Интервью монахини Иулиании (Денисовой) Санкт-Петербургскому церковному вестнику «Вода живая» 5 октября 2015 года
Что такое талант? Дар Божий или тяжкий крест, который не каждому по силам? Кому и для чего дается талант? Эти вопросы волнуют человечество со времен сотворения мира. Талантом восхищались, ему завидовали, продавали за него душу, им безжалостно пренебрегали или, наоборот, посвящали служению ему всю жизнь. Что же такое талант, как с ним жить и спасаться? Об этом мы беседуем с регентом Праздничного хора Свято-Елисаветинского монастыря города Минска монахиней Иулианией (Денисовой).
Осторожно, талант!
— Матушка, для многих людей вопрос о таланте до сих пор остается нерешенным. Как его понимать и как к нему относиться? Какой ответ на этот вопрос вы нашли для себя?
— В этой евангельской притче есть одна деталь. Господь раздал таланты: кому один, кому пять, кому десять… и ушел, не сказав ничего. Понимаете? Вот в этом вся и загвоздка. Почему же Он не предупредил: «Ты смотри, просто так в землю не закапывай. Ты дай в дело, а потом Мне отчитайся, Я с тебя спрошу». Нет. Просто раздал и ушел. Зачем раздал, что с ними делать? И как человек, ощущающий свою ответственность за то, что у него в руках, этим распорядится? Вот это и имеет значение для людей, если, конечно, они понимают: «Это не мое». Когда я была девочкой, ребенком, я, конечно, чувствовала в себе какую-то одаренность. Еще бы: учишься в школе для одаренных детей, со всех сторон с самого детства тебе транслируют, что ты такой талантливый, и все одноклассники тоже какие-то особенные. И поскольку о Боге речь тогда вообще не шла, то само собой разумелось, что это твое. Ты такой! Такой особенный! И потом из этого судьба вырастает. И она вырастает вот так, с этим искаженным пониманием себя. Потому что дар Господь не отнимает, ты им пользуешься, а Он ждет, когда ты поймешь, Чье это. И хорошо еще, если поймешь. Тогда начинается процесс саморазоблачения. Но многие люди не понимают, а дар большой, и они начинают его не то что в землю закапывать, нет, активно пользоваться, но дивиденды присваивать себе.
— А почему Господь повелел выбросить во тьму кромешную даже того, кто просто закопал свой талант?
— Да, казалось бы, ну что он Тебе сделал? Ну вот же, Ты ему дал — он сохранил и вернул, Ты же не в убытке. Но я так понимаю эту деталь — Богу этого недостаточно, потому что Он любит человека и дает ему талант как шанс. Потому что человек — соработник Бога в деле своего собственного спасения, а Богу больше ничего не надо, всё остальное — методы и инструменты для этой работы. И один из таких инструментов — дар, которым можно людям послужить. А часто человеку кажется: мое! я сам всего достиг. Опасное дело — талант… Музыкальный или художественный, и вообще любой другой, даже если ты точишь деталь на станке. Особенно, когда человек понимает и чувствует в себе этот талант или одаренность, а тем паче — гениальность, тут человек, бывает, попадает в кабалу к своей гениальности. И если он этого не понимает — например, так, как Пушкин понял и принял в конце жизни — то это, конечно, страшно. Потому десятки и сотни книг, поэм, симфоний и романсов, сохранившись в веках, оставаясь в памяти человечества, как это ни прискорбно, не спасают их авторов. Спасает душу не «что», а «Кто».
— А как определить: служишь ты Богу своим талантом или нет?
