Мне было 23 или 24 года. Я почувствовала бессмысленность существования на земле человека без Бога. Никакого смысла нет вообще в земной жизни, если нет чего-то потом.
Это всё внезапно произошло. В какой-то момент я поняла, что без Бога человек существует как животное. Даже животное, корова, например, приносит пользу людям, молоко дает, мясо дает. А человек без Бога никому ничего не может дать. И сам ничего не может получить ни от жизни, ни от чего. Бог — это то, что может наполнить смыслом всё существование человечества в целом. Вот это я почувствовала. А ты же обижен на Бога, но чувствуешь, что надо как-то дальше идти... И это раздирало меня просто на части. Я шла на работу мимо кафедрального собора и вдруг в один момент, абсолютно случайно, решила туда заглянуть. И у меня всё перевернулось внутри.
Я прожила это ощущение возврата, как будто меня очень долго не было в родительском доме. И вот теперь ты туда возвращаешься. Тебе дорого всё там: воздух, свет, земля, стены… Вот такой переворот случился.
Тем не менее очень сложно было понять и нащупать, куда я хочу идти. Потому что, конечно, за то время, пока я не ходила в храм, очень много произошло в голове — винегрет какой-то произошел. Потом просто я впустила Бога в свою жизнь. Я Его просила, чтобы Он был в моей жизни и руководил моей жизнью. И этому предшествовал такой случай. Я и моя подруга плавали в реке, заплыли далеко и начали тонуть. Пытались помочь друг другу держаться на воде, но становилось еще хуже, мы начали еще сильнее топить друг друга. Я стала кричать «Помогите!», и в то же время у меня в голове была только одна мысль: «Господи! Вот я! Ты всё видишь и всё знаешь. Я доверяюсь Тебе!» И внезапно мы у себя под ногами нащупали землю. На середине глубокой реки. Островок суши… Нам помог парень, он приплыл к нам с надувным матрасом и забрал нас, дрожащих, с середины реки. Но что интересно, как нам потом рассказали, в этом месте реки никогда не было никакого островка земли…
Внезапно мне и моей маме одновременно пришла идея, что надо ехать куда-то в монастырь. Мне нужно было увидеть другую жизнь, абсолютно другую жизнь. Когда я пришла в церковь, всё мне было дорого, близко, радостно. Всё было хорошо. Но, тем не менее, хотелось увидеть что-то больше, что-то другое. Мне надо было что-то изменить, побыть в тишине, чтобы привести в порядок свои мысли и чувства. И мама как раз узнала, что начинает строиться Свято-Елисаветинский монастырь.
Мне мама сказала: «Поехали в монастырь, там, говорят, хороший священник есть. Он из Петропавловского собора». А я в тот протестный момент жизни могла принять только священника из Петропавловского собора. Такие у меня были претензии и внутренняя позиция. Хотя, когда я заходила в кафедральный собор, то и там чувствовала Бога. И в других храмах чувствовала присутствие Бога. Потом мама говорит: «Поехали в монастырь к священнику». А когда она сказала, что это отец Андрей, я сказала: «К этому я не поеду». Это было мое однозначное решение. К этому я ехать не собиралась.
