«Монастырь для меня дом и моя семья»

«Монастырь для меня дом и моя семья»

Часть 3. Послушание на подворье

Инокиня Ирина (Гельман): 26 июля было ровно 12 лет, как я в монастыре.

Я несла послушание в трапезной, потом на выставки ездила, потом — на гостинице была, в иконной лавке стояла. Потом на подворье: на свинарнике, на тракторе ездила. Много чего делала, много сменялось послушаний.

На тракторе люблю ездить. Поэтому Бог и не дает. Слишком мне это нравится. Для меня трактор — это даже лучше, чем машина. В поле ты видишь, как день рождается, как заходит день, как природа себя ведет. Ты всё видишь. Мне очень благодатно было в поле на тракторе.

Я культивировала, потом косила, сгребала, ворочала сено, сбивала в валки — такие вот работы делала. Но мы же в группе работали: один пашет, второй культивирует следом. Потом один косит, второй граблями раскидывает. Я граблями собираю, кто-то в обмотчик собирает.

Вообще-то, послушание на подворье мне далось очень-очень сложно. У думала так: у меня папа зэк, я знаю, как с братьями общаться. Сейчас я их всех построю и расскажу им, как жить. Малявка такая пришла. А там дяди, сидевшие по 20, по 30 лет. И я им рассказываю, как жить. Представляете себе? Первые года 2, может, даже больше, я каждый вечер плакала в подушку, рыдала просто. Думала: зачем мне это надо, почему я сюда пришла, что же это такое, почему? Я не привыкла к такому общению, хоть у меня папа был зэк, бандит и вор. Я видела совершенно другое. У меня папа обращался к маме на «вы», с крайним уважением. Я никогда от него не слышала матерного слова, никогда не слышала нецензурной брани. Я не помню, чтобы он что-то такое плохое говорил. И когда я здесь увидела совершенно другую сторону всего этого, для меня это был тихий ужас. Я была поражена. Они мне все говорили, что «нечего тебе тут делать, это не твое место, давай, вали отсюда». Даже угрожали. А я же ответственно взялась за свое послушание.

А началось мое послушание на подворье в свинарнике — это самое золотое время было. Я два месяца гребла навоз и радовалась жизни. Братья дали мне новую тележку, новые грабли, новые вилы. И сказали: «Матушка, дорогая наша! Всё новенькое для Вас. Нате Вам». И ни одного брата. Гребла, гребла, потом нашла их чай пьющими или спящими. А я гребу. Думаю: ничего себе, вот это да! Для меня все-таки папа, несмотря на то что он был бандитом, — это эталон мужества, защиты, честности, отваги даже в какой-то степени. А тут я увидела такое. Конечно, это был просто ужас…

А потом просто наступил момент, правильный момент. Мне до него надо было дойти. Я не помню, что предшествовало этому. Через обиду, боль надо было дойти до этого. Вдруг я поняла: кто я такая, откуда я вылезла и почему считаю себя вправе говорить этим людям, учить их жизни? Я даже тысячной доли не прошла того, что пережили они, если взять по большому счету. Какая-то часть у нас братьев есть, которые прошли Афганистан, войну. Кто я такая, чтобы им рассказывать, как жить? Тюрьмы прошли... Кто я такая, чтобы рассказывать, как жить? И мне настолько тяжело стало от этого! А потом еще больше: когда я обернулась назад, то поняла, как могла просто оттолкнуть людей от Бога, от Церкви таким своим «настоящим христианским поведением». Это просто ужас. Мне стало так обидно, стыдно от этого. Я плакала, на исповеди батюшке говорила, что не могу. Батюшка говорит: «Послушание у тебя такое — говорить. Просто надо выбирать, как говорить и что говорить. Надо думать. И не всегда головой, а сердцем больше, чувствовать сердцем человека». И для меня были странные слова, очень непонятные, «умереть за человека». Я не понимала, что это. Я, наверное, и сейчас до конца не понимаю. Но уж точно я знаю, что такое «пропустить человека через свое сердце». Это очень тяжело, это чаще больно, потому что ты открываешь себя, открываешь свое сердце. Сейчас могу сказать, что очень многие братья, которые были на подворье, и у меня с ними были разные отношения, конфликты серьезные, — для меня родные люди. Я переживаю, где они, что с ними, как они. А с кем-то до сих пор мне тяжело. Тяжело было бы увидеть человека заново и начать говорить. Это процесс созревания. Я-то думала, когда пришла на подворье, что я такая спасительница, пришла спасти людей. А на самом деле это подворье для меня — школа, чтобы я росла духовно.

