Девочка с гранатовой собачкой

Таня отодвинула тарелку с уже остывшим супом.

— Я не хочу есть…

И надула губы.

Таня обижалась на мать. Тане было тринадцать лет — уже взрослая, а мама не отпускала ее в субботу на озеро. После озера Таня с подружками собирались заглянуть в «Макдональдс». Вернее, главное было заглянуть в «Макдональдс», а озеро — это было так, дело десятое. Теперь о «Макдональдсе» можно было забыть…

«Ты жадная», — хотела сказать Таня. «Жадная и злая…» Хотя она понимала, что мама не жадная и уж совсем не злая, а просто старенькая, замученная жизнью. А еще Таня понимала, что за такие слова можно легко схлопотать тряпкой, да не по плечам, а прямо по своему обиженному лицу.

— Ну, как хочешь, — неожиданно сказала мама.

Таня подняла глаза, но мама не смотрела в ее сторону, она стояла спиной и упаковывала что-то в пакет.

— Поставь суп в холодильник, — сказала мама. — Потом доешь. Оденься и сходи на первый этаж. Третья квартира. На. Передашь.

Таня посмотрела на пакет.

— Я их не знаю. Кому?

Таня с мамой переехали сюда недавно, полгода назад. Старый дом был не то чтобы далеко — минут семь быстрым шагом, но свои новые дом и двор, равно как и новых соседей, Таня знала плохо. Хорошо, не пришлось менять школу, а в тринадцать лет новый двор — это уже не катастрофа…

— Я знаю, что ты их не знаешь, — сказала мама. — Тетя София. Отдашь ей.

Таня поставила суп в холодильник. Потянулась за спрятанным в дверце глазированным сырком. Мама, не глядя, шлепнула ее по руке.

— Папа на выходные заедет? — спросила Таня.

— Нет.

Таня сама знала, что нет, ей просто хотелось позлить маму (Таня все еще обижалась).

В подъезде гулял сквозняк, было темно и сыро. Возле лифта на грязной стене было выцарапано ругательство. Чуть ниже ругательства кто-то написал фломастером «отстаньте» с двумя восклицательными знаками. Буквы прыгали, шли наискось, видно было, что тот, кто писал, торопился, боясь быть застуканным на месте.

— Отстаньте, — повторила Таня вслух. Затем отодрала от стенки кусок штукатурки и дописала еще один восклицательный знак.

Дверь в третью квартиру была старой, еще советских времен, и такой же обшарпанной, как и весь подъезд. Коричневый дерматин потрескался, открывая во многих местах белую, похожую на пух, прокладку.

Таня переложила пакет в левую руку, нажала на звонок. Прислушалась. Позвонила еще раз. Похоже, звонок не работал или был слишком тихим. Таня пыталась уловить за дверью звуки приближающихся шагов, но стояла тишина, и лишь слышно было, как скрипел створками где-то наверху лифт.

«Сама отнесет», — подумала Таня, но тут дверь распахнулась настежь.

На пороге стояла девушка лет двадцати и тревожно смотрела на Таню. Таня вздрогнула. Зачем-то оглянулась.

Перед ней стояла Ася — местная дурочка. Таня часто видела ее во дворе. Ася бродила среди деревьев и машин, молчаливая и отрешенная. Иногда она забредала на детскую площадку. Малыши, отрываясь от каруселей, смотрели на нее взрослыми взглядами. Сами взрослые смотрели на нее чуть с опаской, как глядят на забредшую во двор чужую собаку.

Одета Ася была хорошо, не в новое, конечно, но чистое. Впрочем, одежда всегда висела на ней мешком, словно не по размеру. Таня и не знала, что они соседи по подъезду. Она вообще не знала, с кем Ася живет и как. Развод родителей, затем переезд — у Тани хватало своих забот, чтобы думать еще о ком-то, тем более о какой-то дворовой умалишенной.

И вот теперь Ася стояла перед ней и почти равнодушно смотрела на Таню, обеими руками прижимая что-то к груди. Таня пригляделась и снова вздрогнула: это оказалась плюшевая игрушка. Когда-то игрушка была собачкой, обыкновенной плюшевой собачкой, но теперь это был просто бесформенный, ярко-красный, почти ядовитого цвета кусок поролона.

Ася часто гуляла с «собачкой» во дворе, волоча по пыли своего бессловесного «питомца». Поводком служила бельевая веревка.

Когда Таня первый раз увидела эту прогулку, то подумала, что Ася действительно волочет за собой живое существо. Хотя для Аси оно, возможно, живым и было…

Таня еще раз зачем-то оглянулась и, не зная, что говорить, сказала:

— Привет. Есть кто дома?

Ася молчала.

«Немая, что ли?» — с раздражением подумала Таня. С раздражением не на Асю — ну что с дурочки взять, а на маму с ее какими-то вечно идиотскими поручениями.