Мама сказала: «Ладно. Поехали, там и другие священники исповедуют». Это была пятница или суббота. Батюшка исповедовал тогда в Никольском храме, в исповедальне. Еще киоск там стоял… В общем, давно это было. Мы приехали в монастырь, и мама спросила, кто исповедует. Естественно, она знала, что исповедует священник, к которому я не собиралась идти. Но она хотела, чтобы я попала именно к нему. Мама сказала мне: «Я не знаю, кто там исповедует сегодня, в исповедальне. Говорят, что того батюшки нет». В общем, она соврала мне. Стояли мы на исповедь долго, людей было много. Потом в какой-то момент я просто поняла, что мне надо уходить. Я сказала: «Мама, прости. Я в другой раз приду, но не сегодня». Я увидела паломников, которые, как мне казалось, качались и валялись по полу, поклоны какие-то земные били, что-то еще такое... По-моему, это был пост, июнь или июль. Паломники меня эти смешить начали. Я знала, что в храме смеяться нельзя, но сдержать смех не могла, начала себя очень вызывающе вести… Я поняла, что надо уходить. И вдруг женщина какая-то увидела муки моей мамы, понимая, что больше она меня туда не затащит, и сказала: «Проходите». Я даже не помню, как выглядела эта женщина. Она сказала: «Проходите вместо меня. Я пойду вместо вас». И тут же мама меня запихнула в исповедальню и подперла собой дверь, чтобы я не вышла. Потому что она знала, что я увижу именно этого батюшку, к которому не собиралась идти. А со мной произошло... Ну, это Бог, только Бог так может сделать. Я просто зашла на исповедь. Я помню эту исповедь как вчера. Я увидела Бога, Который меня здесь ждет. И была это не я, а моя душа. Та душа, которая жила во мне с момента ухода из Церкви до того момента, когда я вошла в эту исповедальню. Передо мной встала вся моя жизнь, как открытый лист, и Бог, Который у меня спрашивает: «Как ты жила всё это время?»
Батюшка говорит: «Что стоишь?» Я говорю: «Вы знаете, я так давно не была на исповеди…» Батюшка говорит: «Ну, так надо уже быть, наверное». Я говорю: «Ну, надо». «Подходи», — говорит. А я не знаю, что говорить. А батюшка спрашивает: «Зачем пришла?» Я задумалась, и в одну секунду из меня брызнули слезы. Не помню, сколько я плакала, но мама говорит, что я 40 минут там была. Я все эти 40 минут рыдала просто навзрыд. У меня были только предлоги, всхлипывания («ну… э... ммм...») и слезы, больше ничего. Я плакала. Тогда смотрел на меня не батюшка, а Сам Христос. Я увидела, что на исповеди смотрит на меня не человек, а Бог. Он смотрел на меня, улыбался. А я плакала. Было так, как будто я к папе пришла, выплакалась, а он меня пожалел, полюбил, принял всю грязную, вонючую. Потом в конце батюшка сказал: «Ну, что, исправляться будем?» Я сказала: «Будем».
Потом пошла на исповедь мама. Начала на меня жаловаться (это уже она позже рассказывала). Батюшка ее остановил и сказал: «Успокойся. Она сказала, что будет меняться». Она спросила: «И что, Вы думаете, ей можно верить?» Батюшка сказал: «Я думаю, да». И всё.
Потом я еще раз приехала в монастырь в какой-то период. Именно к этому батюшке ехала. И сказала, что хочу пожить при монастыре. О том, чтобы уходить в монастырь, у меня даже мысли не было. Батюшка благословил пожить в вагончиках. Вот я там жила три недели. Через три недели я пришла к батюшке и рассказала про свою детскую мечту. Все девочки принцессами хотели быть, а я — монахиней. Батюшка сказал: «А сейчас что — не мечтаешь, что ли?» Я говорю: «Как же не мечтаю, если мечтаю». Он говорит: «Ну, раз мечтаешь, значит, готовься». И еще он сказал: «Поговори с монахами, это очень тяжелый путь». А я думаю: «Что там тяжелого?» У меня такая благодать была, просто нельзя это высказать.
У меня было послушание в трапезной. Меня благословляли заносить батюшке чай, когда у него было собрание с матушками. Я заносила чай ровненько до порога монашеских келий. Как мне было интересно, что же там происходит! Мне так хотелось туда попасть! Но я понимала, что это, конечно, не для меня. Я сестрам разные вопросы задавала, в чем-то даже смешные. Вплоть до того: «А есть ли у вас отшельники под землей, подвижники, старцы, которым 300 лет?» У меня, конечно, в то время были какие-то книжные представления о монастырях… Я занесла чай в кельи и вернулась в трапезную. И вдруг за мной возвращается сестра, которая тогда была старшей на трапезной, и говорит: «Батюшка благословил тебя подняться в кельи». Я думала, у меня сердце остановится от счастья. И вдруг я иду туда, в то место, которое считала раем на земле. Я переступаю этот порог и сижу там среди сестер, в грязном переднике, и руки, которыми недавно картошку чистила, об рубашку вытираю. И вот я сижу, и сидят монахи. Представляете: я и монахи?..