Мать Марфа говорила такую мысль (она мне очень-очень близка стала и понравилась, я ее взяла за основу себе): что такое подворье? Это удел Божией Матери, храм Божией Матери. У нас икона «Неупиваемая Чаша». Мы служим акафисты «Неупиваемой Чаше» Божией Матери и просим Ее. Она собрала здесь всех этих людей. И это гости Божией Матери, Ее самые драгоценные гости, которые только могут быть. А я кто? Я — раб Божий, слуга. Так вот бери, милая, и служи этим людям…

Мне так это близко стало, потому что на самом деле самое главное — не пытаться спасти или воспитать, внушить что-то человеку. А попробуй ты просто этого человека потерпи. Просто помолчи, просто понеси его немощи. Вот это самое главное. А это самое сложное и очень тяжелое для меня. Это то, что воспитывает внутри тебя, и душу воспитывает, всё сознание переворачивается.

Хочу еще заметить, что всё, что существует в монастыре, существует по руке Божией. Бог создает всё. И Бог создал всё на подворье, любую мастерскую, всё, что существует. Всё, что есть, существует для тех людей, которые там находятся. Ради тех людей.

Монастырь для меня дом и моя семья. Я это поняла, давно или недавно, не знаю. Но я абсолютно очевидно поняла, что это мой дом, что тот путь, которым будет идти мой монастырь, — мой путь, я хочу идти за моим монастырем. Как будет дальше складываться, я не знаю. Можно сказать, я хочу жить с Богом. Пойду или нет — покажет время. Но я действительно хочу идти за Богом. Хочу идти с моим монастырем, хочу жить в этой семье.

Не было ни одного момента, чтобы я усомнилась в том, что иду правильным путем. Были ситуации, когда я могла роптать на какие-то обстоятельства, на то, что что-то не так. Я могла думать, на грани уныния, что не место мне в монастыре, я здесь всё порчу и рушу. Такие были моменты, но это было от гордости. Просто очень сложно себе признаться, что ты многого не можешь. А в целом я прошу Бога, чтобы мне никогда не свернуть с этого пути, никогда.

Я знаю, что каждый человек, который идет к Богу, идет искренне. Будь то в монастырь или просто где-то в миру. Я верю, что человек искренне к Богу идет. И те ошибки, которые люди могут совершать, это для Бога тоже ничто. Это для нас со стороны чужие ошибки выглядят как какие-то: «Вот, совершили, ага! Понятно, вот так они и живут». А для Бога это вообще ничего. Любой поступок человека — ничего, только если человек скажет: «Господи, прости меня». Бог сразу же открывает объятия и сразу прощает. Сразу же, несмотря ни на что, что бы человек ни совершил. А у нас немножко другое восприятие, поломанное.  

Я хотела бы обрести такие качества души, как у моей мамы или у моей бабушки. Для меня это люди, у которых настоящий стержень Православия. Были ошибки, было всё. Но это заключалось не в вычитывании каких-то слов или еще в чем-то, а в любви, в настоящей любви. Более того, я скажу, что материнство — это дар Бога женщине. И материнство — это гораздо больше, чем просто родить ребенка. Материнство, которое Бог дает женщине, — это умение любить, защищать, служить, отказываться от себя. И это одна из частей монашества, мне так кажется. Матери Бог дает это с зачатием ребенка. А монаху это надо стяжать своим потом и кровью. Даже не кровью, это, наверное, громко сказано. Шишек набить, боль перетерпеть, которую тебе причиняют. И ты должен отказываться от себя, вынужден. Бог дает благодать на это, а здесь тоже дает благодать, только другую. И ты должен научиться точно так же, как мать. Говорят: «Матушка, матушка...» Какая матушка? Пока ты не научишься любить, прощать, отказываться от себя, нести чьи-то немощи, служить, ты не можешь стать матушкой.

Записала Наталья Бунде

08.10.2018

«В существовании Бога я никогда не сомневалась» (часть 1) >>

«Тогда смотрел на меня не батюшка, а Сам Христос» (часть 2) >>