Ася продолжала молчать, но из-за ее плеча вдруг выглянула женщина. Таня решила, что женщина точно такая же, как и Ася, но женщина оказалась вполне нормальной. Она протиснулась вперед, вытирая на ходу руки о фартук, и вопросительно посмотрела на Таню.

— Я от Надежды Михайловны, — сказала Таня и зачем-то чересчур громко, так, что по коридору покатилось эхо, добавила: — Шестнадцатая квартира!

Женщина поморщилась.

— Не кричи, я слышу. Проходи.

Таня посмотрела на пакет: «Зачем?» Но женщина уже ушла вглубь квартиры. Таня хотела пройти, но Ася по-прежнему стояла на пороге, даже не думая посторониться. Таня протиснулась боком, морщась от того, что может задеть дурочку. Ася медленно, словно неживой автомат, поворачивалась вслед за Таней.

— Сюда, — позвала откуда-то из полумрака женщина. Таня свернула направо и вошла в комнату. Ася осталась стоять на месте.

— Вот, — Таня протянула пакет. Ей хотелось поскорее уйти.

— Хорошо, — женщина взяла пакет и не глядя положила на полку. — Садись.

Таня огляделась.

Комната была большая, и в ней было очень много мебели.

— Садись же, ну…

Таня села на краешек ближайшего кресла. Комната выглядела чистой, прибранной, но Тане было неприятно думать, что вот в этом кресле могла сидеть Ася или, того хуже, — ее грязная, ободранная собачка.

Женщина грузно села на диван. На вид ей было лет шестьдесят, по Таниным меркам — почти старуха. Откуда ее знала Танина мама и, вообще, зачем послала сюда, для Тани оставалось загадкой.

— Вы подруги? — спросила Таня.

— Что?

— Вы с мамой — подруги?

— А-а… Да, — сказала женщина. — Подруги. Чаю хочешь?

— Нет.

Они помолчали. Таня смотрела на свои руки. А когда подняла глаза, увидела Асю. Ася сидела буквально в двух шагах, рядом с матерью — ведь эта женщина была мать? — и в упор смотрела на Таню.

Тане стало жутко.

Взгляд был тяжелый, а может, и обычный взгляд, хотя какой еще взгляд может быть у полоумной, как не тяжелый, и Таня с испугом вдруг подумала, что Ася сейчас протянет свою сухую руку и ударит ее, но Ася сидела неподвижно и смотрела Тане в лицо.

— Как дела в школе? — спросила женщина, очевидно, от того, что надо же было о чем-то спросить.

— Нормально…

Таня не отводила глаз от Аси. Затем Таня встала, женщина тоже поднялась, Ася же осталась сидеть на месте.

— Я пойду, — сказала Таня, и это «я пойду» прозвучало почти как просьба.

— Да, — сказала женщина. — Конечно. Иди.

Таня боком, не выпуская из поля зрения Асю, пошла к двери.

— Ты приходи еще! — крикнула из комнаты женщина.

«Ага, сейчас», — подумала Таня и выскочила за дверь. И еще она подумала: «Надо рассказать подружкам», хотя знала, что никаким подружкам рассказывать ничего не будет.

Не дожидаясь лифта, Таня пошла по лестнице наверх, на свой четвертый этаж.

Дней через десять на Асю напали подростки.

Вернее, не напали, а окружили, стали смеяться, бесцеремонно тыкать пальцами и крутить у виска. Затем вырвали поводок и отфутболили Асину собаку в кусты. Ася мычала и пыталась вырваться из круга.

Таня как раз возвращалась из школы.

Это были чужие подростки, не с Таниного двора, своих Таня уже знала, да и свои знали Асю и не тронули бы ее, но это были чужие, и Таня пришла в бешенство.

Она налетела на толпу. Треснула кого-то рюкзаком. Кого-то толкнула. Даже пыталась кого-то укусить. И подростки отступили, отбежали, все еще смеясь, к дальнему подъезду.

Таня повернулась к Асе:

— Иди домой. Ну! Живо!

Ася продолжала стоять. Она смотрела не на подростков, не на Таню, а в кусты.

— А-а, да-да. Я сейчас. Погоди…

Таня полезла в кусты. Грязно-красная игрушка лежала на боку, словно мертвая. На ощупь она была неприятная, Таня пожалела, что у нее нет перчаток.

— На, держи, — Таня протянула «собачку» Асе, затем открыла дверь в подъезд.

— Ну, идем, что ты стала. Идешь, нет?

Таня посмотрела в сторону подростков, но те уже свернули за угол.

— Ну, как знаешь…

И, подперев на всякий случай дверь камнем, пошла домой.

 

— Наверное, это хорошо — быть дурочкой…

Таня сидела за кухонным столом, подперев рукой подбородок, и смотрела в окно. За окном, наполовину скрытая припаркованными машинами, маячила Ася.