Потом матрас мне дали, я на полу спала. Наверное, не спала так хорошо очень много лет, как спала там, в келье. У нас тогда были очень стесненные обстоятельства, жили мы по три человека в маленьких кельях, на матрасах спали на полу. Мне дали черную косыночку, черную рубашку, черную юбочку. Я свое серенькое всё сняла, одела черненькое. И самым переломным в моей жизни был тот момент, когда я встала утром, я — и монахи. Для меня это было что-то невообразимое. Всё равно что тебя при жизни в рай поместили: я — и ангелы. Для меня это тогда к такому приравнивалось. Потом, конечно, ангелы стали совсем не ангелами. И ты стал совсем другим. Всё стало совсем другое.
Когда меня облачили в трудницы, я продолжала послушание в трапезной, и послушницей тоже была на этом послушании. И потом в какой-то момент сломалась. В трапезной на самом деле очень благодатное послушание. Если ты не жалеешь себя, то Бог дает тебе пережить особое блаженство. Но это если ты себя не жалеешь и никого не осуждаешь. У меня был такой опыт, небольшой, правда, но был. А потом я осудила, пожалела себя, и всё. Сломалась. Не смогла.
Я подождала, пока мама уедет к родственникам, и ушла в монастырь. Позвонила ей и сказала, что я ушла в монастырь. Мама говорит: «Да, я знаю, ты же там живешь в вагончиках». Я говорю: «Нет, мама, я навсегда ушла». Ну, у мамы, конечно, началась истерика, она плакать стала, хотя мама у меня — очень верующий человек. У нее началась паника, она стала говорить всякую ерунду — что ей дьявол шептал, то она и говорила. А потом она сказала, что пойдет к митрополиту говорить, что меня завербовали. У меня отношения с мамой были простые. Я ей сказала: «Если ты пойдешь куда-нибудь, то я уеду далеко, и ты не будешь знать, куда. Моя жизнь в монастыре — это мой путь. Я это понимаю. Я это знаю и всё равно буду в монастыре, хочешь ты этого или нет. Где я буду, зависит от тебя. Если ты это не примешь, то я уеду далеко, и ты не будешь знать, куда. Или я буду здесь, и ты сможешь приезжать ко мне». Мама выбрала «ко мне приезжать». Но боролась она до последних дней фактически. Никто не знал, что я ушла в монастырь. Я вдруг исчезла для всех. Мои друзья даже в розыск подавали. К маме приходили, допрашивали, куда я пропала. Близкие тоже не знали, мама никому не говорила. Знали только мама и ее сестра.
Мама понимала и искренне благодарила Бога за то, что я в монастыре. Она мне это сама говорила. Но были моменты, особенно в Великий пост или какие-то праздники большие, когда у нее наступало очень сильное искушение — она еле выдерживала это: роптала, плакала. Тяжело ей было. Потом она шла на исповедь к батюшке. Батюшка жалел ее, она причащалась. Потом опять. И так было всё время, постоянно.
Как-то я позвонила маме и сказала: «Мама, знаешь, спасибо тебе за жизнь. Я самый счастливый в мире человек». В этот момент мама удостоверилась окончательно, что это мой путь. И перед ее смертью я ей тоже сказала: «Спасибо, мама, тебе за всё: и за Бога, и за жизнь, и за церковь, за то, что привела меня. За всё тебе спасибо». Она и успокоилась. Последние слова ее были: «Спасибо всем и слава Богу за всё».
Батюшка благословил меня досмотреть маму. На самом деле я думала, что у нее инсульт, а случилось так, что она просто стала умирать. Быстро, скоропостижно, резко. Может быть, я смогла бы ее за две недели поставить на ноги. Я была полна решимости и сделала бы это, если бы это был действительно инсульт. С Божией помощью я бы это сделала. Но оказалось, что она умирает. И Бог отвел две недели, чтобы она упокоилась. Я благодарна за это Богу и монастырю очень благодарна.