— Надо постараться услышать вопросы, которые задает тебе Господь: «Ты пожертвовал чем-нибудь для людей? Или ты скрупулезно всю жизнь копался в авторских правах и дрожал, чтобы, не дай Бог, не скачали бесплатно что-нибудь твое в Интернете?» Нужно благодарить Бога, отдавая, а не присваивая себе. Иначе на каком-то этапе искра Божия потухает, остается скелет, а носитель таланта этого не замечает! Святые отцы часто сравнивали людей погибающих, отвергающих Бога, с живыми мертвецами. Кажется, облик живого человека, а внутри — пустота, в глазах — пустота, грех и мерзость в желаниях. Так же и в искусстве: какое-то время человек живет на данный Богом аванс, а потом вроде живет и действует, как будто в нем есть этот талант, а он уже потух, осталась матрица. И это всегда чувствуется, всегда становится заметно. Но всё равно недоумеваешь: «Что же такое случилось? Как же это? Так ты плакал на его концерте, так откликалась душа… а теперь приходишь, и вроде всё то же самое, те же Чайковский и Шостакович, — а внутри тишина и пустота, ничего тебя не трогает, остались только заученные движения». Вот так обстоит дело с талантами. Опасная вещь!
Главное — без отсебятины
— Едва ли ваше жительство в монастыре можно назвать уединенным. Вас тяготит публичность?
— Понимаете, я-то и в миру была публичным человеком, с двадцати двух лет, поскольку вообще любой учитель публичен.
— Я имею в виду ваше нынешнее положение, монашество.
— Вы знаете, публичность эта проходит как бы фоном, на заднем плане. Люди важнее. А люди не тяготят. Они ведь не как к священнику на исповедь идут, неся всё самое ужасное, — наоборот, несут тебе свою любовь. Они без любви ведь и не пойдут ни на концерт, ни на встречу, в монастырь к тебе не поедут. Часто звонят, пишут, просто приходят. Им иногда просто нужно высказать свое впечатление от концерта, от прослушанных дисков, кто-то хочет именно мне рассказать историю своей жизни. Нужно уважать в человеке то, что он почему-то, по каким-то неизвестным причинам, выделил именно тебя — это ведь действие Божие. На понимании этого основано правильное восприятие публичности — люди идут не к тебе, а к Богу, потому что Бог им что-то хочет через тебя сказать. Ведь Бог не может каждому послать Ангела во плоти, человек просто не выдержит, поэтому Бог действует через людей — это всем известная истина.
— Вы это только в монастыре поняли?
— Знала и раньше, но в монастыре поняла, что это отнюдь не метафора, а реальный факт. Вот недавний пример. На встречу со слушателями в Феодоровском соборе в Петербурге я шла пустая, больная, никакая просто, не знала, что буду говорить. Пришла за час, сидела в верхнем храме, молилась и думала: «Господи, дай мне, что сказать! Ведь если мне не зададут вопросы, я ничего не скажу». И думала я об этом с каким-то недоверием Богу. Грешный человек никак не может поверить, что всё будет так, как нужно, как было во все предыдущие встречи, потому что это не для тебя, а для тех людей, которые пришли, ты здесь вообще ни при чем. И если людям надо — Бог дает и всё устраивает.
— Получается, что ваша публичность — по послушанию?
— Да. Тут есть тонкая грань. Например, если мне пришло в голову съездить в Питер, дать пару концертов и заодно погулять по городу — это одно, а когда звонят и говорят: «Надо! Не могли бы вы?» — уже совсем другое. Тогда идешь, берешь благословение, находятся нужные люди, готовые взять на себя организацию и прочие вопросы… А заниматься отсебятиной в монастыре — опасное дело! У тебя, может, что-то и получится, но Господь обязательно покажет тебе твои ошибки — для твоей же пользы, потому что всё делает для нас по любви.
Служение и воздержание
— Матушка, может ли у монаха быть еще служение, кроме служения Богу?
— Помните оптинского монаха Даниила (Болотова)? Он был в миру известным художником, а поступил в монастырь и десять лет ничего не писал. Митрополит Иларион (Алфеев) — профессиональный композитор, за плечами московская консерватория — десять лет ни ноты не написал и прошлые свои сочинения забыл. А когда пришло время, когда он «созрел» как монах, ему Господь как бы сказал: «Можно, теперь можно. Иди». Если пожертвовать этим своим мирским талантом, может быть, уже отработанным, а может, и нет, не напрашиваться на какие-то сомнительные благословения, положиться на волю Божию, тогда Господь, видя смирение человека, посещает его Своим благословением. Тогда и это служение становится служением Богу.
