учетом нескольких окрестных деревень. А тут начали встречаться люди из-под Сокулки, из-под Бельска, из-под Крынак, Пружан, Кобрина, Новогрудка, и в среде этого драматического перемещения начала вырастать некая общность. Беженцы расширили свой кругозор и, когда жили несколько лет под Саратовом, Самарой, Царицыном, встречали разных людей.

И теперь, когда я встречаюсь с кем-то в первый раз, мой первый вопрос:

— А где были твои предки во время беженства?

— Под Саратовом.

— О, и мои тоже там.

— А в какой местности?

— В 30 километрах были от твоих! Интересно!

— А может, 100 лет тому они встречались?

И на глазах возникает новый феномен — некая особая связь с предками. Это очень хорошо, когда люди стараются иметь такие мощные ориентиры. Беженство того периода — ориентир.

На что?

На нашу человечность. Наши предки смогли пережить такое сложное время за тысячи километров от дома. Я проанализировал множество биографий — их ежедневная жизнь очень часто была примером для местных жителей.

Примером чего?

Примером доброго. Они оставили после себя добрый след. И второе — это возвращение. Они вернулись в трудный час, когда была революция, гражданская война, польско-большевистская война 1920 года. Они возвращались, не зная — куда. Связь с Родиной и жажда вернуться показали их силу и достоинство.

Дорофей, судя по многим Вашим словам, чувствам, для Вас очень большое значение имеет связь с предками, с Родиной. Это так?

Так. И именно возвращение беженцев на родную землю, к могилам своих предков может быть весьма значимым, важным фактором для сохранения самосознания православных белорусов на Подляшье. Потому что это история без идеологии, навязанной сверху. Это история, идущая от личных переживаний людей.

Беседовала Елена Наследышева

02.02.2018