О радости

Фрагмент сестрического собрания

Сестра милосердия Юлия Костюкевич: Радость… Радость, которая всегда есть. Я тут накануне, сосредоточившись на этой теме, кое-что законспектировала, поэтому, Господи, благослови.

Скорбеть — это для нас какое-то естественное состояние, а радоваться затруднительно. И даже если предположить это как реальное состояние дел, тем не менее, радость, пребывание в радости, соприкосновение с ней является чем-то ожидаемым, таким нужным и необходимым…

Я расскажу вам несколько жизненных ситуаций. Незадолго до Нового года по больнице благословлено было служить Соборование. Обычно оно служится по краткому чину. Служить у нас в отделении должен был отец Андрей Малаховский. Я его спрашиваю: «Батюшка, как будем служить? В какой день?» А он говорит: «Юля, давай по полному чину отслужим». Сразу у меня было взыграние, потому что давно мечтала вместе со своими больными пособороваться. Я так порадовалась! А потом, спустя время, у меня стало в мозгу калькулироваться: «Так, это же ужин. Это же раздача лекарств, пересменка в отделении…» И так далее, и так далее. И, как бывает, я, как апостол Петр, начала тонуть, когда стала сомневаться в том, что это может произойти. Но потом вспомнила батюшкино слово, что когда есть благословение Божие, тогда дается небесная радость преодоления. И я вроде бы это по опыту знаю, сколько уже таких преодолений было, но, тем не менее, сомнение не отпускает. Звоню отцу Андрею, говорю: «Батюшка, такие вот дела, может, покомпактнее?» «Нет, — говорит, — давай по полному чину послужим. Прервемся, если что». И вот тут очень важно, как и в любой, наверное, жизненной ситуации, когда ты принимаешь решение, уже не думать о том, как же оно там будет, действительно предать все воле Божией и больше к этому мысленно не возвращаться. И вот, настроившись так по-боевому, прошла я с первой палаты до последней. Захожу в одну палату, в другую, третью, говорю: «Драгоценные мои. Грехи у нас слежавшиеся — цемент. Поэтому не 15─20 минут будем служить. Кому душа своя дорога, будем завтра молиться, вступим в борьбу. Кому действительно не все равно, давайте, драгоценные мои, настраиваться на минимум полтора часа покаянной молитвы». И думаю: «Ну, человек 10─15 — это максимум. Значит, и столовая нам ни к чему, найдем какую-нибудь палату» (У нас исповедь обычно происходит в палате. И палата сразу нашлась…) А в какую палату ни зайду, все говорят мне: «Меня запишите, меня…» Я им отвечаю: «Нет, народ, это вам не за компанию сходить. Вы, наверное, не совсем понимаете, вы подумайте». А сама так думаю: «В первой палате уже 6, во второй 6, в третьей… Получается, что вопрос о палате отпадает. Скорее всего, придется нам идти в столовую». Опять же, начинаю волноваться: «Вы понимаете, что это будет молитва покаянная, поэтому решение должно быть конкретное. Я сегодня вас напишу, а вы чтобы завтра пришли». И уже вижу, что список у меня — на лист с двух сторон. Думаю, ну, хорошо, посмотрим, что у нас будет завтра.

Назавтра собираюсь из дома выходить. Обычно у нас слышно (тонкие стены), как соседи друг с другом выясняют отношения — это совершенно обычная обстановка. И вдруг… слышу: «Христос анести ек некрон, фанато фанатон» (поет) — эхом. Я вообще мистически никогда не была настроена, а тут думаю: «Чудеса какие-то». Я к одной стенке, ко второй — не понятно, откуда. При этом соседи продолжают ругаться, а вот это акустическое пение — дальше. И потом на церковнославянском — мое любимое песнопение. Я понимаю, что мне не кажется — оно звучит и звучит. Минут 20─25, пока я собираюсь. И уже когда я открываю дверь на выход, звучит победоносное: «Радуйся, Невесто Неневестная, Марие Мати Дево, рода все покрывающая» (поет). Представляете? Вот с таким сопровождением выхожу. Подает мне Господь красный автобус. Надо сказать, у меня фишка есть — люблю красные автобусы. Я сажусь. Это все в одну цепь: «Христос анести, Радуйся, Невесто»… Вообще, это был день нечаянной радости, почему так акцентирую. Новинки — сажусь на 18-й, а он тоже красный. Как это все понести, как все это выдержать? Ну, в прелести же. Я как-то так настороженно по отношению к самой себе — нет, не надо расслабляться, это так тебе просто, может быть, чтобы не заунывать, сейчас дойдешь в отделение, тут получишь. Захожу в отделение. «А мы вас, — говорят, — ждем». «Да вы что? — говорю. — А ради чего, интересно? Помните?» «Да, мы помним, сегодня же покаянная молитва у нас, как минимум полтора часа, вы же говорили». И я смотрю, они собираются из каждой палаты, даже не надо заходить. Думаю: «Вот что такое Божие благословение, когда ты не оглядываешься на то, можешь ты или не можешь! Божие благословение, как говорится, в действии». Тем временем все уже в коридоре собрались. Один говорит: «Нет, вы знаете, в палату мы явно не помещаемся. Пойдем в столовую». Мы собираемся, приходит батюшка, и тайное действие начинается… Я обращаю внимание, что вся столовая заполнена. А отделение небольшое — 55 человек. Я в последний момент говорю: «Все знают, что это длительное моление?» Причем уже вижу, что люди пришли с креслицами, их принесли и так далее. Ну, совсем уж как-то все… «Да, да, мы помним, вы же нам говорили».

