«Что в имени тебе моем: знакомый незнакомец 1917-й»

«Другая реальность 1917. Великое искусство одного года» — подзаголовок экспозиции, открывшейся 28 сентября в «Новой Третьяковке». Цель проекта — избавить посетителей от стереотипов, показать срез времени и реакцию на события переломной эпохи самых значимых деятелей искусства живописи.

Выставка объединила произведения из Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, Центра Жоржа Помпиду (Париж), галереи современного искусства Тейт Модерн (Лондон), Тель-Авивского музея искусств, Музея Людвига (Кельн), архивов Москвы и Санкт-Петербурга и музеев восьми городов России. Всего — 147 экспонатов и семь разделов: «Мифы о народе», «Город и горожане», «Эпоха в лицах», «Прочь от этой реальности!», «Смутное», «Утопия нового мира», «Шагал и еврейский вопрос». Названием экспозиции стали слова Велимира Хлебникова, которыми тот резюмировал свои вычисления о времени падения государств.

В холле «Новой Третьяковки» у билетных касс — огромная плазма, на экране — официальный ролик выставки «НЕКТО 1917».

Проходя мимо, кто-то увидит мчащихся всадников революции, кто-то — селянку, которая доит корову, отметит черный платок на голове женщины, знак траура: ушел близкий. Сын, погибший в уличной стычке демонстрантов? Или муж, банально, вне времени, сгинувший от пьянки? Третьих прохожих вообще привлекут фактура и окрас шерсти животного. Замените слово «посетители» на «художники, чьи работы составили выставку» — и вы получите ее концепцию. В финальной части ролика корову демонстрируют с другого ракурса, упоминая супрематистов, а потом и вовсе сообщают, что здесь была группа Pink Floyd. Точно такую же буренку мы видим на обложке Atom Heart Mother, пусть она и не взлетает ввысь, как ее сестра из промовидео. Pink Floyd в 1917 году еще не придумали, но творцы всегда жили в сходной системе координат. Балет «Орфей», написанный Стравинским, умещается ровно на две стороны грампластинки — чтобы ее можно было продавать. Пиарщики музыкальных коллективов еще несколько месяцев назад, до появления в социальной сети «ВКонтакте» опции плейлистов, формировали подборки новых песен из расчета в 9 треков плюс обложка — потому что публикация вмещала 10 вложений. Если возвращаться к упомянутой корове с обложки Pink Floyd (звали животное Лалабель III), то, по словам автора, британского фотографа и кинематографиста Сторма Торгерсона, основой концепции стало «…наиболее общее изображение коровы. Это корова как таковая». Музыканты Pink Floyd в период подготовки альбома задались целью уйти от репутации группы, исполнявшей «космический рок». Случайная корова стала инструментом для изменения вектора восприятия. Примерно тот же принцип лежит в основе выставки «Некто 1917». Здесь — напоминание о том, что в 1917 году тоже жили люди. Жили такой же жизнью, как спустя столетие. Жили художники, один из которых видел демонстрации и Ленина, черный дым и багрянец крови раненых, другой — барышню-крестьянку, разморенную солнцем, с пышной грудью под сарафаном, с обещанием продолжения жизни.

Открывает экспозицию масштабное полотно М. Нестерова «Душа народа». Здесь и схимник, и слепой солдат, и сестра милосердия, духовенство, богомольцы обоих полов, юродивый. В центре процессии — образ Спаса; впереди, вместо традиционного для крестного хода фонаря, — главный идейный персонаж картины, крестьянский мальчик в лаптях; та самая «душа» народа-богоносца.

На противоположной стене — «Божьи люди (Черные вороны)» В. Кузнецова. Строгие, закрытые старообрядцы; в семью подобных художник вошел, женившись. «Мне хотелось создать групповой портрет этих закосневших в своем фанатизме людей, составлявших опору старообрядческой кулацкой деревни, политически консервативных, страшных в своем изуверстве», — говорит он.

«Лики России» Б. Григорьева — без капли голубой крови в венах, простые, рубленые и унылые, 1921 год. Это возвращение художника к циклу «Расея»: портретам крестьян, от жестоких и косных до мудрых и добрых сердцем. На стене соседствуют злобная старуха-доярка (1918) и великодушный дед (1917).

Зинаида Серебрякова с мечтой о прекрасном человеке: на ее полотнах — красивые, женственные, пластичные крестьянки. Утопия, которая разбилась о поджоги, притеснения, насилие и грабежи.

Иконописно ориентированный Петров-Водкин портреты крестьян размещает подобно клеймам на древнерусских фресках. Его полдень лета 1917-го — это яблоневый сад, мать, тетешкающая младенца, утомленные трудом косари, отдыхающие на траве, краснорубахий дровосек-хозяин, мужики, несущие гроб впереди похоронной процессии… Но даже смерть не разрушает идиллии картины жизни типичного села у реки, а, скорее, фиксирует цикличность: вот — младенец, вот — гроб, вот — младенец.