— Значит, у каждого монаха должен быть такой период воздержания?
— Не знаю, могу ответить лишь за себя. Клиросное служение, которым я занималась до монастыря, — одно из основных и в монастыре. Поэтому у меня не было такого уж резкого перехода. Хотя, придя в монастырь регентом городского собора с десятилетним стажем, я почти год стояла на монашеском клиросе как певчая, учила незнакомые мне гласы и только потом стала понемногу регентовать сестринским хором. Наверное, если у тебя есть слух, ты ценный кадр для клироса. Для человека это спасительно, и на службе монаху стоять легче, когда он поет.
— Как быть с другим вашим послушанием — работой на подворье с алкоголе- и наркозависимыми, с бывшими заключенными? Вам приходится репетировать с ними, аккомпанировать на синтезаторе, готовить концерты…
— И что тут такого? Просто ты умеешь играть, а больше никто не умеет. Ты умеешь и можешь организовать, поэтому иди и делай! Людям нужно это. Кроме труда и молитвы, им нужно как-то возвращаться в мир. Ведь среди них очень много способных и даже талантливых людей. А для них это настоящая отдушина, это заставляет их не пить, не колоться, потому что скоро концерт. Но смысл отнюдь не в концерте, а в самом процессе, в наших репетициях. Почти весь год мы репетируем, чтобы дать один концерт, но какой это концерт! Просто незабываемый! Кроме того… Понимаете, ты идешь в монастырь для того, чтобы тебе было сложно. Какой же смысл уходить из мира и опять искать в монастыре то же, что уже найдено в миру? У меня была квартира, была известность, нормальный заработок, частные ученики, уважение на работе, дети — живи и радуйся! А оказалось, что так уже не хочу. Не могу просто. Душа вопила, что ей так не спастись…
Не пора ли мыть туалеты?
— Вы, конечно, знаете житие преподобного Иоанна Дамаскина?
— Конечно.
— И ему ведь настоятель до времени запретил писать песнопения.
— Да. Отправил его туалеты мыть, пока Божия Матерь не вмешалась!
— А вы сами чувствуете, понимаете для себя, что сейчас ваше дело быть дирижером, композитором? А может, и не нужно это всё? Может, пора «идти мыть туалеты»?
— Быть может, это прозвучит странно, но в монастыре творчество у меня не на первом месте. Я об этом не задумываюсь, потому что это не важно. Важно быть таким, каким Бог дает тебе быть сейчас, быть «локатором» Божией воли, пытаться ее уловить — это трудно, на грани невозможного. Ты мечешься внутри, грехи тебя борют, они в тебе торжествуют, и это важнее гораздо, чем мысль о том, даст ли тебе Бог завтра написать песнопение или не даст, плохо ли ты его напишешь, хорошо ли — это всё уже вторично. Ну, и потом… Батюшка как-то сказал, что гордый человек и моя туалеты найдет, чем гордиться.
— Матушка, ваш крест, какой он?
— Ну… я вам скажу, как мне духовник говорит. Быть публичным человеком, получать цветы, награды и аплодисменты и видеть при этом всю свою греховность и ничтожность, понимать, что всему этому не соответствуешь и ничего не заслуживаешь. Ведь у каждого явления есть обратная сторона. Чем выше пьедестал, тем глубже в обратную сторону простирается каждодневное видение себя, какая ты есть на самом деле, и невозможность сдвинуться с этой точки. Просто на грани уныния бывает. Ты же понимаешь, какой видят тебя люди, порой со слезами на глазах, а ты себя изнутри видишь по-другому. В Божиих глазах ты ничего не делаешь для своего монашества, вообще ничего. А годы идут, и Бог не будет спасать тебя за твои цветы и аплодисменты или твои песнопения, которые не твои. Бог будет спрашивать с тебя, как ты выполняешь монашеские обеты. Вот где-то в этом русле и лежит крест.
28.12.2018