На одном дыхании это прошло у меня от перенапряжения. Здесь семь раз действительно все на одном дыхании. Я не успевала даже акцентировать внимание на том, что я, наконец, вместе с ними, мы вместе — вот это Соборование. Я видела, конечно, как им трудно, тяжело даже где-то стоять и так далее, но никто не ушел. И батюшка такой радостный говорит: «Хорошо, прерываться не надо было. Два часа прошло всего». Я смотрю — десятый час на дворе. А у нас режим. Говорю: «Конечно, радостно». Вот это, понимаете, сочетание ожидаемой радости с неожидаемой. Конечно, я надеялась, конечно, ждала. Но настолько нечаянно было, что никто не ушел… Выхожу и пытаюсь эту радость медперсоналу передать: «Девочки, благодарна за ваше терпение, за сопричастность тому, что происходило». И тут одна с ключом (нас надо выпустить из отделения, которое на трех замках) провожает нас с батюшкой до двери. Поворачиваемся попрощаться, и я смотрю, у человека просто лицо внезапно меняется, и она говорит: «Слушайте, вы бы так почаще. Два часа абсолютной тишины в отделении. В жизни такого не было». Всегда важно не думать о том, как и что будет, потому что никогда этого не угадаешь. Иногда невозможно предположить вообще, что в человеке есть.

Хочу еще сказать о радости. На сегодняшний день в нашей семье у родителей есть борьба. Принято говорить «не на жизнь, а на смерть», а тут я могу сказать, что не на смерть, а на жизнь. Причем во всех смыслах. И все это происходит в таком испытании, как неизлечимая болезнь, которая сама по себе является скорбью, и именно эти обстоятельства выявляют очень много радостных составляющих. Звоню как-то папе, не могу дозвониться, начинаю беспокоиться. Потом он берет трубку: «Юля, привет». «Папа, что такое? Почему ты трубку не берешь?» «Да некогда мне, я на послушании». Я говорю: «Папа, что?» «Да я тут котлеты готовлю, суп варю, салат нарезаю. Только что со службы пришел. Поэтому ты же понимаешь, мне тут некогда, я даже не слышу ничего». Я думаю: «Кто бы мог подумать какое-то время назад, что это будет такой радостью, что человек там котлеты готовит, суп, салат»?..» Потому что рядом мама, и он хочет ее порадовать. В этих обстоятельствах все это — радость.

Дальше. В очередной раз звоню, а он говорит: «Ну, вот я, слава Богу, причастился, из храма пришел». Я говорю: «Пап, как твои ноги? (потому что после химии и отечность есть, есть тяжелейшие побочные действия) Папочка, ты, может быть, в храме присел бы хоть? Место же есть». Отвечает: «Ты знаешь, вот как-то и присел однажды — не то. Совершенно другое восприятие службы. Голова в пол, и вообще заснуть можно. Я встал». И это радость для меня была, такая радость, потому что я знаю, что человек с трудом стоит, ботинки не может застегнуть — все отекло, а он стоит на службе.

Как-то разговариваем мы с ним, а у них такой телефон акустический, и мама может при этом мне говорить что-то, находясь в нескольких метрах. И вот он мне рассказывает про очередной раз, когда они пришли с литургии, рассказывает свои впечатления. То рассказал, это. И тут начинается спор. Мама говорит: «Да нет, батюшка вообще неслышно говорил. Я не слышала ни одного слова. А стояла я возле солеи». Папа говорит: «Ну и что же. Инночка, мы же с тобой накануне прочитали…» Одним словом, какое-то время назад я бы им сказала: «Вы что? Вы же только причастились, что вы спорите?» А сейчас — это радость. Потому что буквально пару дней назад мы молились по соглашению, чтобы мама вообще встала, чтобы она дошла до храма — человек по стеночке ходит. А тут речь идет о том, что не просто уже человек дошел до храма, а переживает службу. И я радуюсь этому спору…