— Что? — мама не расслышала. Она, как всегда, суетилась около плиты, хотя давно уже можно было не суетиться — мама и Таня ели мало, и выготавливать было уже не для кого.

— Я говорю, — повторила Таня, — хорошо быть дурочкой. Никаких забот. Ешь да гуляй. Весело.

Таня понимала, что опять говорит не то, что это опять, чтобы позлить маму, и смутно догадывалась — все оттого, что некого ей на свете больше злить…

— Я бы тоже хотела быть дурочкой, — сказала Таня и опустила глаза вниз. Она ждала. Ждала, когда мама закричит на нее. Или, по старинке, хлестанет тряпкой. На худой конец, просто скажет: «Прекрати!» Но мама молчала и, положив руки на буфет, смотрела в окно.

— Мама, — Таня подняла глаза. — Ты соберешь еще один пакет?

На лестничной площадке Таня развернула пакет, заглянула внутрь.

Поверх продуктов лежал сложенный вчетверо лист бумаги. Таня развернула листок, думая, что это записка, но внутри оказались деньги. Чуть больше того, что мама давала на карманные расходы. И чуть меньше, чем давал папа.

Таня повертела деньги в руках, прислонилась спиной к холодной стене подъезда. Затем завернула деньги в бумагу, положила листок обратно и спустилась на первый этаж.

На этот раз дверь открыла женщина. За эти дни, казалось, она постарела еще больше. Таня ждала, что из-за ее плеча покажется Ася, но Аси не было, она, скорее всего, гуляла на улице.

— А, Танюша, — сказала женщина. — Проходи.

На пакет женщина старалась не смотреть.

Таня пыталась вспомнить ее имя и не могла. А спрашивать было уже поздно, это надо было делать в первый раз.

Они снова прошли в большую комнату, где было много мебели, только в этот раз Таня села не в кресло, а на диван.

— Скоро каникулы, — тихо произнесла женщина, хотя было понятно, что до каникул еще далеко.

— А я вас знаю, — сказала Таня. Женщина вопросительно посмотрела на Таню. — Я вспомнила. Я видела вас около церкви. Вы разговаривали с моей мамой. И с кем-то еще…

И Таня вдруг подумала, что это было единственное, что оставалось этой женщине — только молиться. И еще она подумала: «Нет, мама, ты не злая, это я злая, прости».

— Он недалеко, наш храм, — сказала женщина, и это прозвучало как «Почему ты не ходишь в храм?».

Таня пожала плечами:

— Не знаю. Я раньше ходила. Когда была маленькая. И даже папа ходил. А теперь — не хожу.

И, как бы оправдываясь, добавила:

— Мама ходит.

Женщина ничего не сказала.

— А Ася?.. ходит?..

Женщина покачала головой. Затем спросила:

— По папе сильно скучаешь?

Вопрос был глупый, из серии «скоро каникулы» или «как дела в школе», но Тане хотелось казаться взрослой.

— Нет. Хотя… да, наверное. Мне же не семь лет. Я знаю, к этому все и шло…

Хлопнула входная дверь, очевидно, вернулась Ася. Таня прислушалась, но из прихожей не доносилось ни звука. Таня вспомнила «чужих» подростков.

— Вы не боитесь ее отпускать одну?

— Нет, отчего же. Ася спокойная. Да и все ее знают. Все нормально.

«Все да не все», — подумала Таня.

— А сколько Асе лет?

— Тридцать два.

— Сколько?!

— Тридцать два. Так бывает, это нормально, не переживай.

Таня оглядела комнату. Мебели было много, но с прошлого раза, казалось, стало еще больше.

— Вы давно здесь живете?

— Да, давно. Ася и родилась здесь.

Женщина помолчала, задумалась, улыбнулась какой-то своей мысли. Улыбка была улыбкой, но вышла какой-то усталой, как бывает, когда кто-то говорит тебе: «Все хорошо», но ты знаешь, как есть на самом деле.

— Мне еще в роддоме сказали. Сказали, что так будет… Всегда. Говорили, молодая еще — откажись, еще поживи…

 

Женщина снова замолчала, но Таня поняла, что женщина имела в виду — как это «откажись»? И что значит «откажись»?

В комнату вошла Ася. С минуту постояла, ни на кого не глядя, затем вышла в коридор. Таня и женщина проводили ее синхронным взглядом.

Таня вдруг с горечью подумала, что папа никогда больше не будет приходить с работы домой, и осенние вечера будут казаться бесконечными, сколько ни смотри телевизор. Еще она подумала, что завтра — день рождения, не важно, что не у нее, все равно будет весело, соберется почти весь класс, и ей стало немного легче. А еще она вспомнила, как суетливо, будто стыдясь дочери, собирала мама пакет, и Тане опять стало горько. Она посмотрела на женщину и тихо спросила:

— А можно, я буду еще приходить?

Женщина молчала.

И только слышно было, как гремит, переставляет что-то на кухне Ася.

27.01.2017