Перед смертью мама пособоровалась, причастилась, поблагодарила Бога. Когда ты сидишь рядом с умирающим человеком, то в существовании Бога нет сомнения, это совершенно очевидно. Когда душа уходит к Богу — это можно сравнить с тем, как ты стоишь на перроне, а мимо тебя очень быстро мчится скорый поезд, и тебя обдает ветром. И даже чувствуется атмосфера этого поезда. Это описать словами невозможно… Ты сидишь, душа уходит, а тебя задевает той Благодатью, которая забирает эту душу. Вот так это происходит.
Я боялась очень, что мама умрет. При жизни мамы я сильно к ней привязана не была, но, тем не менее, человек я очень впечатлительный. Я очень боялась момента маминой смерти, очень. Я боялась, что могу заново на Бога обидеться. Я себя боялась, каких-то своих предубеждений. Я просила Бога, чтобы Он дал мне Пасху, когда мама умрет. И Он мне ее дал. Была действительно Пасха и пасхальная радость. Я не думаю, что если бы я осталась в миру, то у моей мамы была бы такая настоящая христианская кончина. На сегодняшний день переход моей мамы в вечность — это самое яркое проявление любви Бога к человеку. Хочется сказать: «Люди, посмотрите, какой у нас Бог. Посмотрите. Он не вкладывается ни в какие-то рамки, не вкладывается в какие-то наши законы. Ни во что не вкладывается, Он шире всего, Он больше всего, на самом деле. Невозможно описать, как Он любит человека!..» Даже эти слова настолько голые, что я не знаю, как их облечь в какую-то форму.
С отцом у меня немного другая ситуация. У меня папа был бандитом. И он пил, иногда сильно пил. И вот когда он умер, много-много лет у меня было чувство тяжести от пребывания на кладбище и от того, как он умер. Меня это мучило, терзало очень. В первую очередь я знала, что он умирал без Бога. Хотя, я знаю, он верил в Бога, но... Мы же, конечно, не знаем, как это было в последнюю секунду и как он к Богу пошел, что он сказал Богу… Мы не знаем, но все внешние факты указывали на то, что, наверное, его кончина была не очень хорошая. А когда я пришла в монастырь, то говорила батюшке про свою тяжесть по отношению к папиной смерти. Батюшка сказал, что от того, как я буду жить здесь, на земле, будет зависеть то, каким он будет там.
Я очень жалею, что наше подворье появилось только сейчас, и его не было, когда был жив мой папа. Я просто уверена, что он здесь нашел бы себя. Я в первую мою Пасху в монастыре пришла на кладбище. Мы обычно на Радоницу ходим, окропляем могилки, поем пасхальные песнопения. Радоница — это Пасха мертвых. Я пришла на могилу своего отца и спела «Христос воскресе». И почувствовала присутствие Бога. И я успокоилась, абсолютно успокоилась и за папу, и за всё.
Сейчас на могиле родителей у меня очень молитвенное настроение. Не унылое, наоборот даже. Например, перед годовщиной маминой смерти у меня было очень тяжелое состояние. Мне ее по-человечески не хватает, по-человечески хочется маму обнять, я, бывает, страдаю. Конечно, ты понимаешь, что больше этого не будет… Она же молится за меня, она же любит. Но этим же и дьявол пользуется, начинает делать всё, чтобы тебя сбить с ног. Вот мы поехали с сестрами, пели литию, батюшка панихиду отслужил. Всё, слава Богу. Пасха, радость, сидишь, молишься. И причем так интересно, что когда ты находишься на кладбище, то не говоришь: «Господи, помилуй моих маму и папу» или «Дай мне то-то и то-то», а у тебя рождается какая-то молитва о большем, о человечестве: и чтобы плохого не было, чтобы в мире люди жили; и Церковь чтобы была, и не было разделения Церквей. Вот такое рождается. Наверное, как беседа с Богом.
Записала Наталья Бунде
Продолжение следует…
05.10.2018
«В существовании Бога я никогда не сомневалась» (часть 1) >>