На днях мы в очередной раз должны были отвозить папу на химиотерапию. Заехали за ним, а он что-то медлит. Оказывается, мама уехала одна на службу. Она если на службу ходит, то, конечно, с папой, потому что после инсульта есть проблемы. С папой ходит, что, опять же, радость. А здесь ответственный день, и она пошла молитвенно бороться за батю. Поднялась вопреки всему, он даже не слышал, как она ушла, поехала в храм, с Богом причастилась — и назад. Он ей звонит, потому что ее еще дома нет. Конечно, начинается волнение. Оказывается, она как-то не разобралась на остановке, когда ехала обратно, села на еврооптовский автобус. Кто-то, может быть, знает, автобусы такие оранжевые ходят, возят покупателей до магазина. То есть у них четкий маршрут, без всяких отклонений. И вот она села на этот автобус. «Ими же веси судьбами», она рассказала водителю, что у нее муж на химиотерапии. Одним словом, этот автобус довез ее до дома. Конкретно вот этот оранжевый автобус! Он сменил траекторию движения. Там битком было набито, но все проголосовали: «Давай довезем». Это была радость Божиего содействия. Мама вернулась, и у нас еще остается время доехать до онкоцентра. И мы успеваем. Все это — радость…

Каждый год студентам, а каждый год — новая группа, я объясняю какие-то закономерности. Есть в графике такая тональная закономерность: лист бумаги, белая бумага, кладем рядом с ней светло-серый тон. Спрашиваем: как вы видите белое? Светлое сильнее. Положите руку на серое — теперь белое становится активным. А ведь один и тот же лист белой бумаги. Положи черное рядом с ним, и белое становится контрастным. Поэтому что такое радость? Это то, что начинает вот так же видеться. И для этого действительно невероятным Промыслом Божиим попускаются какие-то обстоятельства, в которых радость становится очевидной. Когда-то я ее не замечала. Она не была такая яркая, ценимая. А теперь я вижу радость в лоне скорби, испытаний, какого-то мужественного стояния в доверии Богу. Но при этом эти малые победы становятся чем-то очень дорогим. И получается, что скорби радость умножают.

Или вот Великая Суббота. Вынос Плащаницы. Все кончено. Бездыханное тело, уже умершее, истекшее кровью, снимают. Силы Небесные колеблются. Солнце не выдерживает, трехчасовая тьма. Матерь Божия, как некоторые богословы говорят, вообще получает тяжелый сердечный приступ, поскольку в Евангелии Она не появляется до сошествия Святого Духа. Чернота. Глубокое черное. Самое страшное злодеяние в мироздании совершено. Чернее некуда. И Великая Суббота вся пронизана ожиданием особой радости. Внутри всякой радости уже есть какое-то обетование, надежда. Бог попускает человеку искушения, но вместе с тем дает и утешения внутри этих искушений. Христос — наша радость. Это не пафос! Если представить на какой-то момент, что Христа нет, что тогда дальше? Это значит, что нет сестричества, нет монастыря, нет духовника, мы друг друга не знаем, и все наши даже малейшие скорби и проблемы куда уходят? В запаянный туннель. И нет, как говорят, «света в конце туннеля». То есть существует какая-то проблема, но ты отдашь ее на волю Божию — и вот уже есть разрешение.

Протоиерей Андрей (Лемешонок): У нас сейчас на подворье умирает два человека. Им осталось жить, сказали, может быть, меньше месяца. Я в эту пятницу исповедовал их. И вот этот никому не нужный человек, который бывал в разных состояниях (он потом стал работать у нас на ферме с коровами, и ему это было по душе. А у них работа по 12 часов, иногда и больше, и всегда он с любовью относился к животным), заболел онкологией. Сейчас он уже на самой последней стадии. Там уже просто кожа и кости. На исповедь его обычно приводили или привозили, а в последний раз он сам пришел. И отказался от всех обезболивающих, хотя ему очень больно… И он сказал, что «вот сейчас понедельник будет, я на послушание пойду, а как же мои коровки?» Человеку осталось пару недель жить, а он на послушание идет. Вот это сила духа! Удивительно. Человек, может, много чего в жизни наделал, и вот как Христос может изменить человека.

Приходящего ко Мне не изжену вон (Ср.: Ин. 6: 37). Если человек хочет менять свою жизнь, то, конечно, мы всегда готовы помочь и сделать все, чтобы у него была возможность духовно встать немного на ноги. Но всем, конечно, помочь невозможно. Есть и то, что от нас не зависит. Но мы смотрим вперед с надеждой и верой, ведь быстро идет время, и мы уже готовимся к Великому посту и к Пасхе — конечному событию в нашей христианской жизни. Спаси всех Господи и укрепи Своей благодатью.

01.02.2017