Все благостно и на пасторальном «Лете» Б. Кустодиева (1918). Только вот храм, к которому на его полотне направляются нарядные верующие в конной упряжке, скоро ляжет в руинах, оскверненный большевиками.

Давид Бурлюк прославляет «Солнцевейные дни свободы», поместив портрет поэта-футуриста В. Каменского в нимб из текста, дублируя полотном образ Спаса Нерукотворного.

Рядом — женщины-вамп, Пьеро и Арлекин, карнавалы и пиры 1916-1917 года, завсегдатаи «Привала комедиантов» и «Кафе поэтов», литературно-артистических творческих клубов: подвалов, кафе, кабаков. «Б. Лившиц вспоминал, как, возвращаясь ранним утром в трамвае после ночных бдений в "Собаке", в цилиндре и макияже, он встретился глазами с пожилым рабочим: "В глубине запавших орбит — темное пламя ненависти"», — читаем мы в описании к портретам экспозиционного цикла «Эпоха в лицах».

Тройки, мчащиеся по морозу, и Масленица. Продолжатели традиций старых мастеров. В их натюрмортах и портретах — ноль отголосков революции, они могли бы быть созданы когда угодно. Эскаписты, все еще пишущие господ и дам, когда улицы за окном уже заполнены товарищами. Портрет танцовщицы, жены художника. Залитые солнцем интерьеры аккуратных, чисто прибранных комнат. Стол, счастье, собака.

Алое полотнище флага, демонстрации, пушка и храм, пока занимающий большую часть площади полотна. Это «27 февраля 1917 года» Б. Кустодиева. В работе 1920 года гиперболизированный великан уже вздымает красное знамя, накрывая им и купола собора, и переулки города с хлынувшим в них народом.

Архивные фотографии: вот в киевском приюте — дети, потерявшие родителей в ходе эвакуации, с номерами на шеях: 51, 52, 53. Вот сносят памятник Александру III. А вот — сбивают с фронтона дома царский герб. Снимок из полицейского отчета: тело убитого в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года Григория Распутина, извлеченное из Невы. И демонстрации, манифестации, лозунги.

Легковесный портрет «властителя дум» революционной эпохи — Максима Горького кисти В. Ходасевич. «Ловко вы меня задумали! — и глаза голубые, и рубашка голубая, и куски неба… вот жаль, что я не покрасил усы в голубой цвет, но это уже в другой раз изобразите, а это — мне нравится!» — отреагировал писатель на работу художницы.

В видеозале выставки — лента с говорящим названием «В кровавом венце революции 1917» — хроника из Российского государственного архива кинофотодокументов.

Экспозиция ставит вопрос о месте искусства в переломную эпоху, сказано в информации организаторов. «Искусство перед неизвестной реальностью». А реальность была такова, что, цитатой из Пастернака, «печку топить — это вам не на рояли играть. Надо поучиться». Предельно «человечное» отражение эпохи, роман «Доктор Живаго», иллюстрирует ее буквально одной страницей: «По пути другое обстоятельство, бытовая мелочь, в те дни имевшая безмерное значение, привлекла и поглотила его внимание. Немного не доходя до своего дома, он в темноте наткнулся на огромную кучу досок и бревен, сваленную поперек дороги на тротуаре у края мостовой. Тут в переулке было какое-то учреждение, которому, вероятно, привезли казенное топливо в виде какого-то разобранного на окраине бревенчатого дома. (…) Эту гору стерег часовой с ружьем, ходивший по двору и от времени до времени выходивший в переулок. Юрий Андреевич не задумываясь улучил минуту, когда часовой завернул во двор, а налетевший вихрь закрутил в воздухе особенно густую тучу снежинок. Он зашел к куче балок с той стороны, где была тень и куда не падал свет фонаря, и медленным раскачиванием высвободил лежавшую с самого низа тяжелую колоду. С трудом вытащив ее из-под кучи и взвалив на плечо, он перестал чувствовать ее тяжесть (своя ноша не тянет) и украдкой вдоль затененных стен притащил к себе в Сивцев…» — вот новая реальность интеллигента-врача с библейской фамилией Юрия Андреевича Живаго.

И для посетителей, сконцентрировавших на ней свое внимание, — другие виражи: «Книга маркизы» К. Сомова — фривольные тексты с эротическими рисунками («Порядочная пошлость эти мои картины, но все хотят именно их…»), фантастика и сказочные мотивы, утопия «Новая планета» от К. Юона. Беспредметная живопись — супрематизм, обнародованный К. Малевичем в 1915-м: метафора новой жизни, где «старый разум» и «вещи» не ограничивают свободу человеческого духа.

Специальным партнером выставки «НЕКТО 1917» стал «Проект "1917. Свободная история"» — также избегающий оценочных суждений, также реализующий задачу оживить и приблизить к настоящему прошлое — с помощью формата документального сериала в форме ленты соцсети.

Выставка продлится до 14 января 2018 года. Она сопровождается лекциями, кинопоказами, тематическими экскурсиями с кураторами. Для самостоятельного ознакомления предлагается аудиогид.

16.10.2017