«О проблеме не надо думать, о ней надо молиться»

В Минске в рамках проекта «Белым по черному» покажут спектакли Активного театра «Обитель. 16 рота» (с участием группы 25/17) и «Сонечка». Накануне проекта мы встретились с режиссером Активного театра Мариной Перелешиной и актером Андреем Филиппаком, чтобы поговорить об активной позиции театра, современном обществе, а также о том, почему важно обсуждать тему революции сегодня.

В чем, на ваш взгляд, задача современного театра и почему ваш театр называется Активным? В чем его активная позиция?

М.П.: В способе существования. Мне не очень нравится название «Активный театр», но оно концептуальное, мы даже хотели переименовать его в «Театр активного зрителя».

Активного — то есть взаимодействующего с актером, режиссером?

М.П.: Смотрите, пока не было фотографии, с живописью всё было понятно. Есть даже такая шутка в художественном институте имени Сурикова: «Как ты это нарисовал без полароида?» То есть когда появился фотоаппарат, точная передача пейзажа, натюрморта стала не так необходима. И поэтому родилось современное искусство, различные его направления. Никто не отменяет хорошего рисовальщика, но есть искусство постмодерн, которое опирается на то, что есть полароид, на то, что есть фотография, которая запечатлевает действительность буквально.

Задачей театра всегда было воссоздание определенного смысла и эмоций, чтобы люди смогли отрефлексировать, увидеть, что происходит. Когда-то Константин Сергеевич Станиславский сказал о театре: «Будто ты подглядываешь в замочную скважину». То есть была попытка буквально воссоздать на сцене то, что происходит, максимально приближенно, реалистично показать жизнь рабочего, графини и так далее.

Теперь об «Активном театре». У меня не было задачи создать — кровь из носу — свой театр. Собралась группа единомышленников, мы долго думали, что и почему мы делаем. Мы выходим на сцену и делаем вид, что зрителя нет, но зритель же знает, что мы знаем, что он там есть. И мы хотим, чтобы зритель стал участником. Это не значит начать поливать его водой или делать больно. Некоторые критики даже обвиняют нас в том, что мы не делаем зрителю больно, не вытаскиваем его из зоны комфорта. Я считаю, зритель ни в чем не виноват, он не провинился перед артистами, чтобы ему сделать плохо, больно, полить его матом, чтобы он ушел с ощущением дискомфорта. Во время спектакля человек должен осознать проблему, которая была, например, в прозе Куприна, Толстого, Достоевского или современного автора, например, Ольги Погодиной-Кузминой, по пьесам которой у нас сделано два спектакля. Для нас спектакль — это не взяли, выучили текст, развели по мизансценам. Это поиск контакта. При этом мы не заставляем кого-то делать что-то вместо нас. Мы создаем такую комфортную ситуацию, в которой зритель понимал бы, что происходящее на сцене касается его.

Андрей, как человек, который непосредственно соприкасается со зрителем, расскажите про идею «Активного театра».

А.Ф.: В кино мы еще можем обмануть зрителя, потому что он не видит группу за кадром. А в театре ведь все открыто. Я понял смысл монологов Гамлета — они для общения со зрителем. Такие длиннющие монологи говорить внутри себя, наверное, глупо. Я могу это молча продумать в голове, но если я говорю вслух, значит, я говорю с кем-то, значит, у меня есть объект. Мы общаемся со зрителем, делаем его соучастником, не оставляем его с мыслью: «Вот я пришел, развлекайте меня». Мы развлечем, но и ты давай что-то делай...

М.П.: Мне очень понравилось то, что вы сделали в спектакле «Умереть от счастья». Там шел разговор о том, что очень много людей умирает и что мусульмане в основном православных закапывают, что мы все вымрем, и они вместо нас жить будут. И вот Андрюша рассказывает об этом, как вдруг крик из зала: «Нет, так не будет, мы не допустим!» Андрюша ведь не знал, что будут кричать, причем откуда-то издалека. И он отвечает: «Так рожайте!» — даже не знал, что так ответит.

А.Ф.: Да, я не ожидал от себя, но так как я — тренированный нашим театром артист, то понимаю, что в любой момент может прилететь из зала. Все может быть, в этом для меня и заключается драйв. После «Умереть от счастья» в одном музыкальном журнале вышла статья: «Группа 25/17 за демографию». То есть импровизация во время спектакля зацепила автора статьи, дала толчок, стала заголовком.

То есть зрителя настолько это тронуло, что он осмелился высказаться?..

М.П.: Да. И в этом заключается наша задача — сделать так, чтобы зритель вошел в диалог. 

Андрей Кончаловский в одном из своих интервью сказал, что когда кино — произведение искусства, после него хочется молчать, а не разговаривать. А в театре вы это чувствуете?

М.П.: Кончаловский имеет право на любое мнение, но надо понимать, что действительно есть концерты, спектакли, после которых звенящая пауза, и эта пауза хорошая. Спектакли, после которых не о чем говорить, тоже бывают. Поэтому про молчание довольно спорное замечание.

А.Ф.: Мы сами не болтаем после спектаклей. Хотя к «Обители» мы уже привыкли, иногда шутим. Но спектакль «Умереть от счастья» забирает много энергии и сил, само действо насыщенное. Удивительно, что тихо расходятся после концертов, то есть думают.

М.П.: Я очень люблю подслушивать, о чем люди говорят. Они говорят о спектакле, им хочется его обсудить, и это совершенно нормальная история. Но я понимаю и то, о чем говорит Кончаловский. Она, конечно, есть, эта хорошая пауза. Но это не значит, что после спектакля я хочу молчать. Мне очень часто звонят после спектакля со словами: «Я смотрел спектакль, мне так хотелось с тобой поговорить!» Люди не расходятся, потому что хотят поговорить.

Андрей, а как Вы попали в «Активный театр»?

А.Ф.: Меня заставили (улыбается). Уже четыре спектакля сыграл. А началось с того, что мы случайно встретились через много лет после института.

М.П.: Давно не виделись, у меня шел спектакль по Толстому, и мы решили собраться курсом — я на курсе Андрея тогда преподавала. Когда я начала работать, мне казалось, что хорошо обучены только мои ученики. Мне как-то легче и проще разговаривать с людьми, с которыми я где-то сталкивалась и работала. Такая же история с 25/17: была задача сделать кино, меня позвали позаниматься с мальчиком-рэпером, этим мальчиком оказался Антон Завьялов. Мой муж (а он режиссер) тогда мне сказал: «Ты же умная женщина, ты же не будешь браться…» Я ответила: «Нет, я возьмусь».

Стало интересно?

М.П.: Просто было понятно, что это надо. Антон оказался очень способным, мы замечательно занимались, подружились, и он позвал меня на концерт. Я помню, что был какой-то клуб. Я много лет не была в клубах, и у меня был шок, потому что с моей точки зрения это были на четыре с минусом тексты, не понятно, что артисты говорят, они задыхаются, их не слышно, не видно. Но меня поразила публика: я видела людей очень разного возраста, не обкуренных, не пьяных, которые знали все слова, повторяли. Я была вне этой культуры, а они вели себя как на хорошем рок-концерте, мне это очень понравилось.

А.Ф.: И подружились мы еще до «Обители» и до «Умереть от счастья».

Вернемся к спектаклю «Обитель. 16 рота», с которым вы выступите в Минске в рамках проекта «Белым по черному». Что вас так тронуло в романе Захара Прилепина «Обитель», что дело дошло до спектакля?

М.П.: Литературный музей — сообщество всех литературных музеев Москвы, вот они и предложили нам сотрудничать. В тот момент стал известен шорт-лист премии «Большая книга», и там была «Обитель» Прилепина.  Я прочитала, роман меня потряс. И считаю, что это лучшее произведение Прилепина; лучшее и самое правильное произведение про то время, как бы кто к нему ни относился.

А.Ф.: Этот спектакль родился, как и все в нашем театре, случайно, но естественным путем: «Давайте прочитаем, вот тут музыку добавим, тут переведем в акустику…» Прочитали разок: «Неплохо получилось! А давайте еще раз». А потом: «Давайте-ка выучим текст, уберем бумажки, подумаем, уточним, разведем…»

Для меня в этом спектакле и вообще в этой книге очень важно, что это чуть ли не первая попытка красных и белых — и тех, кто выиграл, и тех, кто проиграл, — поставить рядом. Не говорить, кто хорош, кто плох, потому что у кого-то это и в семье соединяется: отец от белых пришел, мать от красных, как теперь их делить-то? Это попытка современного автора не примирить, а поставить рядом и показать, что и те, и те страдали абсолютно одинаково.

М.П.: У Прилепина есть еще очень важная мысль. Он говорит об уничтожении, о стертости личности. И только эта стертая личность выживает в диктатуре, которая насаждается, вот эта стертая личность востребована. Не важно, какие у тебя способности (то есть личность не интересует), для того чтобы выжить, человеку нужно быть никаким. Кстати, Прилепин смотрел наш спектакль неоднократно и сказал, что мы по-своему сделали, он даже не всегда узнавал свой текст. Но я абсолютно опиралась на его текст и его интервью.

В «Авиаторе» Водолазкина также поднимается тема расчеловечивания — насколько быстро человек становится животным…

А.Ф.: Мы прикрываемся тем, что мы не животные. А шелуха эта очень быстро слетает, и вот в таких обстоятельствах уже не важно, красный ты, белый, синий или зеленый. Все слетает, а ты оказываешься зверьком таким...

Перед нашим интервью мы побывали в Донском монастыре, где похоронен Солженицын, и сопровождавший нас иеромонах Косма говорил о том, что приходят студенты, школьники и не знают, кто такой Солженицын. Недавно читала Владимира Легойду, редактора «Фомы», преподавателя журналистики в МГИМО, он также говорил о том, что на собеседовании с абитуриентами выясняется, что они не знают, кто написал «Архипелаг ГУЛАГ». По его мнению, тут вопрос не в их неграмотности. Просто все мы говорим на разных языках…

М.П.: Мы пытались всех научить читать, писать, потому что понимали, что это сохранит государство. Сегодня мы теряем язык, а «благодаря» ЕГЭ, можно сказать, образование вообще убито. Наш уважаемый бывший министр культуры Фурсенко открыто говорил, что советская школа воспитывала творцов, а мы не будем идти по этому пути. Нам нужны грамотные члены общества потребления. Это совершенно сознательная история, поэтому люди не знают, кто такой Солженицын, не знают, вращается земля вокруг солнца или наоборот, не знают, что Волга впадает в Каспийское море. Я сижу на разных экзаменах и вижу дремучесть, молодые люди умеют только ставить галочки в тестах, и это беда.

А.Ф.: Это катастрофа, а мы ничего не смогли с этим сделать. Где-то я услышал, что о проблеме не надо думать, о ней надо молиться. Об образовании уже давно пора молиться, потому что ничем другим, кроме молитвы, мы помочь не сможем. Вы вспомните, мы по телефону разговариваем с родителями цитатами из советских фильмов. Я пытаюсь работать над этим. Мы в деревню приезжаем, смотрим с ребенком какую-нибудь старую картину, которую с женой уже смотрели миллион раз. И когда мы потом начинаем бросать какие-то фразы из фильма, они, конечно, у него отзываются, но все равно уже через призму современности: айфонов, телефонов. И все равно далеко мы пытаемся этот поводок не отпустить, потому что очень много оторванного. Если мы Солженицына не будем изучать, мы не умрем, про ГУЛАГ документы расскажут. Без Солженицына мы проживем, без Пушкина — нет.

М.П.: Даже можно по-другому к этому подойти. Я ведь знаю, в каком платье пришла Анна Каренина на бал, но дело не в этом. Однако если все мои знания в том, чтобы ответить на такого рода вопросы теста, и никого не интересует, что я думаю об этом или о том... Как в песне сейчас поют: «…не поставил галочку, значит идиот». Мне рассказывали, что пришли дети, которые выиграли все олимпиады за рубежом по информатике, и им нужно было решить задачу, в которой показаны два пути решения, а они решили своим способом, третьим, и не сдали экзамен. Они принесли тест на апелляцию, а им говорят: «Вы должны были так решить». А почему они должны были так решить, если у этой задачи есть 150 решений?

А.Ф.: У меня сын в этом году сдавал ОГЭ — это ад. Но я знаю, что надо делать: все мужчины должны читать детям на ночь сказки вслух! И сам ты должен читать, чтобы ребенок видел читающих родителей. Как и молиться: хочешь не хочешь, а вечером стань на молитву, даже если ребенок с тобой не молится, он видит. К Богу мы приходим дважды: первый раз — когда нас крестили, а второй раз уже осознанно.

Как Вы считаете, почему нужно сегодня говорить о революции? В частности, с молодежью.

А.Ф.: Потому что революция — это противоположность эволюции. Наш мир, созданный Богом, эволюционировал. Все революции происходили от человека, Бог не революционер, Он — эволюционист. Он дал нам шанс, возможность идти только вперед и только к Нему, но мы сами стали революционерами. Мне кажется, это событие нельзя забывать только потому, что мы видим, сколько горя оно принесло. Любой эволюционный путь лучше самой прогрессивной революции. Нам надо тогда две революции отмечать, потому что была еще февральская революция, которая, в общем-то, и развалила государство. Большевики подобрали власть и кровавым способом заставили страну выжить. Даже Ленин не рассчитывал на революцию, между прочим. Он думал, что через поколение-два, не при его жизни, может совершиться социалистическая революция в России. Потому что нужно готовить кадры. Революционерам нужно было тысяч пять марксистов, которые понимали, а у них было на тот момент тысяча или полторы.

Да, у Бунина в «Окаянных днях» это хорошо отражено. Он пишет о том, что большевики судорожно ищут, кого бы поставить на управляющие должности — всех убрали, а назначить некого…

А.Ф.: Они были хоть отчасти подготовлены, но все остальные только языком мололи и не знали, что делать. Поэтому когда власть пала, единственными, кто был способен взять эту власть, оказались большевики. Сейчас, может, крамольную вещь скажу, но слава Богу, что так получилось. Мы убили царя, набедокурили много, а русский народ, да и вообще человек, как очищается? Через покаяние, исповедь, через страдание, потому что любое покаяние начинается со страдания. И нам нужны были эти страдания, не побоюсь этого слова. Матронушка Московская говорила в начале войны: «Смотри, батюшка, как разбойнички валом в рай валят». Люди за други своя умирали. И нам через эти страдания надо было пройти. Но мне кажется, уже хватит. Тогда невозможно было это остановить, сейчас возможно. 

Беседовала Мария Котова

01.11.2017